Михаил Бредис - Орден меченосцев против Руси. Первый германский поход на Восток
Этот факт заставляет историков задуматься над вопросом: «Почему крестоносцы осадили Гольм, а не Икшкиле, резиденцию епископа, где, собственно, находилось немецкое поселение и торговая база?». По мнению Индрикиса Штернса, немецкие торговцы, прежде всего, хотели получить свободный путь по Даугаве в Русские земли. А путь этот как раз и проходил мимо острова, на котором находился замок Гольм, словно пробка запирающий торговый путь[36]. Потому-то и возникла необходимость крестить сначала жителей Гольма.
* * *Первые лучи белесого балтийского солнца осветили мачты нескольких тяжелых кораблей, прижавшихся к низкому правому берегу Даугавы. От воды поднимался туман, все еще скапливаясь у ее поверхности, отчего темные силуэты немецких когге казались сказочными драконами, спящими в облаках. Сумерки постепенно растворялись в прозрачном прохладном воздухе.
На зеленой равнине догорали костры, возле которых коротали ночь саксонские крестоносцы. Ласковое солнце добралось уже до хижин ливских рыбаков, поселение которых находилось невдалеке. Занимался летний день 24 июля 1198 года.
Оживление стало охватывать просыпающийся лагерь. Послышались разговоры, бряцание оружия, ржание коней. Далеко над водой слышалось, как перекликались корабельщики. Оруженосцы в лагере помогали рыцарям готовиться к предстоящему бою.
Дозорные доложили епископу о том, что ливы в большом количестве собираются для битвы. Бертольд удовлетворенно кивнул головой. Хрупкое перемирие с ливами закончилось. Язычники откровенно тянули время, не торопясь присылать в лагерь крестоносцев заложников в знак твердости намерений в соблюдении договора. Это сердило Бертольда, но он ждал. Когда же язычники начали убивать крестоносцев, удалявшихся от войска в поисках корма для коней, епископ распорядился отослать ливам их копье. Это означало войну.
В боевом облачении епископ вместе с военачальниками крестоносцев объехал ряды выстроившихся на поле всадников. Ветер колыхал разноцветные флажки на копьях и хоругви саксонских рыцарей. На ваппенроках многих из рыцарей были нашиты большие кресты в знак участия в многотрудном крестовом походе. На щитах были видны гербы саксонских благородных родов. Молча застыли всадники в седлах, ожидая первой схватки с язычниками. Сквозь прорези глухих шлемов они смотрели в сторону собиравшихся на поле врагов. Наступил час решающей битвы.
Ливов было гораздо больше крестоносцев. Огромной толпой вышли они на битву. Часть ливских воинов ехала на конях. Это были военные вожди, их родичи и дружинники. На них были шапки, кожаные панцири, кое у кого поблескивали кольчуги. В руках – крепкие копья. Пешие ливы по большей части были совсем без панцирей или кольчуг. Простые рубахи и подпоясанные порты. Воины потрясали копьями, топорами и дубинами. Приблизившись к ожидавшим их крестоносцам, язычники остановились. С такими железными всадниками им еще не приходилось встречаться на поле битвы. Чтобы поднять свой дух и устрашить противника, ливы подняли жуткий вой и крики. Этот вой, точно острым ножом, вспорол напряженную тишину, которая на несколько мгновений нависла над равниной, прилегающей к берегу Даугавы.
Епископ Бертольд медленно поднял руку в перчатке и, перекрестившись, указал ею в сторону врага. Острые копья рыцарей с шумом опустились, нацеливаясь на упорных язычников. Крестоносцы пригнулись к седлам. Глухо запели боевые рога. Рыцари строем двинулись вперед, постепенно ускоряя бег коней. Зрелище было не для слабонервных. Поднимая белую пыль, ощетинившиеся копьями неуязвимые всадники стеной понеслись на ливов. Удар, как всегда, был страшен. Крестоносцы на полном скаку врубились в гущу ливов, буквально раздирая строй язычников. Рыцари с нетерпением ждали момента, когда можно выбрать себе противника и померяться с ним силами. Шум и лязг, крики ярости и боли поднялись к небу. Очень скоро ливы не выдержали ужасного железного натиска. Их ряды смешались, и они бросились бежать. Рыцари неумолимо преследовали бегущих, разя их копьями и мечами. Епископ Бертольд с истинно рыцарским мужеством находился в первых рядах крестоносной рати. Воодушевившись близким торжеством веры, он преследовал язычников и не заметил, как оторвался от своих. Быстрый конь нес его среди убегающих ливов. Язычники заметили Бертольда в гуще своих. Когда епископ осознал происходящее, было уже поздно. Два крепких воина схватили Бертольда, а третий изо всех сил вонзил свое копье в грудь епископа. Затем удары ливских палиц и топоров градом посыпались на уже бездыханное тело Бертольда.
