Нанами Шионо - Последний час рыцарей
Греки, в свою очередь, не любили венецианцев. Несмотря на то что те постоянно заявляли, что делают все возможное, чтобы защитить страну, которая не была их собственной, греки в глубине души понимали: венецианцы на самом-то деле заботятся об охране собственных деловых интересов.
Единственное, что объединяло греков и венецианцев, — это их взаимная ненависть к генуэзцам, которые поддерживали нейтралитет, спрятавшись в своем анклаве Пера. Хотя генуэзский магистрат Ломеллино, разумеется, не присутствовал на этих встречах, он не упускал возможности передать словечко через капитана наемников Джустиниани (тоже генуэзца), уверяя: они, несмотря на их официальную позицию, делают все возможное, чтобы помочь Византии. Магистрат постоянно напоминал венецианцам, которые яростно осуждали эту политику нейтралитета, что генуэзцам из Галаты приходится думать о своих семьях, а их родина, по сути дела, была Галата, а не Генуя. Потому они не могли рисковать всем, что им дорого, принимая опрометчивые решения.
И греки, и итальянцы, понимали: их союз, начисто лишенный сплоченности, удерживало от распада лишь одно — честная и беспристрастная натура императора. Это, да еще то, что Джустиниани и Тревизано, закаленные в горниле войны, были в первую очередь воинами, а уже потом — гражданами Генуи и Венеции.
…Тем же спокойным и сдержанным тоном, что и раньше, Тревизано продолжал докладывать консулу о текущем состоянии морских сил. Он сообщил все возможные детали: не только число капитанов кораблей, которые подтвердили, что остаются, но и количество гребцов. Согласно его отчету, их силы составляли:
— пять больших генуэзских парусных судов;
— пять венецианских кораблей — военных и крупных торговых галер;
— три галеры с Крита;
— по одному судну от Анконы, Каталонии и Прованса.
Если прибавить к этому десять кораблей, плававших под византийским флагом, то в сумме получалось двадцать шесть. В действительности главную силу флота, исходя из размера и маневренности, составляли пять больших судов из Генуи и пять — из Венеции.
Далее Тревизано объявил, что, как донесли венецианские шпионы, турки заняты строительством двухсот кораблей в их порту в Галлиполи. Однако итальянские моряки, несомненно, были лучшими в мире, а у турок не имелось своей традиции мореплавания, заслуживающей упоминания, и они призывали греческих моряков из своих колоний, чтобы укомплектовать эти корабли. Поговаривали, что один генуэзский или венецианский моряк стоит пяти греческих. Но эту угрозу следовало воспринимать всерьез: все-таки у противника будет в десять раз больше кораблей. Оставалось ожидать, что флот, который собирался в Венеции, прибудет как можно скорее.
Джустиниани со своей стороны, не теряя времени, взял на себя руководство сухопутными войсками. Последние несколько дней он докладывал о состоянии защитников-итальянцев. Не считая нейтральных генуэзцев из Галаты, бойцов набиралось две тысячи человек, включая добровольцев из Латинского квартала и его собственный отряд наемников. Поскольку все греки в городе, способные носить оружие, были подданными Византийской империи, он предоставил византийцам определить размеры их собственных сил.
Император поручил эту задачу самому доверенному из своих приближенных, Франдзису:
— Я желаю, чтобы ты выполнил эту работу. Ты опытен в такого рода подсчетах, кроме того, ты достаточно мудр, чтобы сохранить в тайне полученные сведения. Я знаю, что могу положиться на твою скромность. Ты можешь не беспокоиться о своих обычных обязанностях в суде, пока занят этим делом. Я хочу лишь, чтобы ты оставался у себя и узнал в точности, сколько людей, оружия, копий, щитов и луков имеется в нашем распоряжении для этой битвы.
Франдзис вместе со своими наиболее надежными подчиненными работал день и ночь. Он смог завершить эту сложную работу в самый короткий срок и в полной тайне. Придворный принес составленный им список во дворец и вручил его императору. Тот посмотрел на цифры в списке, потом снова на Франдзиса… Его взгляд казался исполненным страдания. Он долго молчал. В Константинополе, прославленной столице Восточной Римской империи, нашлось всего 4773 взрослых мужчины, обладающих должной физической силой и оружием, необходимым, чтобы принять участие в сражении. Православные монахи, которые скорее всего не станут драться бок о бок с католиками, не входили в это число.
