Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России
– Николай, угодник божий, помощник божий, ты и в поле, ты и в доме, в пути и в дороге, на небесах и на земле, заступись и сохрани от всякого зла.
Всё это настолько живёт, что очень трудно обо всём этом расспрашивать. Не рассказывают. Ну, как рассказать о том, как завязываешь шнурки или ешь ложкой?
Замечательная женщина Краснецова Татьяна Павловна, к которой я напросился в гости и у которой до отвала наелся разнообразных и вкуснейших пирогов, на все мои расспросы об обычаях совершенно искренне отвечала:
– Да я не знаю ничего. Раньше-то было, и на святки рядились, и свадьбы играли; бабушка вот знала, а я не знаю, при мне уже не было.
– А вы-то как свадьбу справляли?
– Да как? Да никак. Ну, вот так…
И начался рассказ. Играют в Покровском свадьбы, и сейчас играют. С похищением невесты, и с выкупом, и с кражей туфли, и с разбрасыванием монет и углей, и ещё со многими сюжетами. Колоритен похоронный обряд. По смерти покойник три дня лежит в доме на столе. Обмывать его приходят обязательно чужие, не родственники. Плакать родным не положено – оплакивают чужие. Раньше, было, над покойником причитала причётница. («Были такие в деревне старухи, и так причитали! Так красиво! Умерли все».) Как вынесут покойника – в избе переворачивают все вещи и обязательно продымляют печь: чтоб душа умершая улетела. Потом тщательно всё моют. Делают это тоже чужие, но кто-то из родственников в доме должен во время похорон оставаться. По возвращении с кладбища оставшиеся в доме встречают возвратившихся у порога, подают им воду и полотенце, и те тщательно умываются. На поминках и покойника кормят: выставляют тарелочку с едой для него у переднего угла дома. На сороковой день собираются все те, кто участвовал в похоронах и поминках. Идут на кладбище; кладут на могилу яйцо; стучат по кресту. Потом собираются в доме. Едят и пьют, но песни петь не положено, разве только те, которые сам покойник завещал спеть…
Примечательно то, как в ткань этих представлений и обычаев, которые мы привыкли называть «языческими», вплетаются нити христианства. Церковь в Покровском закрыли, как и по всей России, в 1932 году. После войны в ней был клуб, потом она сгорела. Кое-какие иконы, утварь, даже колокола сохраняют крестьяне до сих пор по домам. Поп наезжал из ближайшего прихода крестить и отпевать; теперь уже лет двадцать как не приезжает; детей крестят «знающие» старухи, начётчицы от Писания. Впрочем, Писание почти никто и не читал, проповеди церковной никто не слышал, о вере христианской представления имеют смутные. Это естественно. Удивительно, что всё же имеют. Более того, я наверно не ошибусь, если скажу, что в целом население Покровского осознаёт себя православным.
Тут, конечно, много дивного. Пожилую крестьянку, которая только что рассказывала мне, как, быват, леший в лесу водит, спрашиваю:
– А кто такой Иисус Христос, знаете?
– Не, не знаю. Я Писания не читала, не знаю.
– А молитвы знаете?
– Молитвы знаю.
– А какие?
– Не скажу, нет.
– Почему не скажете?
– Ну не скажу, дак.
– Да вот я-то не умею молиться, вы меня хоть научите.
– Ну, вот эту знаю: «Отче наш, иже еси на небесех…»
И всю до конца молитву Господню сказала. И «Царю небесный» сказала, и «Богородице, Дево, радуйся». Кто такой Иисус Христос, говорит, не знает, а молитву Его – наизусть.
Так и в обрядах: ключевой водой умыться, солнцу поклониться, перекреститься… Так в заговорах, где лесной дедушко соседствует с Николаем, угодником Божиим. Так во всём. Колдунья Ольга Ивановна сказывала, как «Сатана с Богом боролась». Победил Бог. В одна тысяча восемьсот тридцать шестом году это было.
– А почему у вас, Ольга Ивановна, веники над порогом висят?
– Дак под порогом-то Христос живёт.
– А зачем ножи в притолоку воткнуты?
– А чтоб покойники не приходили.
Кажется, что под этой словесно-обрядовой оболочкой обломки веры Христовой растворяются в языческой стихии. Но это не так. В чём-то неуловимом, но главном христианство всё же преобладает. Недаром в разговорах с крестьянами всё время звучит рефрен: «Церковь надо ставить». Как же без церкви-то?
И тут становится понятно, почему мудрое Православие никогда не воевало против так называемого язычества, не корчевало его, а, принимая в себя, оцерковляло. Дело в том, что никакого язычества в селе Покровском нет, а есть живая, подвижная целостность обычаев, мифов, обрядовых текстов, которая – не что иное, как способ жить в этом ландшафте, срастись с этой природной средой, слиться с ней. С этой травой, этим лесом, этой речкой, этими облаками. То, что выходит из земли и прорастает сквозь тела и души покровских крестьян. И поэтому они со своей землёй – одно целое.
