Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории
Но убедительность критики Бакунина еще не доказывает жизнеспособности его собственной модели социализма. Теоретическая заслуга Бакунина заключается в том, что он, как никто последовательно, соединил конструктивную программу Прудона с идеей радикальной социальной революции. Бакунин — певец свободы личности. Он же – сторонник стихии, спонтанного самоопределения народа. Но ведь в системе Бакунина отсутствуют структуры, которые могли бы гарантировать права личности против права сильного и силы коллектива. Это противоречие станет серьезной проблемой для радикального анархизма, который забывал конструктивное наследие Прудона, уделявшего большое значение праву.
Бакунин не отрицает самой функции власти, но выступает против ее закрепления за какой-либо социальной группой. «Низам» обеспечено господство над «верхами», в обществе нет жесткого закрепления статуса за управленцем. Бакунин выступает не против передачи полномочий отдельным лицам, а за возможность их оперативной смены, постоянного растворения их кастового интереса в текучести и сменяемости власти.
Такой подход подразумевает, что все население обладает достаточным культурным уровнем для осуществления функций власти. Главная проблема модели Прудона-Бакунина заключается в технологическом уровне индустриальной эпохи. Индустриальная организация производства, требующая узкой специализации, не дает рабочим достаточного времени на самообразование, чтобы приобрести уровень компетентности, достаточный для реального и эффективного самоуправления.
Бакунин выступал за передачу средств производства коллективам работников. Система внутреннего управления предприятиями, которая могла бы отчасти смягчить проблему компетентности работников коллектива (четкое разделение компетенции управленцев, выборные механизмы) не была продумана Бакуниным. Ему вообще претили «механизмы», он надеялся на спонтанную инициативу масс. Но стихия — поле для манипуляций, она позволяет за фасадом размытых демократических форм выстроить авторитарную систему управления.
Индивидуальная свобода, коллективизм и федерализм увязаны у Бакунина (как и у Прудона) в одно целое. Федерализм, политическая анархия – гарантия свободы и самоуправления, также как государственность – гарантия собственности и связанного с ней рабства. Бюрократическое государство превращает и общину в инструмент деспотизма.
В то же время сторонники федерализма в его радикальной анархистской форме не дают убедительного ответа, каким образом защитить личность от коллектива, как обеспечить в разношерстной конфедерации автономных общин защиту социальных, экологических, гражданских стандартов и внешнеполитической безопасности. Для этого, как утверждали многие теоретики левого социализма от Лаврова до Люксембург, федерализм должен дополняться переходными государственными структурами с ограниченными полномочиями.
Сторонник этой идеи де Пап до конца 70-х гг. пытался поддерживать в Интернационале идейный синтез конструктивного анархизма и демократического государственного социализма. Идея государственного сектора, обеспечивающего равный доступ коллективов к производственной инфраструктуре, позволяла развести разные течения социализма «по секторам». Сторонники государственного регулирования могли надеяться на эксперимент в ключевых отраслях, а федералисты – в остальном хозяйстве. Эти идеи продолжали идейную традицию Блана и Люксембургской комиссии. В ХХ в. подобного рода эксперименты приводили к возникновению своеобразных вариантов социального государства, опирающегося на производственное самоуправление.
* * *Поражение Маркса в Интернационале не предотвратило последующих успехов марксистов. Дело было не только в тактических перипетиях, но прежде всего в наступавшей эпохе, которая позднее получит наименование империализма. Сначала Бакунин, а затем и марксистские теоретики определили черты этой новой фазы, последовавшей за «свободным» капитализмом: концентрация капитала и образование монополий, сращивание финансового капитала с промышленным при господстве первого, глобальная экспансия корпораций и империй, милитаризация экономики и государств.
В связи с ростом производительности труда и расширением ресурсной базы капитализма в ходе колониальной экспансии «пирог» доходов населения стал больше. Соответственно, увеличилась и доля, достававшаяся рабочим, особенно квалифицированным. Этому способствовали и успехи науки, и борьба социалистов за минималистские меры социальной защиты. При этом возможности для социального творчества простого человека в индустриальном обществе заметно снизились. Все это давало явные преимущества социал-демократии с ее дисциплиной, политическим реформизмом и марксистской научностью.
После смерти Бакунина у конструктивного анархизма и федерализма не оказалось сильных теоретиков, которые могли бы убедительно откликнуться на мировые перемены. В отличие от Бакунина сила Маркса была в научной школе. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Она стала главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социализмом, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточеной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества.
Такой эмпиризм – оборотная сторона культа спонтанности в анархизме. Спонтанное движения рабочего класса ведет не только к уклонениям от цели, но и к остановке движения в тред-юнионизме, который вполне вписывается в капиталистическую систему. Без целеполагания, которое дает теория, социалистическое движение обречено на остановку и разложение.
Оставшись без программы альтернативного общества, социал-демократия пошла по пути врастания в этатизированную капиталистическую систему. Эта дорога на сегодняшний день привела к растворению социал-демократии в социал-либерализме, то есть либеральной идеологии, признающей необходимость существования наряду с капиталистическими отношениями также социального государства и связанной с ним системы социальных гарантий.
Маркс несет некоторую ответственность за социал-либеральное перерождение своей школы в нынешнюю глобальную эпоху. Расчет Маркса делается на глобальную, связанную единым коммуникационным полем и регулируемую из единого центра цивилизацию. Нынешний глобализм представляется части эпигонов марксизма новым шансом на осуществление марксистского проекта. Остается только экспроприировать штабы транснациональных корпораций и заменить их единым плановым центром, действующим в интересах «всех и каждого». Между тем формирование глобальных центров власти, происходящее на грани XX и XXI веков, является путем не к социализму, а к другой глобальной системе – к манипулятивному авторитаризму (а возможно – и тоталитаризму).
* * *В конце XIX века марксизм занял нишу на правом фланге социалистического движения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и поссибилистские (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального (индустриально-этократического) общества, которая возобладает в ХХ веке.
В авангарде сдвига социал-демократии вправо выступил Э. Бернштейн (в России некоторые его выводы предвосхитил П. Струве). Бернштейн в большей степени продолжает дело Лассаля, чем Маркса и Прудона, хотя многое заимствует у обоих. Разница Прудона и Бернштейна прежде всего заключается в том, что Прудон стремился сжечь власть и собственность на медленном огне, а Бернштейн намерен их только «поджаривать». Несмотря на протесты лидеров марксизма против ревизии Бернштейна, их собственное развитие шло в том же направлении.
Марксистская схема в большей степени, чем анархистская, соответствовала тенденциям эпохи, доводя их почти до логического конца. Оставалось сделать только шаг, признать, что речь идет не о социализме, а о технократии, о максимальной концентрации ресурсов (включая человеческие) в руках управленческой элиты, планирующей развитие общества и управляющей выполнением этих планов. Но Маркс считал, что действует в интересах рабочего класса. Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов ХХ века ряд социалистических идей, которые должны были быть достоянием протестной, а не правящей среды. Если бы не прививка марксизма, ничто не мешало бы господству в умах технократической элиты ХХ в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу, осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание — в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами.
