Александр Зимин - В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России
Третий источник, относящийся к проблеме крестьянского выхода при Иване IV, — приговор об отмене тарханов 20 июня 1584 г. В нем записано, что «крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханами во льготе». Этот приговор, а также Уложение 1607 г., по словам Р. Г. Скрынникова, «одинаково свидетельствуют… что в последние годы царствования Грозного крестьяне «выход имели вольный» и массами выходили на те земли, где им предоставлялась льгота»[258]. В самом деле, и преамбула Уложения 1607 г., и приговор 1584 г. как будто говорят о том, что общегосударственного распоряжения о запрете крестьянского выхода при Грозном не существовало. Но они отнюдь не противоречат тому, что в начале 80-х годов могли посылаться на места отдельные распоряжения, содержавшие «заповедь» (запрещение) крестьянского выхода. Словом, и эти источники могут быть истолкованы по-разному. Решающим аргументом должны быть делопроизводственные материалы, отражающие практику по вопросам крестьянства и землевладения в 80-е годы XVI в.
Первый комплекс таких документов относится к Деревской пятине Новгорода, а точнее, как подметил Р. Г. Скрынников, к ее Едровскому стану. В наиболее раннем из них (отдельной грамоте помещику Б. Сомову от 12 июля 1585 г.) упоминаются пустые дворы деревни «на Мотни», крестьяне которой «разошлись в заповидныя лита: в 90-м году, и в 91-м году, и в 92-м году, и в 93-м году». Во время двух обысков, касавшихся крестьян кн. Б. И. Кропоткина (30 марта и 16 апреля 1588 г.), обыскные люди заявили, что те крестьяне вышли «в заповедные годы», которыми называются 1583/84—1586/87 гг. («в 92-м году, да в 93-м году, да в 94-м году, да и в 95-м году»). Два обыска (11 и 13 апреля 1588 г.) связаны с беглыми крестьянами помещика И. Непейцына, который в своей жалобе писал, что Васька и Трешка Гавриловы «в заповеднии годи, 90-м году, збежали». В Деревской пятине писцовые книги составлялись Д. А. Замыцким в 1581/82 г., К. Карцевым в 1582/83 г. и снова Д. А. Замыцким в 1586/87 г.[259]
Связь между введением заповедных лет и составлением писцовых книг напрашивается сама собой. Ведь для того чтобы привести в известность наличный состав налогоплательщиков (крестьянских дворов), необходимо было — хотя бы на время переписи — прекратить текучесть населения, т. е. крестьянские выходы. Р. Г. Скрынникову представляется существенным, что о заповедных летах нет упоминаний в деревских писцовых книгах. Это, по его мнению, означает, что в 1581/82 г. в Деревской пятине этих лет не было[260]. Но писцовые книги составлялись по определенному формуляру, выработанному многими предшествующими описаниями. Поэтому в них нововведение могло быть просто не внесено, тем более что по первоначальному замыслу оно носило временный характер, а книги рассчитаны были на длительное использование. Собственно говоря, ушли ли крестьяне в заповедные или в обычные годы, для составителей писцовых книг не представляло интереса. Их волновало прежде всего наличное население, «живущие» сохи. Сохи, лежавшие «в пусте», интересовали их только как земельный фонд, а не как населенные когда-то кем-то дворы. Заповедные лета не упоминались не только в писцовых книгах. Они не всегда отмечались и в делопроизводственных материалах даже при сыске беглых крестьян. Так, о них нет ни слова в деле по челобитью помещика Едровского стана Деревской пятины Д. И. Языкова, в котором упоминаются его крестьяне, бежавшие в 1587/88 г. Впрочем, неизвестно, был ли этот год заповедным[261].
Появление формулы о заповедных летах связывают с существованием их уже во второй половине 80-х годов, и в частности с вопросником (наказом) дьяка С. Емельянова, в котором спрашивалось: «В прошлом 91-м году князь Михайло Кропоткин… крестьян насильством… в свое помистье… в заповидныи годы вывез ли?» По Р. Г. Скрынникову, «именно наказ дьяка Емельянова… был тем источником, из которого термин «заповедные годы» попал в едровские грамоты 1588—589 гг.»[262]. «Ретроспективная» теория происхождения упоминаний о заповедных летах начала 80-х годов XVI в. Р. Г. Скрынникова, от которой он иногда отказывается,[263]. представляется неубедительной. Точность сведений в дьяческом делопроизводстве, когда речь касалась владельческих прав, и в частности сыска беглых крестьян, не подлежит сомнению.
Итак, во всяком случае в Едровском стане Деревской пятины заповедными были 1581/82—1584/85 гг., как писали губные старосты в отдельной грамоте 12 июня 1585 г., еще до наказа С. Емельянова. Заповедными были и 1585/86—1586/87 гг. Источником сыска крестьян, вышедших в заповедные годы, были писцовые книги. Так, по обыску 1587/88 г. сыскивался крестьянин деревни Марьин Рядок Деревской пятины, записанный в книги 1582/83 г.[264].
