Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 1)
Но еще раньше Геринга поднялся со своего места Димитров.
- Я протестую, - крикнул он так, что заглушил голос что-то говорившего председателя. - Свидетель не должен находиться в зале суда при допросе других свидетелей! Если этот человек был здесь - он не свидетель.
- Прежде всего, - сухо ответил председатель, - определение здесь выносит суд, а не подсудимые. А кроме того, я должен вам заметить, что перед вами вовсе не "человек", а...
- Ну, если он не человек... - примирительно заявил Димитров, и по залу пронесся ветерок несдержанного смеха.
Однако под строгим взглядом председателя зал затих. Почтительно привстав, председатель задал Герингу положенные предварительные вопросы.
В этот момент внимание Роу было отвлечено служителем, шепнувшим ему на ухо:
- Господин Роу? Вас вызывает к телефону Лондон.
Когда Роу вернулся в зал, Геринг стоял перед судейским столом, широко расставив ноги. Лакированные краги делали их похожими на чугунные тумбы. Уперев пухлые кулаки в бока, стараясь изобразить на лице насмешливую улыбку, он исподлобья смотрел на Димитрова. А тот спокойным, ровным голосом задавал ему вопросы:
- Известно ли господину министру, что трое полицейских чиновников, арестовавших ван дер Люббе, выдаваемого здесь за коммуниста, не обнаружили у него партийного билета?
- Мне все известно, - рявкнул Геринг.
- Откуда же взялось официальное сообщение господина министра о том, что у ван дер Люббе был отобран партийный билет?
- Я так предполагал, - не задумываясь, выпалил Геринг.
- И на основании этого предположения сделали вывод, что имеете дело с коммунистом?
- Это касается меня - какие выводы я делаю.
- Здесь суд, господин министр, - спокойно заметил ему Димитров.
- Но в этом суде вы не прокурор! - огрызнулся Геринг.
- Тем не менее вы должны ответить на мой вопрос.
- Вопросы задавайте, обращаясь ко мне, - сердито остановил Димитрова председатель. - А я буду решать, должен ли свидетель отвечать на них.
- Так мы не скоро доберемся до сути.
- Что это? - нахмурился председатель. - Оскорбление суда?!
- Мне показалось, что это усложнит процедуру.
- В таком случае будьте точнее в выражениях! - Председатель взглянул на Геринга и, словно сомневаясь, имеет ли он право это сделать, нерешительно сказал Димитрову: - Задавайте вопросы... только вежливо, пожалуйста.
Димитров насмешливо поклонился председателю и обернулся к Герингу:
- Что сделал господин министр внутренних дел, чтобы двадцать восьмого и двадцать девятого февраля выяснить все возможные версии поджога рейхстага и прежде всего не потерять следов ван дер Люббе, исчезнувшего в полицейской ночлежке Геннигсдорфа?
- Я министр, а не сыщик! Я не бегаю по следам поджигателей! - прорычал Геринг.
- Но разве ваше заключение, что именно коммунисты, а не кто иной, являются поджигателями, не определило для полиции весь ход расследования? Не оно ли отвело полицию от других истинных следов?
Не давая Димитрову договорить, Геринг крикнул:
- Меня не могут интересовать личности поджигателей. Мне было важно установить, какая партия отвечает за поджог.
- И вы установили?..
- Поджог рейхстага - это политическое преступление. Я убежден, что преступников надо искать именно в вашей партии! - голос Геринга становился все более хриплым. Потрясая кулаком в сторону Димитрова, он кричал: - Вашу партию нужно уничтожить! И если мне удалось повлиять на следственные органы в этом отношении, то я рад: они нашли вас!
Он умолк, тяжело дыша, и отер платком вспотевшее лицо.
Димитров все тем же ровным голосом спросил:
- Известно ли господину министру, что партия, которую "надо уничтожить", господствует на шестой части земного шара, а именно - в Советском Союзе?
- Мы уничтожим ее и здесь и везде... - начал было Геринг, но на этот раз и Димитров повысил голос:
- Известно ли господину министру, что Германия поддерживает с Советским Союзом дипломатические, политические и экономические отношения, что благодаря заказам Советского Союза миллионы немецких рабочих имеют работу и хлеб?..
Председатель перегнулся через стол, стараясь перекричать обоих:
- Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду!
- Но ведь господин Геринг вел же здесь национал-социалистскую пропаганду!
- Вы не в стране большевиков! - заорал Геринг, угрожающе придвигаясь к скамье подсудимых.
- Большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и наилучшей стране мира...
- Замолчите! - крикнул председатель.
- Это мировоззрение имеет и здесь, в Германии, миллионы приверженцев в лице лучших сынов немецкого народа...
