Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки.
Позвать бы соседа, ему отдать. Некогда, каждая минута — большие деньги. Вывалил мятую рыбу за борт и ходом на базу. Дошел. А на базе очередь. Простоял — триста центнеров в третий сорт превратились, невыгодно сдавать — за борт! Вот так и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…
На берегу та же картина. Засолили партию рыбы. Заплатили и рыбаку, и засольщику, и за бочку заплачено. Вдруг выясняется: много продукции накопилось, не скоро вывезут, а тут другого сорта пошла селедка, более жирная.
Что делать? На свалку! Я видел это печальное кладбище рыбы. Тысячи бочек! Их пытались жечь, чтобы глаз не мозолили, но трудоемкое оказалось дело, рабочую силу «надо было сосредоточить на лове». И вот лежат обгоревшие бочки, летают над ними вороны и сороки.
Вы скажете: а как же «дебет-кредит»? Все покрывала олюторская селедка…
Конечно, другая рыба при такой ситуации была заброшена. Можно ли было возиться с треской, которую надо искать и ловить более кропотливым способом. Если в прилов попадает, десять — пятнадцать центнеров — за борт! Если у рыбака настоящая рыбацкая совесть — привозит на базу треску: примите. Под разными предлогами не принимают. И если даже приняли, потом потихоньку выбросят. Где возиться с каким-то приловом при «селедочной индустрии» — на базах, на рефрижераторах, на складах, на транспортных линиях все приспособлено под селедку. Рыба палтус попадает в прилов. Очень хорошая, крупная рыба. Из нее отменный балык получается. Попалась — за борт! Японцы научились ловить и много ловят у наших берегов угольной рыбы. Говорят, рыба не уступает севрюге и осетру. Я попытался проверить. Искал, искал, нет, не пришлось попробовать угольной рыбы. Не ловим! Большие корабли в любом море, в любом океане могут ловить всякую рыбу. Нет, не все спешат в океан, толкутся вместе с колхозными «мрэсками» вдоль олюторских берегов.
Селедка, селедка… И рыбаку выгодно, и рыбному министерству… И вот пришло время рассчитаться за бесхозяйственность. Покупатель во многих местах проходит мимо селедки. Не потому, что он потерял вкус к этой хорошей рыбе. Просто много ее. Одну-две селедки положила хозяйка в сумку и пришла другую рыбу искать. И обижается: маловато «другой рыбы». А поток селедки все возрастал. Пришлось дать команду: «Стоп! Не всю подряд ловите, только жирную…» Эта тревога с берега. И в это же время тревога с воды: «Не только жирной, вообще мало селедки…» Когда-то можно было «ловить штанами», теперь самолет еле-еле находит косяк. Сук, на котором сидим, уже хорошо видно, дал трещину — все равно рубим. Вот почему лихорадило в этом году Усть-Пахачи и колхозу-миллионеру нечем было платить рыбакам, вот почему поникли усы и у другого председателя. Им, председателям, на олюторском берегу всего печальнее. Большие корабли «Гослова» поднимутся и пойдут в моря-океаны за рыбой (им давно надо бы так), а мелкий колхозный флот может промышлять только у своих берегов. А что промышлять, если селедку вычерпают. На ветер будут пущены все хозяйства.
А эти хозяйства — основа всей жизни на северо-востоке Камчатки.
Поразмыслив, надо бы теперь кулаком стукнуть: а наука?! Куда смотрела и смотрит наука?
Я говорил с учеными на Камчатке. У рыбной науки много больших недочетов, но в этом «грехе» наука мало повинна. Науку не слушали, а если слушали, все равно делали как хотели.
Еще в 1961 году кандидат биологических наук Иннокентий Александрович Полутов попытался в печати поговорить о неразумном, бесхозяйственном лове. И что же? Получил биолог выговор со строгим внушением: «Не забывать об интересах страны». Два года назад ученые уже твердо сказали: ловить можно не более пятисот тысяч центнеров. Выловили — миллион двести тысяч: «Вся бухта Лавровая была завалена брошенной рыбой».
Сейчас другие ветры подули. Науку вроде бы слушают, но делают по-прежнему как хотят.
И дела с селедкою зашли так далеко, что сами хозяйственники на Камчатке обеспокоились: не посылали в минувший сезон больших кораблей, думают, как разумнее поступить с рыбой в новом году. Но в это же время корабли Приморья и Сахалина продолжали ловить селедку.
И вот пришло еще одно известие: когда уже сезон окончился, океанские корабли Сахалина начали ловить селедку тралами. Протестует наука, протестуют председатели корякских колхозов, протестуют в Петропавловске сами хозяйственники, журналист присоединился к этому хору: «Добиваем же стадо…» Но ответ начальника Главка «Дальрыба» Дроздова Михаила Ивановича полон здорового оптимизма: «Добиваем?! Это еще никем не доказано…»
Вот такая история с «легкой рыбой».
