Виктор Белаш - Дороги Нестора Махно
Я с группой своих отбросил серпуховцев от моста и перешел его по верхней части с кавалерией и тачанками, по нижней части удалось вывести два эшелона пехоты. Остальные, сдерживая противника, вели бой в городе и были отрезаны от моста. Отступая по льду на левый берег Днепра, они попадали в полыньи от разрывов снарядов и расстреливались, точно утки, стрелками Самокиша.
Я потерял шестьсот человек, спас четыреста. Наш состав, груженый оружием, железнодорожники умышленно загнали в тупик. Итак, я вернулся с двумя орудиями, собственно ни с чем.
Самокиш успешно перешел мост и сбил нас на Нижнеднепровск. Там у нас состоялось совещание, где большевики предлагали продолжить совместную борьбу, но мы по известной причине отказались. Вот я и решил ехать на Синельникове, куда ранее затребовал из Гришине отряд Петренко, а Ревком со своими ротами Новомосковского полка, тоже полуразбитыми, отступил в Новомосковск, но он не удержится и там.
Теперь нам следует смотреть за Самокишем, чтобы он на Синельникове не ударил. Ты, Чубенко, сейчас же одевайся и поезжай туда и если он не будет наступать дальше Нижнеднепровска, надо занять Павлоград и Лозовую. Может быть удастся соединиться с Красной Армией, которая, по слухам, заняла Белгород и перешла в наступление по всему Украинскому фронту. Если с ней будешь иметь встречу — заключи военный союз.
— Согласны, ребята? — обратился к нам Махно.
Мы, как один, были согласны.
Нас пригласили в столовую, и мы пошли за Махно. Он налил стакан спирта: «За будущее повстанчества!»
Подвыпив немного, я начал говорить Махно относительно повстанческого или крестьянского съезда, который бы, с одной стороны, объединил все отряды в достойные войсковые единицы и, с другой, организовал исполнительный орган в лице Совета. Он был согласен, остальные — тоже. Тут же мне было поручено созвать фронтовой съезд, выбрав место по своему усмотрению, а Головко[120] — рабоче-крестьянский и фронтовиков.
Я поспешил известить все отряды, чтобы они на третье января 1919 г. прислали своих делегатов на съезд в Пологи.
Подъезжая к штабу, увидел женщин, которые о чем-то горячо расспрашивали повстанцев. До нас долетели отрывочные фразы: «Сукин сын, погубил детей, потопил несчастных, а сам невредимым вернулся». Я понял, что они ругали Махно за неудачную екатеринославскую экспедицию.
Улица пестрела множеством людей, тут и бородачи в истрепанных полушубках с винтовкой на плече, тут и школьник, выросший из пальто, с обрезом в руках носится в кругу, заломив фуражку. Гармошка фальшивила в дюжих руках парня, и он заглушал ее новыми куплетами «Яблочко»:
...Махнов–чики-чики,
славны хлоп-чики-чики
потопились у Днепра!,
як гороб-чики-чики...
Здесь кулаки, середняки, батраки и рабочие смешались в одну общую массу.
Мыё с Долженком ехали на вокзал, когда в селе ударили в набат, вероятно, ш созывая людей на митинг. «Плохо придется Махно за Екатеринослав», — проговорил Долженко.
В Пологах, кроме местного отряда под командой Нестеренко[121], стояли еще два: кирилловский и семеновский. В этих двух отрядах насчитывалось, примерно, до семисот человек, наполовину вооруженных самодельными пиками, вилами и ключками. У другой половины были винтовки, обрезы и дробовые ружья. Обладатели их считались счастливыми людьми, хотя патронов на винтовку имелось не более пяти-десяти.
Меня там встретили командиры: один лет пятидесяти, другой — молодой. Они просили помощи. Я предложил им выбрать на съезд делегатов от своих трядов. Это их обрадовало, и они обещали мне, как только отобьют свои села, всех мужчин погнать в армию.
На разъезде Ново-Карловка я встретил новые отряды: басанский (до 500 человек), под командой атамана «батьки»Зверева[122], петропавловский (до 400 человек), под командой Коляды[123] и вербовский (до 300 человек), под командой Паталахи[124]. Вооружены они были как два первых, но командиры различны. Одни хотели куда-нибудь влиться, лишь бы отбить свои села, другие не хотели, боясь потерять личный авторитет.
Я созвал собрание командиров. Большинство из них одеты в немецкие дорогие шубы, каракулевые шапки, хромовые сапоги. Но были и победнее. Одни имели по два-три револьвера, торчавшие за поясом, а другие носили на ремне тяжелые берданки или дробовики. Я выступил с докладом о задачах съезда и призвал избрать на общем собрании повстанцев полноправных делегатов, намекая на авторитетных командиров.
