Марион Мелвиль - История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers)
Наконец посланцы прибыли в большой дворец, где, как в сказке о феях, поистине захватывало дух, так как «богатство и отделка не подлежат исчислению, ибо их было там в избытке». Проходя вдоль строя охраны, они оказались в большом зале, разделенном посередине «занавесом из разноцветного шелка, расшитого золотой нитью. Весь он сверкал рубинами и изумрудами, и всякими другими ценными каменьями». Султан пал ниц трижды сряду, «затем веревками, которые были там очень ловко привязаны, отодвинул в сторону занавес, висевший подобно покрову, так что он весь присобрался на одной из перегородок. Появился халиф, который воссел на весьма драгоценный трон из золота и самоцветов <…>» Это был молодой человек, «у которого начинала пробиваться борода. Очень красивый смуглый юноша, который был крупнее любого человека». Его окружали некоторые из евнухов и приближенных советников.
Султан смиреннейше приблизился и поцеловал ему ногу, потом уселся на землю у его ног. Затем он принялся ему рассказывать, какому великому разрушению будет предан Египет, если он не пошлет туда помощь, ибо Сиракон уже прибыл с великим множеством воинов <…> Посему он заключил соглашения с королем Сирии, который явился им помочь, и был человеком очень верным <…>
Когда халиф услыхал все это, он благородно и с просветленным лицом принял сии соглашения и ответил, что ему угодно, так же, как и королю Амальрику, который является его другом, приказать непременно выплатить обещанное, и сверх того <…>
Но возмущенные евнухи пригрозили все расторгнуть, когда франкские посланцы попросили халифа обещаться, т. е. скрепить уговор, по европейскому обычаю, рукопожатием. «Однако халиф увидел, что дело иначе не устроится». Он протянул свою руку, закрытую куском шелка, но Гуго Цезарейский не принял ее.
Сир, — сказал он, — если вы не захотите снять покров со своей руки, мы, простые люди <…>, будем сильно подозревать, как бы в этом деле не было какого-нибудь обмана. (Халиф) очень рассердился, но, скрывая гнев, заулыбался, как если бы почел за безумие то, что говорили послы. Тогда он протянул свою целиком обнаженную руку и поклялся, вложив ее в руку Гуго Цезарейского, в соглашении слово в слово, как тот продиктовал.[165]
Третья египетская кампания закончилась новым договором между Амальриком и Ширкуфом, отступившим еще раз, а каирский двор уплатил франкам первую часть дани — сто тысяч золотых монет, чтобы заручиться их дружбой и военной помощью. К несчастью, Амальрик не удовольствовался этим успехом. Побуждаемый византийским императором, с которым только что был заключен дружественный договор, он решил изменить вид протектората, осуществляемого им над Египтом; началась подготовка новой экспедиции, на этот раз направленной уже против недавнего союзника.
Но Бертран де Бланфор со своим орденом отказался последовать за королем. Он увидел, что сарацины собираются как один на окраинах своей страны, чтобы захватить, как и в предыдущую кампанию, Белинас, один из наиболее укрепленных городов Королевства. Он знал, что горстка из шестисот рыцарей и двенадцати тысяч пеших сержантов, побежденных Нуреддином в сражении при Хариме, еще не восстановила свои силы. Впрочем, магистр мог только осудить разрыв соглашений с халифом, заключенных командором Иерусалима.
Архиепископ Тирский согласился с тамплиерами, хотя и довольно неохотно. Он возлагает ответственность за экспедицию на магистра ордена иоаннитов Герберта д'Ассайи, «человека великодушного и обильной щедрости, но нетвердого и непоследовательного. Подготавливая кампанию, он обременил свой Дом долгами и под конец должен был сложить с себя свой магистерский сан <…>; говорят, он надеялся заполучить для своего Дома город Бильбейс, когда будет взят и подчинен Египет. Братья ордена Храма, то ли оттого, что предприятие, автором которого он был, казалось им противоречащим чести, то ли потому, что позавидовали магистру соперничающего Дома, отказались помочь и последовать за королем. Им казалось несправедливым вести войну против нашего договора о союзе и нашей клятвы <…> с халифом, который был нашим другом и доверялся нашим обещаниям».[166]
Результаты подтвердили опасения Бертрана. Египтяне, возмущенные неожиданным нападением, призвали Ширкуфа, который пришел как союзник и стал во главе их войска. Амальрик воспротивился возвращению в Палестину без сражения, чем вызвал стратегический крах Латинского королевства, ускоряя «союз двух премогущественных королевств, Вавилона и Дамаска, для уничтожения самого имени христианина». Этого-то союза и опасался магистр ордена Храма.
