Николай Москвин - Лето летающих
- А мы скажем... - Константин оправлял поясок на синей сатиновой рубашке, будто готовясь идти к Бурыгиным. - Да, скажем, что мы не к ним, а к Ефиму Степановичу, к столяру. У нас к нему дело, вот потому и пришли...
Через две-три минуты, тяжело дыша от бега, мы уже входили в распахнутые ворота лесного склада Бурыгина. (Мы нарочно, чтобы не стучаться в калитку, побежали дальним путем - через складские ворота.) Плотный, коренастый хозяин в выгоревшем черном картузе вместе с рабочими, обутыми в лапти мужиками, "кантовал" только что привезенные бревна. Здоровым сосновым колом с содранной нежно-желтой корой он вместе с другими поддевал снизу бревно и, действуя колом, как рычагом, перекатывал бревна в общую кучу.
Мы знаем его: к нему первому мы и все близживущие змеевики идем весной за дранками. Долго копаемся в длинной, саженной, связке и, вытянув три штуки, протягиваем Андриану Кузьмичу две копейки. Он по-простецки опускает медяк в карман и машет нам рукой, что значит: "Идите!", потому что всегда хочется вернуться и еще покопаться в связке, - может, там дранки получше отобранных есть.
- Вы чего? - спросил он сейчас, заметя наш спешащий, срочный вид.
- Столяр Ефим Степанович не у вас? - солидно, с озабоченным видом осведомился Костя.
- Там он. - Хозяин махнул рукой на дом и, вытерев картузом пот со лба, опять взялся за сосновый кол.
Вот это замечательно! И Графин Стаканыч тут, и мы идем как бы с разрешения самого хозяина.
Теперь скорее, скорее туда: может, уже выгребают из тайника стола золото, жемчуга, алмазы - все, что полагается в кладе.
Мы подбежали к черному крыльцу бурыгинского дома в тот момент, когда с него сходила толстая, дородная Куроедиха. Мы ее узнали по белесо-картофельному лицу, по льняным волосам, которые были и у ее Вань-петь-гриш. На губах женщины держалась улыбка и было выражение какого-то успокоения, умиротворения: она даже, несмотря на грузность, сошла с крыльца, легко, будто девочка, ступая.
Но демон-искуситель подстерегал ее. Как только она сошла с крыльца, из-за угла дома вынырнула старуха в черном, в рыжую клетку платке. Как потом нам сказал Графин Стаканыч, это была свекровь - мать мужа Куроедихи.
- Ну, что? Что нашли? - нетерпеливо спросила она.
Я и Костька, загороженные кустами палисадника, были в пяти шагах, и мы замерли, ожидая ответа.
- Ах, мама, пустяки! - с улыбкой облегчения отвечала младшая Куроедова. - Я так рада. А то пришлось бы судиться-рядиться с этой Анфисой...
- Ну, что, что?
- Да так, какой-то рецепт блинчиков с заварным кремом... Желтенькая такая бумажка, в четыре раза сложенная. Какая-то чудачка спрятала.
Под черным в клетку платком блеснули злые глаза.
- А ты и поверила? - криво усмехаясь, проговорила старуха. - Тебе и невдомек, что столяр или эта Анфиса без тебя ночью все обчистили, а бумажку дурацкую подсунули, чтоб глаза отвести? А ты и поверила!
- Ну что вы, мама, говорите! При мне нашли, при мне открывали.
- Это, милая, по второму разу открывали! - с присвистом зашептала старуха. - А по первому обчистили! - Она с пренебрежением чуть оттолкнула невестку от себя. - Ну и дуреха же ты! Позволила какими-то блинчиками глаза себе занавесить.
И невестка вдруг отшатнулась, открыла рот, округлила глаза, замерла поверила старухе!
Ей-богу, мы с Костькой никогда не думали, что от слов так может меняться человек. Ведь никто Куроедиху не ударил, ничего у нее не отнял, а она, белесо-картофельная, вдруг вся налилась густо-красным, как свекольный сок, цветом. Тут же повернулась и, уже не легко ступая, а стуча козловыми башмаками, взобралась на крыльцо, рванула дверь и скрылась в доме.
Старуха, прислушавшись, снова зашла за угол дома. Мы не знали, что делать. Конечно, лучше бы следом за младшей Куроедихой - к столу, к Графину Стаканычу, к открытой тайне. И мы уже сделали шаг к крыльцу, но тут внутри дома послышались шум, стук, вскрики, словно туда ворвалась медведица, и справа от нас с треском открылось дальнее окно и выглянула красная, всклокоченная голова Графина Стаканыча.
- Где тут эта старая ведьма? - кричал он, смотря на нас и не видя нас. - Где тут чертовка? Тащите ее сюда!
"Ведьма и чертовка" в это время, затаившись, стояла за углом дома и, слушая выкрики столяра, спокойно, не глядя, обирала в чужом саду куст черной смородины.
Накричавшись, Графин Стаканыч отпрянул от окна, и в глубине комнаты снова раздался его голос. Он отпрянул, а мы - к окну: Графина Стаканыча обижают - нужна наша помощь.