Геринг поднял над головою кулаки и истерически завизжал:
- Я не желаю слушать! Я пришел сюда не для того, чтобы вы допрашивали меня, как судья! Судья не вы, а я! Вы в моих глазах преступник, которому место на эшафоте. - Его голос сорвался и перешел в плохо разборчивый хрип. Он покачнулся. Служитель подскочил к нему со стулом, но Геринг в ярости отшвырнул стул ударом ноги.
Председатель, стараясь перекричать шум, поднявшийся на скамьях, крикнул Димитрову:
- Ни слова больше!
- У меня есть вопрос...
- Я лишаю вас слова, замолчите, садитесь!
- У меня есть вопрос! - настойчиво повторил Димитров.
Геринг с усилием всем корпусом повернулся к председателю и тоном приказа бросил:
- Уберите его отсюда!
Председатель тотчас приказал полицейским:
- Уведите его! - и крикнул вслед Димитрову, которого полицейские под руки выводили из зала: - Я исключаю вас на следующее заседание!
Прежде чем Димитров исчез за дверью, Геринг шагнул в его сторону и, потрясая кулаком, завопил во всю глотку:
- Берегитесь! Я расправлюсь с вами, как только вы выйдете из-под опеки суда!
И побрел к выходу, пошатываясь, выставив вперед руки, словно теряя равновесие, ослепнув от бешенства.
Над залом повисла своеобразная тишина смущения, всегда сопровождающая провал премьера, которому дирекция и печать подготовили триумф. Это молчание, как грозовая атмосфера электричеством, было насыщено острыми чувствами и мыслями нескольких сотен людей. Состояние зала чувствовал председатель суда, чувствовали судьи и адвокаты, чувствовал сам Димитров.
Сотни глаз были устремлены на широкую спину удаляющегося Геринга. Одни из них выражали сочувствие провалившемуся единомышленнику, другие - злобу скандализованных режиссеров. Так как зал был наполнен коричневыми и черными мундирами СА и СС, то трудно было ждать, что хотя бы один взгляд выразит радость по поводу случившегося. И тем не менее очень внимательный наблюдатель, если бы у него было на то время и возможность, изучая взгляды публики, непременно натолкнулся бы на светлоголубые, чуть-чуть прищуренные в лукавой усмешке глаза зрителя, сидящего на задних скамьях, почти у самой стены. На одну секунду неподдельная радость, вспыхнув, как молния, в этих глазах, тотчас исчезла. Их обладатель усилием воли погасил овладевшее им удовлетворение, - оно было неуместно тут, в нацистском суде. Но мысли стремительно неслись в мозгу этого зрителя, проникшего в зал лейпцигского суда по билету берлинской адвокатуры. Он думал о том, что вот тут, в этом месте, где гитлеровский террор был полным хозяином, лицом друг к другу стали Димитров и Геринг - представители двух миров, двух сил, находящихся в смертельной схватке. Димитров, представитель международного революционного пролетариата, всего антифашистского лагеря, непоколебимый борец, твердо, с поднятой головой разоблачал преступное лицо служителей фашистской диктатуры, ее грязные махинации, от которых пахло кровью. Димитров смело задавал вопросы - такие неожиданные для суда, такие неудобные для свидетеля всемогущего премьера Пруссии, шефа тайной полиции и командира штурмовиков. И даже тут, где Геринг являлся полномочным и неограниченным представителем фашизма, где он мог кричать и топать ногами, никого и ничего не страшась, он не выдержал и бежал подобно побитому псу. Это было не только его поражением, - это было поражением нацизма, поражением международного фашизма, пытавшегося превратить лейпцигский спектакль в прелюдию всеевропейского избиения антифашистов! Браво Димитров, браво друг, товарищ, герой!.. Браво!..
Адвокату Алоизу Трейчке, с опасностью для жизни проникшему в этот зал, хотелось бы крикнуть это громко. Так громко, чтобы быть услышанным всею Германией, всей Европой... Но Трейчке молчит, его уста плотно сомкнуты, и в ясном взгляде светлоголубых глаз никто не поймает уже и той искорки восторга, которая промелькнула в них минуту назад. Его взгляд впитывает, запечатлевает все для точного и подробного отчета товарищам в Берлине, куда ему предстоит вернуться после процесса, если... Если только ему, тайному функционеру коммунистического подполья, удастся живым и невредимым выбраться из этой берлоги. Но об этом он и не думает: ни грана страха нет в его сознании, ни на йоту сомнения в том, что обязанность, возложенная на него партией, будет исполнена. Дело же вовсе не в его свободе и даже не в его жизни. Дело в том, что тут партия одержала такую блестящую победу и он должен принести точный отчет о сражении, в котором она была достигнута.
