Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 7. По зимнему следу
Жирафы волнуются, и мы забираем чуть выше. Внизу саванна. Деревца в одиночку и группами. Вдоль маленькой речки — темно-зеленые заросли. И все пространство плотно заселено. Трудно даже сказать, сколько зверей видит глаз. Но они тут сосчитаны. Слонов — тысяча восемьсот, буйволов — две тысячи, антилоп — пять тысяч, зебр — пятьсот… Размер заповедника — семьсот двадцать квадратных километров. Сверху хорошо видно: дорога, по которой возят туристов, ничтожно мала на этом пространстве. Стало быть, если слонам или зебрам осточертеют машины, они легко находят тихие уголки.
Звери не ходят по земле как попало. На лужайке и в зарослях видны «проспекты» и «улочки», броды и площади, где, соблюдая звериную иерархию, можно полизать соли.
Сто метров — лучшая высота, чтобы разглядеть желтую по зеленому паутину тропок и переходов, колдобины с грязью, в которых нежатся буйволы. Широкий брод в зелени проделан слонами. Мы летим по курсу этого брода и догоняем зверей. Они цепочкой, как альпинисты, влезают и поднимаются на красноватую гору. Видно, два из них падали — бока в красной глине.
Фотографы в самолете вспотели от возбуждения, но Стив, как видно, уже не раз имел на борту таких пассажиров. Он делает развороты как раз там, где я больше всего хотел бы. Мы долго и совсем низко кружим над носорогом, снимаем стадо слонов, искавших проходы в болоте. Браконьеров мы не увидели, хотя, потом оказалось, они все-таки были, и одного охрана поймала.
Браконьеры — это окрестное население. Оружие примитивное: петли, отравленные стрелы, старые, времен работорговли, мушкеты и шомполки, стреляющие стекляшками от бутылок, мелкими кремнями и рубленой проволокой. Попадают в руки охраны и самопалы из ржавых велосипедных трубок. Бороться с такими браконьерами трудно. Редко поймаешь. А с пойманным неизвестно что делать.
Охранник настиг браконьера… Надо быть осторожным, браконьер часто пускает в ход отравленную стрелу.
Он плачет и искренне удивлен: «Кругом столько зверей, а я неделю голодный». Но есть браконьеры и с нарезными винтовками. Их жертвами чаще всего бывают слоны и черные носороги. Бивни и рог по хорошей цене уходят к белым торговцам. Но тут закон беспощаден — два года тюрьмы.
…Находим площадку и, распугав антилоп, приземляемся. На земле очень жарко. Пестрая птица садится на хвост самолета с открытым в изнеможении клювом. Стив набивает трубку и улыбается:
— Летали час и десять минут. Обычно гостей я вожу минут двадцать. Сам не знаю, почему расщедрился…
Когда Стив улыбается, видно, что трубку держат два ряда ровных крепких зубов.
Девять часов утра. Попрощавшись со всеми, кто нам помогал увидеть Микуми, мы с Мишей убрали палатку, вернули фонарь, две ночи стоявший у входа, и на минуту присели перед дорогой. У палатки ночью было у нас приключение, от которого мы заснули только под утро.
Но о нем имеет смысл рассказать, когда речь пойдет о слонах.
Фото автора. 13 июля 1969 г.
Хемингуэй-младший
(40 дней в Африке)
«Мы сидели в шалаше, который охотники племени вандеробо соорудили из веток и сучьев неподалеку от солонца…» — я прочитал начало книги по-русски. Миша перевел на английский.
Хемингуэй узнал отца и благодарно засмеялся.
Мы спросили, есть ли у него русское издание.
— Нет, первый раз вижу… — Хемингуэй по складам прочел заглавие на обложке: — «Зеле-ные хол-мы Африки». Я ведь пытался изучать русский…
— Ваш отец один из самых популярных в Советском Союзе…
— Да, мне мачеха говорила. Она недавно была в Москве…
Эта часть разговора была перед тем, как мы стали прощаться. Мы вручили Хемингуэю подарки: книгу отца на русском и «Календарь природы» Пришвина на английском…
А встреча была такой: африканец, подметавший листья около дома, сказал, что мистер Хемингуэй уехал в Моши на базар за продуктами и скоро вернется. Дом Хемингуэя-младшего стоял во дворе колледжа, где молодых африканцев учат для службы в заповедниках.
Директор колледжа, средних лет англичанин с усиками Тони Минс, показал нам хороший музей, автомобили для поездки на практику и приоткрыл двери классов. Человек двадцать темнокожих ребят глядели в микроскопы. Высокий парень из Ганы искусно рисовал на доске мелом амебу.
