Константин Соловьев - «Я сказал: вы — боги…»
«И во мне произошла значительная эволюционная перемена, и хотя мы исходили из одних и тех же положений, расширяя и углубляя их, результаты получились разные…» [91,282].
Нечто похожее, судя по его собственным словам, происходило и с Д. Айтовым. Вот фрагмент его показаний в полиции:
«… до столкновения с народом он предполагал, что существующий порядок поддерживается безнравственностью одних правящих классов, а теперь узнал, что люди друг друга продают за бесценок, и если произойдет революция и нужно будет кого-либо резать, то перерезать не одни привилегированные сословия, но всех, как это и было во Франции, что впрочем, ныне сознал невозможным сделать, а теперь пришел к тому убеждению, что не резня для этого нужна, а надо прибегнуть к иному способу, чтобы спасти народ…» [15-1,63].
О том же самом, но гораздо короче и более ясно написал, через много лет после «богочеловеческой» эпопеи, В. И. Алексеев: «Чайковский (…) был сторонник мирной пропаганды и противник насилия. Это главным образом нас всех и соединило»[2,238].
Итак, тенденция к эскалации революционного насилия, впервые отчетливо определившаяся в освободительном движении на рубеже 1873–1874 гг. вызвала протест у незначительной части его участников. Осознав необратимость происходящих с товарищами перемен, они, каждый в отдельности, почувствовали необходимость нравственного сопротивления и поиска альтернатив. Появившаяся в это время «новая религия» А. К. Маликова стала (или показалась) реальной альтернативой бакунинскому призыву к бунту. Он позволяла соединить в одно целое верность социалистическому идеалу и нежелание участвовать в «резне и драке». Апологеты Маликова нашли свое особое место в освободительном движении. «Как два сука одного дерева, мы разрослись в разные стороны», — так оценил впоследствии эволюцию взглядов своих товарищей и собственных Н.В. Чайковский [91,282]. Так удалось восстановить «гармонию» в собственной душе. Оставалось убедить в этом всех окружающих.
Глава 5
«Богочеловечество» в России (весна — лето 1874 г.)
Если время появления «богочеловечества» не было случайным, если последователи Маликова сознательно выбрали «новую религию» в качестве альтернативы нарастающей тенденции к насилию в разночинской молодежной среде, то деятельность «богочеловеков» должна была нести в себе черты этой альтернативности. Другими словами, проповедь нового учения должна быть обращена в первую очередь к революционерам и молодежи. А для этого «богочеловечество» должно было приобрести черты законченности, то есть относительной ясности, непротиворечивости и полноты. Отсюда — первая форма деятельности «богочеловеков» — последовательное изложение основ «новой религии» как в письменной, так и в устной форме, подчиненное общей задаче — полемике со сторонниками революционного насилия.
Первым письменным вариантом теории «богочеловечества» был, вероятно, набросок тезисов, сделанный Маликовым не ранее конца марта 1874 г., о котором впоследствии рассказал на допросе Я.А. Ломоносов. Там доказывалось, что «человечество не может жить без религии». Причем эта мысль «более других развита и обставлена доказательствами из истории древних времен Египта, Индии, Греции и Рима» [12,72].
Этот набросок Маликова не удовлетворил, и он написал жене в Петербург два письма с развернутым изложением своих взглядов, явно рассчитанным на распространение. Судя по тому, что второе из этих писем заканчивается пятью тезисами, продолжение которых легко отыскать в тезисах Махаева и Айтова, основатель «богочеловечества» решил сначала именно в тезисной форме (которая более чем какая-либо другая способствовала усвоению логики автора) сформулировать отдельные положения своей теории, а затем приступить к «систематическому» изложению своих взглядов в книге. Книга эта написана не была, ни в то время, ни позднее, хотя существуют свидетельства тому, что теоретическая работа продолжалась и в России, и в Америке, и после окончания американской эпопеи. Почему результаты этой работы не приобрели печатный вид, точных свидетельств нет. На эту тему можно только рассуждать с большей или меньшей долей приблизительности. И вот несколько соображений.