Христианство же пришло на эту землю, как дождь к посевам, как вода в половодье. Оно и в прямом смысле слова пришло от воды. По водным дорогам шли к изолированным миркам этих вековечных, слитых с природой селений подвижники. Проповедники Слова Божия, строители церквей и основатели монастырей, учителя грамоты, переписчики книг. Создатели истории. Всё ими стало быть, что стало быть. Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Пахомий Нерехтский, Авраамий Чухломской, Александр Свирский, Варнава Ветлужский, Макарий Унженский и многие, многие, чьи имена известны и безвестны. Духовные чада Андрея Первозванного.
Обратите внимание: прозвания им даны по названиям озёр и рек – ветвей и листов, растущих из общего ствола Волги.
И орошённая этой живой водой земля проросла селом Покровским, от которого пошла есть земля Русская.
Похоже, что село Покровское неуничтожимо, вечно. Все беды и ужасы двадцатого века обрушились на него; но оно устояло и даже не покривилось. Дома стоят, не богато, но устойчиво. Земля возделана. Замечательно, что даже число жителей практически не изменилось за всё послевоенное время: как было пятьсот, так и теперь пятьсот. В самом деле, что может нарушиться в устоях этой жизни? Земля будет родить, как рождала: не жирно, но при вложении труда – достаточно. Работают тут все, не работать – невозможно. Работает колхоз, работает лесопилка; работают старики на своих огородах; кто может – держит скотину, птицу. На улице деревни я не видел праздношатающегося народа; даже пьют как-то тихо. Суббота, мужики выпивают, молодёжь в клубе на дискотеке – и ни криков, ни драки. Представляете: дискотека есть, а драки нет!
Драмы и трагедии нашего постсоветского общества – во многом и многом – перекосы надстройки. Когда их разрушительное действие доходит до Покровского, до земли – включается природное противодействие, зло преобразуется во благо и равновесие восстанавливается. Раньше молодёжь уезжала в город, рождаемость в деревне упала до нуля. Теперь в городе делать нечего, всюду «гастарбайтеры», в институт после сельской восьмилетки не поступишь – молодые остаются, заводят семьи, рожают детей.
Или вот деньги. В агропредприятии платят мало. Конечно, люди ругаются. Конечно, тяжело. Зато пьют меньше. Сами же и говорят: больше бы денег было – больше бы пили. На что идут деньги? Съездить в райцентр; по этому случаю приодеться. Купить что-нибудь в хозяйство; заплатить за электричество и за газ. Худо и бедно, но хватает. Всё остальное – своё. Мясо, молоко, картошка, овощи. Грибы и ягоды лесной дедушко дарит.
Хозяйство в Покровском всё больше натурализуется, и чем ближе оно к натуральному, тем устойчивее, крепче здешняя жизнь. В сущности, не за горами то время, когда Покровское сможет отделиться от государства и заявить о своей независимости. Некому, правда, будет финансировать детсад и школу… Но их и теперь почти не финансируют.
Действительно, непонятно: зачем Покровскому государственная упряжь? У себя-то отлично управляется своя, миром созданная власть.
Может быть, главный человек в деревне – уже упомянутая мною Татьяна Павловна Краснецова, которая ведёт работу сельской администрации. Её действительно выбрали, её действительно уважают. И есть за что. Говоря по-старинному, она «большуха», то бишь женщина, сама управляющая большим хозяйством. Всё время в бодрости, всё время в быстрой работе. И вся деревня – хозяйство, и дома хозяйство: семья, внуки, корова, телёнок, поросята, огород. Всё знает, всеми управляет и ни над кем не властвует. Смотрит в человека, помнит человека. С первого раза запомнила, как меня по имени-отчеству-фамилии; я даже не представлялся; просто глянула мельком в документы, и при встрече через три дня:
– А, здравствуйте, Анджей Анджеевич!
А я к ней напросился в гости, потому что проведал, что очень хорошо песни поёт. На полочке в комнате у Татьяны Павловны лежат тетрадки, в которых записывает со слуха песни: с телевизора, радио; там же – цитаты из книг, стихи, записи старых обычаев. Поцеремонилась, но спела. Действительно, такого пения вживую я, пожалуй, не слыхал никогда. И таких пирогов не ел: с мясом, с яйцом, со всякими дарами земными. Конечно, и выпили. Муж пришёл, зять. Разговор склеился: и о жизни, и о политике; даже, кажется, до переселения душ дошло. Впрочем, заключительные стадии разговора помню нечётко. Домой двигался не без запинания и с сознанием того, какие сказочные удачи бывают в этой жизни.