Окно было низкое, и мы, все же встав на цыпочки, увидали все. Среди тесно заставленной комнаты стоял злополучный секретер, который только потому нельзя было спутать с другой мебелью, что трое находящихся в комнате смотрели на него, стучали по нему.
- Да как вы смеете-с такое говорить-с! - кричал Графин Стаканыч и наступал на мамашу наших братьев-разбойников. - Значит, вы мне не верите? Да-с? Значит, я тут без вас вытащил? Да-с? - Маленьким кулачком в рыжих волосиках он стучал по секретеру. - Значит, я обманщик и мошенник?! Да-с? Вы так хотите сказать? Благодарю! Картина-с!
Анфиса Алексеевна, вспоминая свою театральную Светлозарову-Лучезарову, трагически заламывала руки и протягивала их к пунцовой, растерянной Куроедихе.
- Ну как вы могли подумать?! - восклицала она, сверкая черными глазами. - Ну как вы могли подумать такое?! Как могли?!
Куроедиха, как опоенная, мотала головой, отступала перед столяром и перед Бурыгиной, но так ловко отступала, что от секретера не удалялась.
- Не знаю, не знаю... - бормотала она, поводя вокруг ошалелыми глазами. - А только где же ценности? Где же? Блинчики кушайте сами, а мне мое подавайте. Нечего глаза отводить!..
Графин Стаканыч, нагнув голову, словно бодая, ринулся на Куроедиху.
- Значит, я вор, мошенник?! - Голос был визглив, срывался. - Значит, я... Да? Отвечайте!
В его словах мы вдруг услышали слезы, и тотчас, переглянувшись с Костькой и как бы мысленно выкрикнув друг другу: "Наших бьют!", - мы по этому безотказному, воинственному кличу подпрыгнули, схватились за подоконник, быстро подтянувшись, вскочили на окно и, спрыгнув в комнату, тотчас, не сговариваясь, набросились на Куроедиху.
В четыре кулака мы застучали, как стучат в дверь, по ее мягкому, словно подушка, телу, приговаривая:
- Пошла вон! Пошла вон!..
Со взрослыми, тем более с женщинами, мы никогда, конечно, не дрались, но каким-то чутьем поняли, что так, несильно пристукивая, - самый вежливый способ выгнать обидчицу нашего Графина Стаканыча. (Позже Костька говорил, что неплохо бы было сделать ей "тур де-анш", а еще лучше - "тур де-тет". Но это, конечно, фантазия, это работа для Вахтурова. Попробуй-ка перебросить такую тушу через голову!)
И что же, мы ее действительно выгнали из дому: из комнаты в прихожую, из прихожей на крыльцо. Причем нам мешали. Анфиса Алексеевна с возгласом: "Что это за мальчики? Что это за мальчики? Да как вы смеете!" - на секунду, на две своими гибкими надушенными руками оттаскивала нас от Куроедихи. Но оттаскивала кого-нибудь одного - другая же пара рук продолжала в это время, пристукивая, теснить обидчицу.
23. ТРЕХДОЛЬНАЯ ДОЩЕЧКА
Когда мы, разгоряченные, вбежали обратно в комнату, где стоял секретер, около него, сидя на корточках, как ни в чем не бывало возился Графин Стаканыч. Может быть, только его покрасневшая шея говорила о происшедшем.
Мы тут же бросились к нему, к секретеру.
- Где? Где?
В это время на пороге комнаты появилась Анфиса Алексеевна. Она прислонилась к косяку двери и в позе надломленной лилии поднесла руку ко лбу.
- От этой пошлой женщины, - губы у нее страдальчески скривились, - у меня адская мигрень... Скажите, где Аленька? - спросила она, будто чужая в доме.
В это время появился и Аленька, напомаженный, в пиджачке, держа в руке надкусанное зеленое яблоко.
- Господи! - Лилия совсем уж сломалась. - Незрелое яблоко! Что теперь будет?
Она резко вырвала из рук Цветочка яблоко, прищемив ему палец, и он жалобно захныкал, но мать, быстро склонясь, обняла его, стала ласкать и приговаривать:
- Не плачь, миленький! Не плачь, солнышко!
Цветочку бы и замолчать, но он, видимо, решил, что его мало ублажают, и заревел в голос.
Но этот секретер, ужасная мигрень, эта крикливая женщина все как-то сдвинули... И сейчас вместо того, чтобы пуститься еще более утешать Аленьку, Анфиса Алексеевна молча разогнулась, сжала тонкие губы и дала Цветочку подзатыльник - довольно увесистый, хлесткий, совсем не лилейный.
И они вышли из комнаты: он с ревом - впереди, она - сзади.
Это было замечательно! Мы остались одни с Графином Стаканычем, с тайником. Ну где? Где он?
Вначале, конечно, ничего не было заметно: красивое, в резьбе темно-красное дерево - и только. Но вот Графин Стаканыч нажал на угол боковой стороны секретера - на какую-то точку там. Нет, ничего еще не открылось, не щелкнуло, но все же что-то произошло. Столяр показал - иначе бы мы, конечно, и не заметили - внизу угла на толщину спички выдвинулся тонкий медный штифтик. Графин Стаканыч не просто потянул его (это-то, видимо, и было главной частью секрета тайника), а вначале осторожно повращал его...