Патрик Хемингуэй преподает в колледже учет зверей и «культуру охоты». Минс давно знает Хемингуэя. Патрик приехал в Танзанию незадолго до второй отцовской поездки. Отца тянули сюда воспоминания охоты в 34-м году, после которой и появились «Холмы». Младший Хемингуэй, как все читатели книжки, был пленен ароматом «отцовской Африки». Ему было двадцать четыре года, и он захотел увидеть страну, которую отец «любил всю жизнь».
Отец и сын охотились вместе. Отец вернулся в Америку. Сын остался в Африке.
С переменным успехом Патрик был фермером, «белым охотником», инструктором по туризму. Он улетел в Калифорнию, когда тяжело заболела жена, и вернулся сюда овдовевшим с девочкой, которой сейчас восемь лет.
На лужайке, где мы сидели с директором Минсом, появился коренастый человек в белой с карманами куртке, в мешковатых белых штанах и в белых потертых ботинках мездрою наружу. Брови у человека вопросительно подняты. На круглом лице ямочки от улыбки.
Патрик Хемингуэй надписал это фото В. Пескову: «Василию Пескову от его друга. Патрик Хемингуэй».
— Из Москвы, тут у нас в Мвеке?!
Знакомимся. А через пять минут мы уже пьем холодное пиво в доме, куда вместе с людьми зашла поджарая, палевой шерсти собака.
Десять минут разговора, но ощущение такое, что собеседники знают друг друга лет двадцать.
— Ну… Вы, значит, тягу, а сзади тоже слоны? — Патрик хлопает по спине сидящего рядом с ним Мишу и громко смеется. Ему известны подобные ситуации.
Патрик типичный американец. Только они умеют так громко и так заразительно хохотать. Но Патрик американец воспитанный, он знает, где ставить точку, знает, как заставить смеяться гостей, и умеет хорошо слушать. Мы с Мишей вспоминаем несколько анекдотов, не очень молодых, но в Мвеку они еще не дошли. Патрик катается по дивану так, что скрипят пружины. Он запрещает нам говорить «Патрик».
— Пожалуйста, Пэт, иначе я себя чувствую католическим пастором.
Хозяин просит гостей поскучать, а сам уходит на кухню. Там он на ком-то «пробует» наш анекдот. Мы слышим: на пол падает сковородка, и хохот в два голоса.
Комната, где мы сидим, небольшая. Пестрая легкая занавеска на широком окне. Одна стенка занята книгами. Против нее камин с решеткой и сводом из кирпичей. Над камином большая картина, кажется, скандинавского мастера, над холодной землей стая гусей. Собака подходит к камину и навостряет уши. Из-под свода по стенке бежит геккон, ящерка, знакомая всем, кто когда-нибудь побывал в тропиках.
Никаких следов Старика. Ни портрета, ни книг. В доме еще несколько комнат. Скорее всего, портрет где-нибудь там. Минс сказал, что у Патрика превосходный портрет отца. Ну что же, не выставлять напоказ родовитость — неплохая черта в характере.
Холостяцкий обед. После густого, как кисель, английского супа — консервы, окорок, рыба в желе. Молоко Патрик тоже сыплет из банки.
— Не доверяюсь местным коровам…
Обед проходит без церемоний. Шутки, расспросы. Так сидят у костра вечером после дороги. Между супом и рыбой я украдкой пытаюсь снимать.
— Джим, включи-ка свет! — кричит Патрик на кухню.
Неизбежно наши расспросы касаются Старика.
— Отец любил пострелять. Он был одним из счастливцев, которые видели Африку полной зверями. Сейчас все изменилось. Я уже восемь лет не снимаю винтовку.
Патрик приносит карту и чертит для нас маршрут, по которому ездил с отцом.
— В этом месте — мой первый выстрел…
Я перешел, помню, сухое русло и в траве встретился с буйволом. Я вскинул ружье, но со страху выстрелил кверху и понял — конец… Почему, не знаю, буйвол кинулся мимо. У меня тогда началась рвота. Не только охотиться, но даже вспоминать об охоте долго не мог.
— Пэт, а Старик знал этот случай?
— Знал и насмешничал. Отец любил подсмеяться. Помню, от вас, из России, вернулся один писатель и долго рассказывал, как его принимал Горький. «Я произвел на него впечатление…» —
«А ты был в этой рубашке?» — серьезно спросил отец. «Да»… — «Тогда ты не мог произвести впечатление…»
— А как относился отец к знаменитым собратьям — Фолкнеру, Стейнбеку?
— По-моему, с уважением. Но тоже любил подсмеяться. Я несколько раз слышал, боюсь, что им же сочиненную байку. Стейнбека пригласили в Австралию. На телевидении его спросили: «О чем будете говорить?» — «А что предлагаете?» — «Давайте о лошадях». — «Нет, я не смыслю». — «Ну тогда о моряках…» — «Тоже не знаю…» — «Может быть, о себе?» — «Да, в этом я силен». Фолкнер, я думаю, о жизни знал больше отца. Но Фолкнер — это американец.
