Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)
Поняв именно так коридорного и переглянувшись с Надей, Сыромолотов сказал ему:
- Мы сейчас только из больницы пришли: там операцию серьезную сделали сестре вот моей жены... А муж ее, бедной, моряк был на "Марии", погиб, наверно!
- На "Марии"?.. Офицер был?
Сухонькое личико коридорного заметно потеплело, и уж не Сыромолотов, а Надя ответила ему вопросом:
- Ведь об этом должны уж теперь знать в морском ведомстве: все ли до одного офицеры погибли, или... может быть, кто и спасся?
- Кажется, это штаб называется, где можно узнать? - спросил и Алексей Фомич.
- Насчет офицеров, конечно, первым делом должны дать знать, - кого не считать в живых, а кто, может, есть налицо... А насчет матросов, действительно, трудно, как было их там очень уж много, - начал раздумывать вслух коридорный. - Что касается офицеров, то как же можно: у всех родня тут, всем знать желается.
Немного помолчал и добавил:
- Что касаемо штаба флота, то он на "Георгии Победоносце"... В штабе, там, конечно, обязаны знать, это точно...
Еще помолчал и добавил:
- А может, и в Морском собрании знают? Это тут и вовсе рядом.
- В самом деле, Алексей Фомич, - Морское собрание! - обрадованно обратилась Надя к мужу: - Там тебя, я думаю, знают офицеры, - должны знать... Мы ведь видели, мы мимо шли, - вот бы нам зайти да спросить.
- Напьемся чаю, - зайдем, - согласился Сыромолотов и опять к коридорному:
- Провели мы много времени в больнице, - так и не узнали, не у кого было спросить, - что же говорят люди: отчего это погибла "Мария"?
Он ждал, что коридорный непременно сначала разведет руками, а потом обстоятельно передаст слухи, которые ходят. Однако коридорный почему-то ответил отрывисто:
- Раз ежели вы не могли узнать, то что же мы тут можем знать, на своем месте сидя?
И вдруг повернулся и ушел, хотя ни Алексей Фомич, ни Надя не слышали, чтобы кто-нибудь позвал его оттуда, из-за двери.
- Странно он что-то себя ведет, - буркнул Сыромолотов, на что отозвалась Надя, заваривая чай:
- Мне в больнице пришлось всех просить, чтобы Нюре ничего не говорили о "Марии", так и то на меня глядели подозрительно... Почему это?.. Всем объясняю, что муж погиб, а мне говорят: "Разве это уже известно?" Оно и действительно выходит так: неизвестно, зачем говоришь?
Когда они вышли из гостиницы после чаю, то к Морскому собранию направились, не сговариваясь друг с другом. Когда же подошли к этому красивому большому дому с колоннами, увидали: оттуда вышел пожилой уже, высокий моряк с подстриженной клинышком серой бородой.
Он шел им навстречу. На погонах его Надя разглядела две полоски штаб-офицера и, едва поровнявшись с ним, обратилась к нему:
- Простите, пожалуйста, не знаете ли, где нам могут сказать об участи одного офицера с "Марии"?
Капитан первого ранга скользнул бесцветными глазами в плотных коричневых мешках по ее лицу, потом по лицу Алексея Фомича и ответил почему-то очень начальственным тоном:
- Об участи офицеров с корабля "Императрица Мария" пока еще полных сведений не имеется.
Сделал движение, чтобы идти дальше, куда шел, но спросил вдруг:
- Чин и фамилия?
- Фамилия - Калугин, а чин - прапорщик, - так же коротко ответила Надя.
- Пра-пор-щик! - почему-то недовольно протянул строгий этот моряк и пошел, даже не кивнув головой.
- Гм... Как же можно это понять? - густо сказал Сыромолотов, глядя вслед уходящему, а Надя отозвалась на это нарочно громко:
- А говорят еще, что кадровые моряки - воспитанные люди!
Дойдя до массивных входных дверей Морского собрания, они остановились, и Алексей Фомич сказал уверенно:
- Нет, ничего мы тут не узнаем, и незачем нам сюда заходить!
Он припомнил коридорного и закончил:
- Нас здесь еще, пожалуй, задержат, - ну их совсем! Очень подозрительный стал народ.
- Хорошо, не пойдем туда, а как же все-таки быть? По-твоему, оставаться в неведении? - возмутилась Надя.
- Подождем, вот как быть... Давай подождем хотя бы до вечера, а не так тебе вот сразу - вынь да положь!.. Это, должно быть, какое-то большое флотское начальство, с кем ты говорила, хотя и не адмирал: у адмиралов черные орлы на погонах... И ты сама могла видеть, как это начальство озлоблено. На кого же именно озлоблено, вот вопрос!.. Предупреждаю тебя, что нисколько не удивлюсь, если сейчас у нас в номере орудует полиция!
- Ну, это ты уж слишком! - и отвернулась и махнула рукой Надя.
- Почему же слишком? Нисколько не слишком, а в самый раз!.. Ты подумай только: стоило нам приехать в Севастополь, и вдруг на тебе, - катастрофа! А вдобавок к этому у нас еще на несчастной "Марии" был "пра-пор-щик"!