Выше уже говорилось о том, что все знавшие Маликова подчеркивали его замечательный ораторский дар. Речь его была сильна не столько логикой, сколько неподдельной страстью и повышенным «градусом» эмоциональности. Он не выстраивал речь заранее, как это делали знаменитые ораторы прошлого. Его талант был в импровизации и лучше всего раскрывался в полемике, в опровержении слов оппонентов, в том, чтобы подхватить, развить и поднять до чрезвычайных высот случайно брошенное замечание собеседника, увлечься самому и увлечь за собой слушателей. Такое дарование раскрывается лучше всего в устной, а не в письменной форме. Подобно М. А. Бакунину, автор «богочеловечества» лучше всего аргументировал свою мысль, когда ясно представлял себе оппонента или собеседника. Поэтому самые яркие фрагменты его теории содержаться в письмах, обращенных к конкретным лицам (жене, Н.В. Чайковскому, В.Г. Короленко, Л.Н. Толстому). Когда же ему надо было писать «для всех», речь его становилась сухой, аргументы теряли накал полемичности, появлялась несвойственная его устной речи холодноватая ирония. «Богочеловечество» же (особенно при его появлении) невозможно себе представить без высокого накала чувств. К тому же «проговаривая», раз за разом, свои мысли, А.К. Маликов терял ощущение новизны, столь необходимое каждому литератору для того, чтобы получился качественный письменный текст.
Другим вариантом объяснения того, что весной — летом 1874 г. не появилось ни книги, ни брошюры с изложением «новой религии», может быть следующее: Маликов и его последователи старались, насколько это было в их силах, остановить тот поток насилия, который они предвидели в ближайшем будущем. Для этого им нужно было «распропагандировать» как можно больше сторонников в революционной среде. А при отсутствии стройной организации «богочеловеков» (на создание которой времени не было), это было возможно лишь «методом первых христиан» — личным примером и устной проповедью.
В.И. Алексеев, вспоминая те времена, писал: «Деятельность наша (…) свелась к мирному просвещению круга наших знакомых» [2,239]. Такого рода пропагандистскую деятельность первым начал сам Маликов. Во время его «проповедей» почти все слушатели находились под впечатлением страстной, выразительной и метафорической речи. Подхваченные потоком образов, они незаметно для себя соглашались с оратором. Однако по прошествии некоторого времени (для одних — минут, для других — дней), «внушение» речи Маликова переставало действовать, и слушатели требовали ясных и логичных (желательно — письменных) аргументов. Маликов волей-неволей должен был изложить свою теорию на бумаге. Сразу после Пасхи он передал в Петербург (вероятно со студентом Воронцовым) свой первый набросок теории «богочеловечества». Затем последователи уже упомянутые выше два письма к жене, ставшие ответом на недоуменные вопросы тех, кто познакомился с первым наброском. В конце второго письмо Маликов сделал приписку: «… пусть над этим подумают мои критики (…). Пусть они постараются проверить следующие тезисы наши» [13-1032,10]. Тезисы эти, начиная с шестого, видимо, были переданы «критикам», поскольку в «деле» Маликова (куда попало это письмо) их нет.
Почти сразу в пропаганду идей «богочеловечества» включились две знакомые А.К. Маликова: К.С. Пругавина и Л.Ф. Эйгоф. Свидетельство тому — письмо Я.А. Ломоносова, в котором тот обращается не к создателю «богочеловечества», а к Л. Эйгоф, как его верной последовательнице. По воспоминаниям Е. Дубенской, одним из первых «апологетов маликовского учения», стал его знакомый по Орлу и родственник, участник демократического движения 1860-х гг. Е. Оболенский [29,172].
Наиболее значительной стала попытка «распропагандировать» своих бывших единомышленников, предпринятая Н.В. Чайковским в Москве в конце апреля — начале мая. Три свидетеля этих событий оставили свои воспоминания, из которых складывается довольно представление о том, как это было. Сначала в Москве стало известно о том, что Чайковский едет из Орла, чтобы поделиться своим знанием о «новой религии», сторонником которой он стал. Это известие заставило нескольких участников революционных кружков отсрочить свое отправление «в народ» с тем, чтобы послушать «талантливого и популярного пропагандиста» [48,33]. Собрание, на котором выступил Чайковский (а оно, скорее всего, было только одно) состоялось в квартире члена московского отделения кружка «чайковцев» Натальи Александровны Армфельд [83,93]. Чайковский был полностью уверен в своей правоте, говорил эмоционально, но отвлеченно и не вполне ясно. Содержание его речи Л.А. Тихомиров передал так:
