Владимир Миронов - Народы и личности в истории. Том 2
Здесь надо упомянуть еще о двух особенных чувствах немцев в отношении славян. Это – два совершенно противоположных чувства (высокомерие и страх). Об этом писал еще Ф. М. Достоевский в 60-е годы XIX века: «Беспредельное высокомерие перед русскими – вот характеристика почти всякого немецкого человека во взгляде на Россию». Причем это касалось как людей ученых, так и неученых. Зная наверняка, что лучше и умнее немца никого на свете нет, они все, очень разные сами по себе, сходятся в отношении России в том, что это – страна «неправильная и ненормальная». А так как в России и в самом деле до черта всяких нелепостей и глупостей, то от констатации этого факта до обобщения – всего один шаг. Отсюда и понятная «неспособность догадаться, что русский не может обратиться совершенно в немца и что потому нельзя всего мерить на свой аршин».[669]
Что же касается чувства страха, то и тут при некотором размышлении кое-что можно прояснить. Дело в том, что немец – превосходный солдат. Он бил все войска Европы и Америки. Бил даже непобедимые римские легионы. Но вдруг постоянно, с какой-то фатальной обреченностью оказывается бит какими-то «русскими». А все дело в организации немецкой культуры и философии. Она механистична и материалистична. Немец превосходен и неподражаем, как лучшая в мире машина. Но машина всегда уступает человеку. Н. Бердяев подметил эту особенность немецкой цивилизации, описывая суть «религии германизма»: «То, что мы называем германским милитаризмом, – их техника и промышленность, их военная сила, их империалистическая жажда могущества – есть явление духа, германского духа. Это – воплощенная германская воля». Немец действительно оказался способен, возможно, более чем кто-либо создать необычайную технику, «промышленность, милитаристические орудия, а не красоту».[670] Именно Красота и высший Разум составляют тайну Русского Народа.
Если Россия шла к своему культурному расцвету, взлету мысли и философии, торжеству литературы и искусств, то немец, пережив век или пару веков тому назад свой ренессанс, свой Gemuth (что можно перевести как порыв духа, центростремительную силу духовной жизни), в нравственном и умственном отношении как-то поблек и опустился. Среди немцев становилось больше безумцев и самоубийц, пьяниц и травеститов. Народы, кажется, так и не поняли, что за деградацию своей культуры, наук и образования всегда приходится платить страшную цену. На рубеже XIX и XX веков. Брандес писал о тревожной атмосфере, складывавшейся в интеллектуальной жизни Германии. Как-то неожиданно народ философов превратился в стадо филистеров и обывателей. Он писал: «Из металлов в моде железо. Из слов в моде также железо. Этот народ мыслителей и поэтов занят в настоящее время всем, только не поэзией и философией. Даже высокообразованные немцы в настоящее время не имеют никакого понятия о философии – из двадцати немецких студентов трудно встретить хотя бы одного, который читал Гегеля, – интереса к поэзии не замечается совсем, политические и социальные вопросы возбуждают в сто раз больше внимания, чем вопросы образования и загадки сердца».[671] Ныне такая же опасность стоит перед Россией.
Обращение к вопросам внешней и внутренней политики также наводит на размышления. Скрытые воинственные инстинкты немецкого народа дремали до тех пор, пока Германия оставалась слабой и разделенной. Пока немец философствует, пописывает да музицирует, он не так опасен. Но вот наступил великий час объединения страны. Под торжественные звуки флейт и фанфар, грохот барабанов немец увидел себя Манфредом, что желает завоевать не только одно жалкое королевство (Сицилию). Германия в лице того же Бисмарка, Вильгельма I, а затем и Вильгельма II словно обрела наследника «школы Фридриха Великого, школы Наполеона I» (слова Вильгельма II). Бисмарк писал, как воспитывали наследников престола: «При Фридрихе-Вильгельме III только кронпринц получил продуманное воспитание, соответствовавшее наследнику престола; второму сыну (Вильгельму II) дано было исключительно военное образование. Естественно, что в течение всей его жизни военные оказывали на него более сильное влияние, чем штатские».[672] В настроениях значительной части немецкого населения наметились явные подвижки в сторону предпочтения Бога войны Богу мира, искусств и наук.
Отношения между Россией и Пруссией (Германией) были всегда достаточно сложными. Поскольку мы пишем не историю международных отношений, нет резона распространяться подробно на эти темы. Канцлер Бисмарк был одним из самых искусных политиков Германии, сумевшим создать единую страну «под прицелом всей Европы». Никто не умел (разве что Талейран) столь искусно лавировать между войной и миром… Любимейшим выражением Бисмарка была фраза: «Горе тому политику, что начнет войну, не учитывая ее последствий». Когда это было крайне необходимо для национальных интересов Германии, он смело шел на вооруженное противостояние, просчитав соотношение сил и резервов противников.
В иных же случаях, когда конфликт казался ему несерьезным и обременительным для его страны, он говорил: «Все Балканы не стоят здоровья одного померанского мушкетера». Тройная победа Пруссии (над Данией, Австрией, Францией) и создание мощной Германии создавали уже совершенно иной расклад сил в Европе. В итоге побед Мольтке и Бисмарка тут установился хрупкий вооруженный мир. Победа эта в некотором смысле была похожа на пиррову победу. Дело в том, что усилившаяся Германия тут же стала заявлять о своих аппетитах. Плененным оказался не только французский император (Наполеона III немцы поместили в свой замок Вильгельмсгее), но в известном смысле в заложниках очутилась и вся Европа.
Когда немцы проходили под сводами Триумфальной арки Парижа, закрылись не только жалюзи витрин («по случаю национального траура»), насторожилось буквально все общественное мнение Европы и России. Интересы крупнейших европейских стран вступили в период новых противоречий. Началась всеобщая гонка вооружений. Пять миллиардов контрибуции, полученных немцами от французов, лишь подстегнули гонку. Немцы все чаще поглядывали на Восток… Как скажет поэт Тютчев, «во имя Drang nach Osten немцы не прочь упрятать Россию за Урал. Разгулявшемуся милитаризму душно в нынешней узенькой рамке». В ходе Берлинского конгресса (1878) Германия, заняв позицию строгого «нейтралитета», встала на сторону Австрии и Турции (славяне и русские потерпели дипломатическое поражение). Давние отношения Германии с Россией стали портиться. В 1879 г. Германия и Австрия заключают военный союз (в 1882 г. к нему присоединилась и Италия). Сербия и Болгария были расчленены на три части. Македония вновь оказалась под властью султана. Черногория перешла к Австрии. Победа русских над турками не пошла на пользу братьям-славянам. По сути дела, Бисмарк, этот «честный маклер», обманул Россию, предал ее. Горчаков и Александр II были крайнеразочарованы решениями конгресса. «Берлинский трактат – писал канцлер императору, – самая черная страница в моей служебной карьере». Император Александр II приписал к мнению Горчакова свой вердикт: «И в моей тоже»…
Испортились личные отношения лидеров наших стран. Ранее восхищавшийся канцлером Горчаковым, теперь Бисмарк презрительно называл того «старым дураком». Что гораздо важнее, Россия вынуждена была уже переориентировать и ее союзные интересы. Горчаков в циркуляре от 21 августа 1856 г., обращенном к русским дипломатическим представителям, заявил: «Говорят, Россия сердится. Россия не сердится. Россия сосредоточивается».[673] В итоге все окончательно передрались.
Германия очень изменилась, почувствовав вкус к золоту. Ее биржевики, банкиры (Блехредеры, Ротшильды) буквально разбухли от французского золота. Ненасытная зависть германцев, о которой предупреждал Тацит, толкала немцев к новым завоеваниям. И все же старый Бисмарк, хорошо зная мощь русских и опасавшийся войны с ними, в глубине души понимал, что Германия погибнет без союза с Россией. Пока он находился у руля внешней политики, он, по его словам, «старался никогда не разрушать окончательно мост между нами и Россией». Умы дипломатов наших двух стран прямо пропорциональны успехам и неудачам в деле обеспечения благоприятных и дружеских отношений между Россией и Германией. К концу века Бисмарк стал заметно терять свое влияние и вынужден был признать: «Я мрачно смотрю на будущее» (1891).[674]
Эта мрачность частично объяснялась вступлением на монарший престол в Германии кайзера Вильгельма II (18591941). Перед тем как унаследовать трон отца (1888), Вильгельм прошел школу выучки не столько в университете, сколько в казармах, на флоте и в казино. Типичное дитя германского юнкерства и крупной буржуазии. В его воспитании чувствовалось влияние Х. Чемберлена и Ф. Эйленбурга. Граф Эйленбург был доктором права, дипломатом, поэтом-романтиком и музыкантом. А еще он был убежденным антисемитом. Все это, в густой смеси с проявлениями мистицизма, и составляло довольно густое варево. Кроме того, он яростно ненавидел социалистов. Вильгельм даже обратился к рекрутам в 1884 г. (еще в свою бытность принцем прусским) с предложением, которое звучало странно из королевских уст: «Если вы когда-либо услышите социалистические высказывания, то должны будете донести на соответствующих лиц…» Характерно, что даже его отец отмечал в сыночке «склонность к слишком поспешным и скороспелым суждениям». Хотя молодежи свойственно порой делать такие выводы, с годами знания и опыт работы в состоянии ликвидировать эти пробелы… Однако император не только не имел достаточных знаний, но и, по словам Бисмарка, не проявлял никакой склонности к усидчивому труду. Одновременно он считал себя наследником Фридриха II, будучи твердо уверен, что он «еще более велик».