* * *
Будем верить, что дело поправится. Еще не упущено время сохранить олюторскую селедку. Колхозы на олюторском побережье должны расти и строиться. Большой флот должен найти рыбу и кроме селедки. Но эта история еще один раз учит: хозяйствовать!!! Хозяйствовать, а не брать у природы, зажмурив глаза.
Фото автора. Камчатка — Москва.
16 февраля 1966 г.
Слепой поводырь
Мы плыли по реке на моторной лодке. Слово «плыли» я сейчас не могу писать без улыбки.
Мотор даже на глубоких местах еле одолевал встречную воду. На перекатах мы вылезали из лодки, клали на плечи веревку и становились настоящими бурлаками. В этих местах так и ходят с лодками против течения. Тянешь, тянешь, камни под ногами гремят, веревка режет плечо, ноги в резиновых сапогах начинает ломить от холода. Самое лучшее — пробежать по сухой гальке и сесть покурить. Но мы спешили и поэтому шли и шли. На глубоких местах вода прятала пенные гребни, и мы включали мотор. Замучил этот мотор. Все время ждешь: винт ударит о камень, полетит шпонка, надо будет чинить. Шпонка летела раз восемь. Но все-таки мы километров сорок прошли. И тут случилось что-то совсем плохое. Володя-моторист выругался по-русски, потом по-корякски, жестоко растоптал папиросу на алюминиевом дне лодки и сказал: «Два дня чинить».
Я загрустил. Послезавтра должен быть самолет. К этому сроку надо вернуться в поселок. По воде сеялся мелкий дождик. Вверху, на сопках, дождик ложился кипенно-белым снегом, за ночь зима могла и ниже спуститься. Мы сели перекусить и подумать. И тут все четверо сразу увидели лодку. Она споро шла по течению… Три человека. Один, кажется, спит, другой на веслах, третий, высокий, с длинным шестом, сидит на корме. Мы замахали руками, и лодка пошла носом к нашему берегу.
— Ему надо вернуться в поселок, возьмете?
— Хорошо, садись, садись. Веслами можешь немношко?
…Лодку подхватило течением, и только теперь я увидел: сижу на ворохе крупной рыбы.
Туг же лежат шкуры, оленье мясо. На носу прижалась собака. Большая лодка чуть не черпает воду, но стариков это нисколько не беспокоит.
Они бормочут корякскую песню, один пьяный пытается и никак не может завязать шнурок на засаленных меховых штанах.
— С праздника едете?
— Однако, с праздника. Олешка кололи, немношко мухоморчика пили, — отвечает высокий с шестом.
Я уже знал про этот грибной напиток и покрепче ухватился за весла. Только теперь я как следует оценил характер реки. Лодка в любую минуту грозит опрокинуться.
Прикидываю: сколько придется пройти перекатов? Каждый удар весла надо рассчитывать, а пойди угадай, где лучше проскочить эти чертовы камни. Ну и течение — лодку поставило боком, поволокло…
Один старик сзади меня беззубым ртом жует завяленное полусырое мясо. Другой, так и не сумев завязать шнурок, уткнулся в оленью шкуру.
— Уснул дедушка Они, — улыбается высокий с шестом.
Мне не до шуток. Гляжу на этого третьего. Он-то понимает, что мы вот-вот кувыркнемся?
— Много гольцов везете?
— Однако, хорошо ловили. Штук двести будет.
Лодка чуть-чуть не хлебает бортами. Гольцы подо мною скользят, как живые, трудно грести. Кажется, этот третий с шестом протрезвел, вон как ловко уперся. Но что это он шарит рукой — рукавица лежит на виду, на коленях.
— Плохо видите?
— Однако, совсем слепой.
— Совсем?!
— Однако, с детства не вижу.
Лоб у меня сделался мокрым. Как же я сразу…
Веки у человека в самом деле не поднимаются, лицо неподвижное… И вот как раз надо решать, куда повернуть лодку. Уже слышно — вода бьет о камни, и белую пену видно. Вот сейчас надо… Там, на быстрине, будет поздно.
— Мелгитанин (русский), надо правым веслом греби… Там у берега глубина хорошо.
Теперь я и сам вижу, что правым. Опять скребануло по днищу… Уже глаз не могу оторвать от высокой спокойной фигуры. Это он с шестом ловко равняет лодку. Вместо шарфа на шее — белое вафельное полотенце, на поясе — ножик и две небольшие коробочки. С табаком и, наверно, с этим сушеным «мухоморчиком».
— Вы тоже на праздники выпили?
