Елена Майорова - Личная жизнь Петра Великого. Петр и семья Монс
Царица была недовольна загулами мужа в Немецкой слободе. Общение с иностранцами, нехристями, еретиками и развратниками, вызывало у набожной Евдокии сильное раздражение, которое она не боялась высказывать мужу. В ответ он называл ее дурой, и все шло по-прежнему.
Мало-помалу в очаровательном венке кукуйских прелестниц Петр различил самый красивый цветок — Анну Монс. Она была его ровесницей и появилась на свет в одном с ним 1672 году. Правда, относительно года ее рождения существуют и иные мнения: не исключено, что она родилась на три года позже, в 1675 году. Мы никогда не узнаем, как она выглядела: ни одного изображения Анны не сохранилось. Авторы исторических романов изображают ее кто роскошной голубоглазой блондинкой со всем набором традиционных блондинистых прелестей: водопадом светлых волос, алебастровой кожей, нежно-розовым румянцем и слабо развитыми умственными способностями. Кто, наоборот, знойной брюнеткой с жгучими черными очами, пышными формами, сладострастными алыми устами и коварными замыслами.
Все-таки, наверное, Анна была черноволосой — этому женскому типу Петр оставался верен всю жизнь: ни разу его выбор не пал на женщину со светлыми волосами. Но в любом случае надо полагать, что девушка выгодно выделялась на общем фоне московских иностранок, раз такой искушенный ловелас, как Лефорт, избрал ее своей постоянной привязанностью. Остались обрывочные свидетельства того, что она «влюбляла в себя, сама того не желая», и что, увидев ее, невозможно было не полюбить.
Некоторые современные авторы утверждают, что Анна была куртизанкой, вывезенной Лефортом из-за границы специально для проведения влияния иностранной партии на царя, что она успешно и осуществила.
Многие историки называли ее образованной, умной и только потом уже — веселой, бойкой на язык. Но немало и таких, кто приписывал Анне мещанство, глупость, суеверность и жадность.
Зная предпочтения Петра, можно попытаться воссоздать ее нрав и характер. Вряд ли она отличалась избытком образованности — сам Петр этим не страдал и в женщинах ценил совсем другие качества. Наверняка он не любил и умных женщин: «мужемудрая» сестрица Софья Алексеевна со своим умом чуть было не лишила его короны, да и теперь в Новодевичьем представляла постоянную опасность. Но вряд ли умная Анна демонстрировала свой ум, понимая, что девушке-глупышке легче живется.
Анна знала, что красива и желанна, в силу этого держалась свободно, была живой и остроумной. Это очень импонировало болезненно застенчивому Петру. Скорее всего, девушка хорошо танцевала и пела — Матрена Ефимовна наверняка снабдила дочерей этим сильным оружием для улавливания мужских сердец. Артистические таланты не трогали царя, равнодушного ко всем проявлениям культуры, но вызывали восхищение окружающих. Этого не мог не заметить наблюдательный Петр. По-видимому, девушка хорошо усвоила уроки матери и демонстрировала любезность и хорошие манеры. Это делало ее особенно привлекательной. Но в то же время она могла иногда становиться этаким бесенком, с чертовщинкой, кружа слабые мужские головы и разбивая сердца.
Что касается суеверий, то в России в Петровскую эпоху они были широко распространены не только в низших слоях общества или в женской среде. Государственные мужи и суровые военачальники одинаково панически боялись сглаза или ворожбы. В арсенале борьбы с политическими или личными врагами присутствовали заговоренные травы, ядовитые коренья, наведение порчи. И напротив, для «присушивания» существовали особые обряды и наговоры, имелись проверенные специалисты.
Любимец нескольких царей Андрей Безобразов, заметив охлаждение к себе со стороны царя Алексея Михайловича, прибег к помощи колдунов. Про то проведали, Безобразова схватили, пытали, приговорили к смерти, но в последний момент заменили казнь пострижением и ссылкой.
Почему бы и Анне не верить в общепризнанные средства? Правда, не встречается никаких документальных упоминаний, что она этими средствами пользовалась.
Насчет жадности и алчности, приписываемых Анне, однозначные и прямолинейные суждения опрометчивы.
Имея сердечного друга — щедрого Лефорта, — она все-таки согласилась стать любовницей Петра. Можно предположить, и этот мотив часто выдвигается в качестве причины, что старый любовник ее об этом попросил с целью упрочить свое влияние на царя. Но это влияние и так было неоспоримым. Скорее всего, жизнелюб Лефорт не считал верность возлюбленной такой уж обязательной. Тем более что с Петром его связывали особые отношения. Могла получиться такая забавная любовь втроем…
Конечно, девушка взвесила все возможности и решила дерзнуть. Более кокетливая, чем влюбленная, она рассчитывала легко приручить молодого дикаря.