Сыромолотов вытянул это последнее слово так похоже на того высокого важного моряка с двумя просветами на погонах, что Надя сама повернула от Морского собрания в сторону памятника адмиралу Нахимову.
Почти бессонная ночь, и это страшное утро, и хлопоты около Нюры утомили их обоих так, что в этот день ходили они мало: больше сидели на Приморском бульваре, где и обедали в ресторане.
И оказалось, что именно здесь, в ресторане, никого уже не нужно было расспрашивать: здесь все говорили сами.
Странно было видеть Сыромолотову, что хотя торговля спиртными напитками была воспрещена, тем не менее в ресторанном зале говорили громко, глаза у многих возбужденно блестели; кое-где за столиками шли даже споры.
Большая часть обедавших здесь были пехотные офицеры, и Сыромолотов вглядывался в каждого из них ненасытными глазами художника: не пригодится ли какое-нибудь из этих лиц для картины "Демонстрация"; Надя же напрягала слух, так как разговор за всеми столиками шел только о таинственной гибели "Марии".
Особенно громок был голос и особенно блестели глаза и красно было лицо, с которого не сошел еще летний загар, у какого-то штабс-капитана из ополченской дружины, с широкими скулами и покатым лбом и с седыми подусниками при неестественно черных усах.
- Загадочная личность! - тихо сказала о нем Надя Алексею Фомичу. Усы-то он, конечно, красит, но почему же не красит подусников?
- Пестроту любит, - отозвался Алексей Фомич, глядя в свою тарелку.
Вот этот-то любитель пестроты и кричал:
- Говорят, много все-таки осталось в живых из матросов, - и вот теперь вопрос: что с ними будут делать?.. Но только прежде всего: там что бы с ними ни делали потом, - к расстрелу их или только на каторгу, но прежде всего вон ко всем чертям из Севастополя эту заразу, - вот что я вам скажу!.. Это настоящая зараза, эти шмидтовы дети!.. А кто ими вертит как хочет, агитаторы ихние где сидят, а?.. Они, глядишь, в газетчонке здешней да по аптекам, да в студенческих тужурках расхаживают! Этих - на фонари, и решительно никаких разговоров, иначе у нас к весне ни флота не останется, ни гарнизона не будет! Имейте это в виду!..
А с другого столика долетело до слуха Нади именно то, что ей так хотелось узнать еще утром. Говорил совсем еще молодой офицер, явно слабогрудый, даже с подозрительными пятнами румянца на впалых щеках:
- Слышал я, что вечером сегодня офицеров с "Марии" высаживать на берег будут... какие, конечно, ходить могут.
- Вечером сегодня! - радостно шепнула Надя мужу.
Но так как Алексей Фомич не расслышал слов этого офицера, - тот говорил тихо, - то Надя должна была объяснить ему, в чем дело.
- Вот видишь! - сразу воспрянул духом Сыромолотов. - Оказалось, вечер утра мудренее, а не наоборот, как нас учили в Академии художеств!.. Есть, значит, и среди офицеров уцелевшие... Как-нибудь спаслись. Должны же их учить, как можно спасаться, в случае ежели... Хорошо, привезут, а куда же именно привезут?
- Ну уж, разумеется, к Графской пристани, - решила Надя.
- А ты почем знаешь?
- Во всяком случае, пойдем туда, а там видно будет.
- Сейчас же после обеда и пойдем, - немедленно согласился Алексей Фомич, - так как неизвестно, что тут, в Севастополе, считается "вечером".
Только около скромного небольшого памятника Казарскому задержался после обеда Сыромолотов на Приморском бульваре. Разглядывая его с разных сторон, говорил он Наде:
- Читал я в "Русской старине", что его отравили в Николаеве... Сначала отравили, а потом, вот видишь, памятник поставили... и к оградке его приткнули, так, чтобы никто и рассмотреть не мог.
- Как отравили? Кто отравил Казарского? - спросила Надя.
- Известно уж, кто, раз был он после своего подвига сделан флигель-адъютантом и получил приказ Николая Первого обревизовать хозяйство Черноморского флота... Ревизоров ведь в те времена часто так чествовали: всыпали им мышьяку в бокал с шампанским, - вот и избавились от ревизии!.. Тогда министр один посылал ревизором своего племянника в одну черноземную губернию и только одну заповедь ему все твердил: "Ради бога, ничего у этих мерзавцев не ешь и не пей, а то отравят!" А в Черноморском флоте в те времена, - это ведь при адмирале Грейге было, - казнокрадство процветало уму непостижимое!.. И вот, не угодно ли, - новоиспеченный флигель-адъютант своего флота, - всех прохвостов знает и до всего докопаться может!.. Пригласил его, конечно, на ужин какой-то генерал морской службы, который складами ведал, поднесла Казарскому там его дочка бокал шампанского, - выпил за ее здоровье и через день жизнь свою потерял!.. От двух турецких адмиралов на своем маленьком бриге "Меркурий" отбился, а от своего генерала поди-ка отбейся, когда он махровый казнокрад, и смерть твоя ему с рук сойдет при покровительстве Грейга!.. Это только Иван Александрович Хлестаков, благодаря гениальному уму своему, и от напрасной смерти избавился и кое-какой капиталец своим ревизорством нажил.