* * *Так окончил свой земной путь первый христианский мученик Ливонии. История сохранила имя ливского воина, поразившего в бою епископа Бертольда. Его звали Имаут. Никаких других сведений о нем нет. В эпоху подъема национального самосознания латышского народа имя Имаута, превратившееся в Иманта, стало символом сопротивления не только ливов, а всего латышского народа поработителям. Великий Райнис написал пьесу «Иманта», в которой знатный ливский воин боролся за свободу. Латышский поэт и просветитель Андрейс Пумпурс, автор знаменитого эпоса «Лачплесис», воспел Имаута в стихотворении «Иманта», написанном в 1874 году:
Нет, Иманта не умер,
Лишь зачарован он,
Под Синею горою,
В сон крепкий погружен.
Спит в золотом он замке,
И не ржавеет меч,
Что, словно пламень яркий,
Готов броню рассечь[37].
Немецкие рыцари. XIII век
Имя Имаута стало таким популярным в народе, что в годы Первой мировой войны один из батальонов латышских стрелков – Валмиерский – получил боевое знамя с девизом «Иманта не умер» («Imanta nevaid miris»).
* * *После неожиданной трагической гибели вождя крестоносцы в ярости начали опустошать всю округу, не обращая внимания на то, что близлежащие нивы принадлежали мирным ливам. Они жгли и вытаптывали поля, убивали скот. Устрашенные гневом немцев, опасаясь еще больших бедствий, ливы согласились на мир и крещение. В Гольме немедленно крестили 50 человек, а в Икшкиле – 100. По заключении перемирия, считая свою миссию выполненной, саксонские крестоносцы отправились на родину, оставив в замках только священников и один торговый корабль.
Ливы, увидев все это, смыли крещение водой в родной Даугаве, отослав его по волнам вслед ушедшим кораблям крестоносцев. А через месяц они подняли восстание в Икшкиле, стали грабить имущество молодой церкви. По свидетельству хрониста, убыток церкви составил до двухсот марок серебра.
Казалось, введение христианства в Ливонии закончилось провалом. Единственными реальными результатами неутомимой деятельности двух первых епископов стали построенные замки и церкви в Икшкиле и Гольме, несколько оставшихся священников и несколько крестившихся старейшин из народа ливов. Дело дошло до того, что ливы решили убить всех лиц духовного звания, если те не покинут их край до Пасхи. С немецкими купцами хотели поступить так же, но те подкупили вождей ливов и спасли себе жизнь, обеспечив тем самым предпосылки для дальнейшей христианизации и колонизации края. Уже высились первые каменные замки, уже утвердились первые церкви в Ливонии.
Ливы оказали немцам сопротивление. Чем же так противна была язычникам новая вера? Почему так упорствовали ливы обращению к Христу? Дело тут не фанатическом упорстве язычников, подстрекаемых жрецами, хотя и это нельзя отрицать, а скорее в поведении пришельцев. Хронист пишет о двухстах марках серебра, а ведь это более 40 кг! Это говорит и о величине церковного дохода. Кроме того, Генрих Латвийский пишет: «Так как и кони были угнаны, поля остались необработанными»[38]. Сразу возникают вопросы: откуда кони, откуда поля? Их выкупили немцы или просто отобрали у ливов? Куда шли доходы с этих угодий? И сразу становится понятным упорство свободных язычников и их враждебность к пришельцам. Индрикис Штернс, отвечая на эти вопросы, пишет: «Наверно, будет правильнее сказать, что ливы не столько сопротивлялись католической вере, сколько… податям, земельным реквизициям, и, надо думать, барщине, так как надо же кому-то было обрабатывать поля, принадлежавшие капитулу»[39].
Иногда кажется странным, почему латгалы или ливы противились уплате всего десятой части, если по источникам известно, что у балтийских народов было довольно распространенным явлением принесения богам вплоть до трети урожая или военной добычи? Но предназначавшаяся в жертву часть тем или иным образом утилизировалась (пруссы и литовцы, к примеру, сжигали жертвенные дары), а вовсе не шла на обогащение жречества. Десятина и другие обязательные поборы на нужды новой церкви поначалу также воспринимались как дары божеству. Но затем местные жители были неприятно удивлены, поняв, что за счет этих даров обогащается сама церковь и ее служители.