Вместе с двумя тысячами союзников с Запада во всем войске не насчитывалось даже 7000 человек.
— Пусть никто не узнает этих цифр, — мрачно сказал император Франдзису. — Пусть они останутся известны лишь тебе и мне.
Однако эта предосторожность оказалась напрасной, так как руководство венецианской колонии уже догадывалось, сколь невелико число защитников. Поэтому посол Минотто, адмирал Тревизано и Альвизо Диедо (капитан черноморского торгового флота, назначенный заместителем Тревизано) не требовали от императора разъяснений по данному вопросу. Когда Константин попросил их позаботиться об укреплении участка городской стены, находившегося в непосредственной близости к императорскому дворцу, они охотно согласились.
Строительными работами руководили Тревизано и Диедо. Строителей не хватало. Поначалу венецианские матросы, призванные на эти работы, ворчали, что греки пренебрегают своими обязанностями — содействовать своей собственной защите. Однако когда император сам посетил стройку, выразив им свое расположение и признательность, ропот прекратился. Среди итальянцев имелось много тех, кто не любил греков, но не было никого, кто плохо бы отзывался об императоре.
Михайловичу и его полутора тысячам всадников не позволили войти в Адрианополь, хотя они проделали долгий путь из Сербии. Более месяца им пришлось ждать в своих шатрах. Сразу же по прибытии Михайлович попросил аудиенции у султана, но ему сказали, что следует ждать, пока его не призовут. Каждый из полутора тысяч всадников имел при себе пешего солдата и конюха, так что всего в отряде оказалось четыре с половиной тысячи человек. Вести такой большой полк через всю Восточную Европу в суровые осенние и зимние месяцы — непростая задача. Поддерживать порядок среди этих людей во время столь долгого ожидания тоже нелегко.
Что было хуже всего — до Михайловича начали доходить пугающие слухи. Солдаты других государств, являющихся вассалами Османской империи, тоже стояли лагерями за городской стеной. Среди них распространилась молва о том, что цель призыва — вовсе не усмирение бунтовщиков в Анатолии, а удар по Константинополю. Все солдаты этих вассальных государств, включая и сербов, были православными христианами. Они пришли, убежденные заверениями Мехмеда II, что предстоит усмирять мятежного правителя Караман-Бея в Малой Азии. И вот теперь они слышали от рядовых турецких солдат, что идут на священную войну против неверных.
Встреча Михайловича с султаном состоялась через десять дней после того, как до него впервые дошли эти слухи. Молодой командир и двое его заместителей (оба были старше его) прошли через городские ворота и оказались во дворце султана. Хотя они прибыли далеко не из самой богатой страны, но дворец Мехмеда II показался таким простым и бедным, что с трудом возможно было поверить, что это и есть резиденция правителя огромной империи. Еще хуже бедной обстановки выглядели отдельные предметы роскоши, беспорядочно разбросанные там и сям. Все во дворце имело небрежный и временный вид. Впечатляла лишь глубокая тишина. Казалось, множество людей, входивших и выходивших из него, боялись произвести хотя бы малейший шум.
Михайловича и двух его заместителей провели в нечто вроде приемной залы, убранной так, что она выглядела в точности как помещение в походном шатре. Они увидели молодого человека, сидевшего на низком широком кресле в центре комнаты. По почтительным манерам невероятно красивого пажа, который ввел и пригласил их в комнату, они догадались: этот молодой человек и есть сам султан Мехмед II.
Хотя фактически Сербия была вассалом Османской империи, формально она считалась «союзником». Поэтому молодым всадникам нужно были лишь преклонить колени перед султаном по европейскому обычаю, а не простираться перед ним ниц, как полагалось у турок. Они преподнесли султану дары от короля Сербии, а также письмо от сестры монарха Мары.
Вежливо поблагодарив пришедших за подарок, султан стал читать письмо от своей бывшей мачехи. Закончив чтение, он задал несколько коротких вопросов о том, как поживает Мара. Михайлович подумал про себя, что если бы царь услышал, с какой теплотой султан расспрашивает о Маре, он, несомненно, убедился бы, что благополучное будущее Сербии обеспечено. Однако это ощущение вскоре прошло, когда султан с безразличной небрежностью произнес:
— Вы присоединитесь к моей армии и примете участие в осаде Константинополя.