Ширкуф вошел в Каир завоевателем 8 января 1169 г. Шестью днями ранее, 2 января. Бог призвал Бертрана де Бланфора.[167] Жоффруа Фуше уже покинул Святую Землю, чтобы принять на себя обязанности командора Домов ордена Храма по эту сторону моря, титул, который он будет носить до 1179 года. Он вновь появится в Париже в 1168 г., в Каталонии — в 1169 г., во Фландрии — в 1171 г. Рядом с Папой он принимал участие в работе капитула в Нуайоне с 1171 по 1179 — последний год своей жизни.[168]
ГЛАВА VIII Банкиры и дипломаты
Банкирская деятельность ордена Храма известна хорошо.[169] Эта функция, приобретшая особенно большое значение в последние годы существования ордена, вначале должна была лишь обеспечить поддержку паломников в Святой Земле. Затем в истории Дома появился обычай давать в долг путешественникам. В картулярии, датированном октябрем 1135 г., приводится первый пример такого залогового займа, подписанного тамплиерами. Заем был предоставлен некоему Пере Десде из Сарагосы и его жене Элизабете, о чем свидетельствует соответствующая запить:
Следуя нашей воле, мы отдаем Богу и рыцарству ордена Храма наше наследство в Сарагосе, дома, земли, виноградники, сады и все, чем мы там обладаем. И вслед за этим сеньоры ордена Храма Соломона из милосердия выдадут нам 50 мараведи, чтобы мы совершили свое паломничество ко Гробу Господню. И мы составляем сей договор на случай, ежели один или другой из нас возвратится из этого паломничества в Сарагосу, и мы пожелаем воспользоваться этой собственностью, чтобы они приписали на свой счет бенефиции, кои извлекли бы из нашей собственности, а их 50 мараведи мы им выплатим. Потом мы будем проживать в своих владениях, и после нашей смерти они останутся свободными от ордена Храма Соломона навсегда.[170]
Имеется в виду залоговый заем, замаскированный двумя взаимными дарами, сделанными «из милосердия», дабы избежать обвинения в ростовщичестве, столь часто выдвигавшегося Церковью. Узуфрукт (т. е. право пользования чужим имуществом) собственности во время отсутствия заемщика представляет основной интерес. Эта грамота старше другой, также составленной в Испании, на тридцать лет.
6 июля 1168 года орден Храма одалживает частному лицу, Раймонду де Кастеляру, сумму в 100 мараведи для покрытия расходов на паломничество в Иерусалим, с гарантией залога недвижимого имущества, каковое должно стать полной собственностью, если должник в путешествии умрет.[171]
Оба эти займа имели одну и ту же цель: облегчить путешествие в Иерусалим. Таким образом, первые финансовые операции естественно входили в рамки истинных функций тамплиеров. Но если первые клиенты ордена Храма были обыкновенными людьми, то Людовик VII сам был счастлив воспользоваться казной ордена во время своего крестового похода.[172] Кредит оказался даже лучше, чем его собственный на Востоке. Десять лет спустя клиентом ордена стал папа Александр III. Изгнанный из Рима, неотступно преследуемый императором, он часто во время своих вынужденных передвижений испытывал денежные затруднения и также пользовался услугами тамплиеров как настоящих банкиров. Из Клермона Александр писал архиепископу Реймсскому:
Дорогой наш сын! Мэтр Фульк, каноник вашей церкви, предложил от вашего имени выплатить нам 150 ливров за счет одного из ваших собратьев. Мы велим вам назначить эти ливры нашему дорогому сыну Евстафию, магистру братьев ордена Храма (в Париже). И так как мы посчитали необходимым уплатить сии 158 (sic) ливров подателям этих представленных писем взамен суммы, которую мы с их стороны получили для нужд римской Церкви, мы велим вам <…>, ежели вы еще не выдали эти ливры вышеназванному магистру, отдать ему сии 158 ливров <…>.[173]
Из Вероли Александр писал тому же архиепископу:
Мы отдаем должное Вашему великодушию и благодарим за то, что вы позаботились предоставить нам десять марок золотом и велели передать их нашему дорогому сыну Евстафию, магистру рыцарей ордена Храма Соломонова в Париже.[174]