Обратившись к приходо-расходным книгам Иосифо-Волоколамского монастыря, Р. Г. Скрынников заметил, что подавляющая часть записей о крестьянских выходах относится к периоду до весны 1580 г. (включая 16 марта). Единственная более поздняя запись о выходе крестьян датируется 7 сентября 1581 г. (причем не в Юрьев день). Это, по его мнению, противоречит гипотезе Б. Д. Грекова об издании в 1580 г. указа о заповедных летах, который начал действовать с 1581 г. «Совершенно непонятно, — пишет Р. Г. Скрынников, — почему крестьянские переходы (по волоколамским материалам) прекратились за полтора года до издания соответствующего закона». Впрочем, сразу же уточним: Греков писал, что в этих книгах 1580 год был последним для крестьянских переходов, а первым заповедным стал 1581 год[265]. Но главное — неоснователен подсчет срока прекращения записей о выходах в волоколамских книгах.
Дело в том, что расходная книга № 3 содержит записи с 7 апреля 1579 по март 1580 г., а следующая сохранившаяся книга № 4 охватывает записи с 1 мая 1581 г. Следовательно, просто нет книг, охватывающих период с апреля 1580 по апрель 1581 г., и рассуждать, что за этот период в них никаких записей о выходе крестьян не было, просто невозможно. Таким образом, книги Иосифо-Волоколамского монастыря не противоречат тому, что 1581/82 год в Волоколамском уезде был заповедным[266]. Это, конечно, само по себе не означает, что заповедные лета введены были там по общегосударственному указу. Они могли быть следствием распоряжения, касающегося только этого уезда.
Волоколамские книги, по Р. Г. Скрынникову, свидетельствуют только о том, что «монастырь прекратил с весны 1580 г. все соответствовавшие нормам Судебника 1550 г. денежные операции по взысканию и ссуде пожилого в своих вотчинах»[267]. Конечно, по книгам можно определить (и то очень условно) примерное время, когда монастыри перестали давать деньги крестьянам для уплаты пожилого, и нельзя, строго говоря, установить причину этого факта. Но эти книги нельзя рассматривать изолированно от других материалов. Сопоставление их с документами Деревской пятины дает основание для более широких выводов. Во всяком случае они являются существенным аргументом в пользу предположения о том, что в 1581/82 г. в отдельных районах России был временно запрещен крестьянский выход. Подобные запрещения, судя по материалам Деревской пятины, были сроком в год, и для того, чтобы их продолжить, очевидно, требовался новый указ. Во всяком случае в Новгороде эта чрезвычайная мера была связана с началом поземельного описания (первые писцовые книги этого описания там датируются 1581/82 г.). Возможно, подобное же распоряжение посылалось и в западные районы страны, если принять догадку В. И. Корецкого о том, что составитель Бельской летописи (житель Белой) что-то знал о заповедных летах[268].
Но в ряде районов закон о выходе в Юрьев день продолжал действовать. Так, очевидно, было на Двине, где в Судебник 1589 г. внесена была как действующая статья Судебника 1550 г. о крестьянском выходе. Так было, наверно, и на юге страны, куда устремился поток беженцев из центра. Введение режима заповедных лет и организация поземельной переписи были мероприятиями, осуществление которых затянулось на долгие годы[269]. Они отвечали интересам как землевладельцев центральных и северо-западных районов страны, так и государевой казны. Непосредственное их влияние на ход событий 1581–1582 гг. (в частности, и на завершение Ливонской войны) сказывалось еще недостаточно.
Трудности экономического характера в начале 80-х годов сочетались с растущим недовольством в придворном окружении Ивана IV, раздиравшемся сварами бывших опричников с земскими боярами. На вопрос о том, есть ли в России «в людех какие шатости», посол Ивана IV в Англии Ф. А. Писемский (1582 г.) должен был отвечать так: «..люди у государя нашего в его государеве твердой руке; а в которых людех и была шатость, и те люди, вины свои узнав, государю были челом и просили у государя милости, и государь им милость свою показал». Этот туманный ответ допускает различные интерпретации. Я. С. Лурье и Б. Н. Флоря связывают его непосредственно с событиями 1580 г. Р. Г. Скрынников видит в нем отклик на опалу кн. И. Ф. Мстиславского, в результате которой он должен был дать в 1580/81 г. «проклятую грамоту» вместе со своими сыновьями Федором и Василием, публично покаяться в «винах» и обязаться не отъезжать к Баторию и не сдавать врагам городов. Опала И. Ф. Мстиславского, очевидно, произошла весной 1581 г. Весной 1580 г. он возглавляет войска «на берегу», но затем отстраняется от военного руководства. Летом 1581 и в 1581/82 гг. он во главе боярской коллегии судит местнические дела да присутствует изредка на дипломатических приемах (сентябрь 1581 г.)[270].