Против выступил Паталаха, но меня поддержал Коляда.
— Надо наступать, а то, черт знает, и квартир недостает, и хлеба нет, — говорили повстанцы этих отрядов. Они митинговали и большинством голосов решали, куда идти в налет: на Басань, Петропавловку или Вербовую. Видимо, их батьки об этом договорились заранее, и, как только мы кончили разговор, командиры уселись на свои залихватские тачанки, обвешанные персидскими коврами и заваленные немецкими перинами. Четверки здоровых лошадей помчали их от поезда в расположение своих отрядов.
Я поехал дальше. В с. Малая Токмачка стоял отряд под командой Ищенко[125], здорового, красивого детины в немецкой шубе и большой папахе. Его тачанка была обвешена коврами, четверка лошадей в новой немецкой упряжи и сетчатых попонах напоминала выезд старого помещика. Конная свита одета не хуже господина: через плечо на ремне свисали сабли, за красными поясами торчало по два револьвера, висели бомбы.
В Малотокмацком отряде было до 400 человек. «Батько»его охотно обещал избрать делегата на съезд.
Следующим пунктом было Орехово. На перроне расхаживали повстанцы в боевой готовности. Верстах в двух, на южном горизонте, виднелась в окопах наша цепь, изредка стрелявшая в подступавшего неприятеля (немцев-колонистов). Позади станционного здания играла гармошка, слышались залихватские выкрики:
«Ой, яблочко, куда котишься,
Попадешь к Дерменжи, не воротишься».
Мы пошли посмотреть. Человек двести стояли кольцом. В середине носился в присядку плотный мужчина средних лет. Длинные черные волосы свисали на плечи, падали на глаза. «Рассыпались лимоны по чистому полю, Убирайтеся кадеты, давайте нам во-о-олю!» — выкрикивал он.
— Это наш батько Дерменжи[126], — пояснил нам один из повстанцев. Вдруг на позиции затрещали пулеметы и винтовки. Два верховых скакали во весь опор и кричали:
— Немцы наступают!
«Батько»крикнул: «Ну, сынки, собирайся».
— На фронт, на фронт с гармошкою! — заревела толпа. И они, спеша и спотыкаясь в разброд побежали на позиции.
Противник был несерьезный, и вскоре стрельба утихла.
Дерменжи снова появился на станции. Я представился и заговорил о целях моего приезда. Он охотно откликнулся.
Нас обоих вызвал к аппарату Махно. Он спрашивал, правда ли, что немцы колонии Блюменталь вооружились и делают налеты на наши села, что ими сожжено ближайшее село Копани. Получив утвердительный ответ, он просил Дерменжи, чтобы к его приезду был подготовлен отряд, с которым он мог бы выступить на немецкую колонию.
Когда Махно со вторым гуляйпольским батальоном отъезжал со станции Пологи, я выехал из Орехова в Жеребец.
Станцию занимала застава местного отряда, который соединился с рождественским и другими, более мелкими. Командовал ими Правда[127].
В селе меня поразило обилие пьяных повстанцев, разъезжавших на убранных коврами и одеялами тачанках. Село представляло собой какой-то шумный кабачок. В церкви били в набат, и крестьяне торопились на митинг. Пошли и мы. Стояли, стояли, а организатор митинга все не появлялся.
Я выступил с речью о текущем моменте и коснулся вопроса об организации Советов. Вдруг вижу — на площадь мчится кавалькада верховых, а посредине тачанка. На ней, зарывшись в подушки и подняв костыли, сидел безногий «батько»Правда. Он въехал в толпу что-то крича. Я понял, что надо скорее заканчивать речь.
— Кто приехал, что говорит? Я сам батько. У нас свой штаб. Что мне Махно? — кричал Правда, размахивая вокруг костылями. Мне стало ясно, что имею дело с типом, каких еще не встречал, и крикнул: «Ура, батько Правда!»Толпа заревела, и Правда в восторге понизил тон.
Он, стоя на коленях в тачанке и размахивая костылем, обращался к мужикам побогаче: «Слухайте, дядьки! Будемо сидети на вашш шш до того часу, поки ви нас як слщ не напоетте. Шию об’шо, спину будемо гризти, а не видемо. Скорие варить две бочки самогону, тоди завтра видемо»[128].
Не помня себя от возмущения, я подбежал к нему, выхватив из кобуры маузер. Вскочив на подножку тачанки, в резкой словесной форме выразил свое негодование его поведением. Потом приказал кучеру ехать на станцию к аппарату, чтобы переговорить с Махно. Вспомнив, что за такую же историю в него уже раз стреляли, «батько»присмирел и по дороге на станцию начал меня упрашивать.