Мать и сестра были ее вдохновительницами и наперсницами. Наверняка в немецкой колонии хорошо знали о великих фаворитках Людовика XIV — Монтеспан и Ментенон, перед которыми трепетали министры и посланники; о Марии-Казимире, обольстительной Марысеньке, покорившей могучего ратоборца Яна Собеского; о всемогущей графине Козель, метрессе Августа Сильного. А сколько других примеров возвышения фавориток было известно в истории! При этом Анна вовсе не рассчитывала занять место Евдокии Лопухиной. Скорее, она надеялась на собственное обогащение и возвышение своих родных, к которым была сильно привязана.
Итак, она стала любовницей царя. Это не значило, что Петр ее боготворил, осыпал цветами, бриллиантами и делал приятные сюрпризы. Не таков был этот человек. Используя Анну, как он привык использовать женщин, грубо, бесцеремонно, эгоистично, он отнюдь не баловал ее подарками. Он не изменил образа жизни и по-прежнему вел битвы с «Ивашкой Хмельницким», то есть предавался неумеренному пьянству, курил, дрался, орал, запускал «огненные потехи», менял во время оргий случайных женщин. Однако постепенно Петр начинал испытывать к Анне все большую привязанность сначала как к источнику удовольствий, потом ощущая какие-то другие, несвойственные его натуре чувства. Пустячные поначалу презенты становились все дороже. Царь выделял Анну среди всех других женщин, она стала занимать в его жизни достаточно большое место.
Наталья Кирилловна не раз высказывала свое неудовольствие увлечением сына. Выговаривать Петру было небезопасно, и царица вымещала гнев на Евдокии, не сумевшей привязать мужа. Вместе с тем царица-мать с некоторым злорадством отмечала частые загулы сына в Немецкой слободе и не настаивала на его постоянном пребывании с семьей. Отношения свекрови и невестки становились все более неприязненными. Царь всегда принимал сторону матери — современники единодушно признавали, что он был необычайно к ней привязан. Ради нее он участвовал в бесполезных, с его точки зрения, парадных выездах. «Царь ехал на величавом черном коне; платье на нем было из золотой парчи, самой великолепной; верхний кафтан был испещрен множеством узоров различного цвета, а на голове у него была высокая красная шапка, на ногах же желтые сапоги. Конь его в богатейшей упряжке покрыт был прекрасным золотым чепраком, а на передних ногах его блестели серебряные кольца шириной в четыре пальца».
О сыновьей любви свидетельствуют его теплые сердечные письма — издалека:
«1693 августа 14.
Гасударыне моей матушке царице Наталье Кириловне. Изволила ты писать ко мне с Васильем Соймоновым, что я тебя, государыню, опечалил тем, чт(о) о приезде своем не отписал. И о том и ныне подлинно отписать не могу, для того что дажидаюсь караблей; а как ане будут, о том нихто не ведает, а ожидают вскоре, потому чт(о) болше трех недель отпущены из Амстердама; а как оне будут, и я искупя, что надабет, поеду тот час день и ночь. Да о едином милости прошу: чего для изволиш печалитца обо мне? Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией; и, такова пастыря имеючи, почто печаловать? Тоя бо молитвами и претстателст(в)ом не точию я един, но и мир сохраняет Господь. За сем благословения прошу.
Недостойный Петрушка».«1693 сентября 8.
Вседражайшей моей матушке царице Наталье Кириловне. Изволила ты, радас(ть) моя, писать, чтоб я писал почаще; и я и так на всякую почту приписаваю сам, толко виноват, что не все сам. А что, радость моя, скорым путем не натселся, и ты, пожалуй, своею печалью не натсади меня. А я, слава Богу, кроме сего натсажать себя иным не стану и поеду по мере не замешкаф; а Андурския (Гамбургские) карабли еще не бывали. По сем, радасть моя, зравствуй, а я малитвами твоими жиф.
Petru(s)».Привязанность к матери не мешала рядом с ней открыто тяготиться ее опекой и наставлениями, откровенно игнорировать все ее просьбы. Он даже не счел нужным приехать на встречу с персидским шахом, о чем в письме умоляла его мать. На письма же Евдокии он и вовсе не отвечал. Она писала ему, как пристало честной московской мужней жене: «Государю моему радости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, свет мой, на множество лет! Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам из Переслав ля не замешкав. А я при милости матушки жива. Женишка твоя Дунька челом бьет».
