Николай Каролидес - 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
«Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
И когда разгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки, и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы».
ЦЕНЗУРНАЯ ИСТОРИЯПосле смерти Сталина в 1953 году Кремль ослабил цензурный контроль; Пастернак начинает писать «Доктора Живаго». Он молчал в сталинские времена, которые «лишили голоса творческую индивидуальность и от всех писателей требовали соответствия партийным догмам». После того как он отправил рукопись в Госиздат и получил одобрительный отзыв, автор послал копию рукописи итальянскому издателю Джанджакомо Фелтринелли. Позже Госиздат изменил свое мнение и забраковал книгу из-за того, что большевистская революция в ней, по мнению издательства, изображена как величайшее преступление. От Пастернака потребовали забрать книгу у итальянского издателя для «пересмотра». Издатель отказался вернуть рукопись.
Когда в 1958 году Борису Пастернаку была присуждена Нобелевская премия в области литературы, его вынудили отказаться от нее: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться».
Советский Союз заявил, что премия и действия шведских судей — «враждебное политическое действие, ибо признано произведение, скрытое от советских читателей и являющееся контрреволюционным и клеветническим». Позже Пастернак был изгнан из Союза писателей и лишен звания «советский писатель».
В 1986 году, с началом политики гласности Горбачева, вопросы цензуры и вмешательства чиновников в литературный процесс обсуждали на Восьмом Съезде советских писателей. Реформаторская критика заняла лидирующие позиции в Союзе писателей. Глава Союза заявил, что государственное издательство обсуждает возможность публикации «Доктора Живаго». Роман был издан в 1988 году в № 1–4 журнала «Новый мир» — А. Е.
В США в 1964 году в Ларчмонте (штат Нью-Йорк) владелец книжного магазина сообщил, что человек, назвавшийся членом «Общества Джона Бирча», позвонил ему, чтобы выразить протест против ряда «подрывных» книг, имеющихся на полках его магазина. Этими книгами были «Доктор Живаго», «Россия сегодня» Джона Гантера и «Капитал» Маркса, также он отметил книги Набокова и русско-английский словарь. Он угрожал, что если эти и другие «антиамериканские» книги не будут убраны с полок, общество объявит бойкот магазину. Редактор «Ньюслеттер он Интеллектуал Фридом» посоветовал книготорговцу: «Не принимайте всерьез пустую болтовню самозваного цензора». По-видимому, владелец магазина последовал этому совету.
Джонатан Грин (под заголовком «Индекс запрещенных книг») называет «Доктора Живаго» среди произведений, «особенно часто» подвергавшихся цензуре.
Жизнь и судьба
Автор: Василий Гроссман
Год и место первой публикации: 1980, Швейцария: 1988, Россия
Издатель: L’âge d’Homme; журнал «Октябрь»
Литературная форма: роман
СОДЕРЖАНИЕ«Жизнь и судьба» — вторая часть дилогии, которой роман дал название. С романом «За правое дело» книгу объединяет общая сюжетная основа: история Сталинградской битвы и судьба семьи Шапошниковых. «За правое дело» был опубликован в 1952 году, «Жизнь и судьба» закончена в 1960.
Во время Великой Отечественной войны Гроссман, как и другие литераторы (например, Андрей Платонов), работал фронтовым корреспондентом — в газете «Красная звезда», самой читаемой газете военных лет.
Несмотря на то, что роман создавался после XX съезда, в период официально объявленного «преодоления» культа личности Иосифа Сталина, социально-исторический контекст романа шире «десталинизации». В немецких и советских лагерях, в командовании обеих армий, в застенках Лубянки и в гестапо автор находит иллюстрации к своей мысли о том, что Великая Отечественная война — это битва двух равно тоталитарных государств.
Один из персонажей романа, штурмбанфюрер Лисс высказывает в разговоре со старым большевиком Мостовским, узником концлагеря, наблюдение, что Сталин и Гитлер, по сути, оба — вожди новой формации, нового типа государств: «Когда мы смотрим в лицо друг другу, мы смотрим не только на ненавистное лицо, мы смотрим в зеркало. […] Разве вы не узнаете себя, свою волю в нас? Разве для вас мир не есть ваша воля, разве вас можно поколебать, остановить?»
Трагедия народа заключается в том, что ему приходится вести борьбу за освобождение на два фронта, против тоталитаризма в двух его проявлениях: сталинской системы и фашизма. Поэтому борьба не завершается победой в битве при Сталинграде: «Сталинградское сражение определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода».
Целая главка во второй части романа посвящена анализу антисемитизма, который в тоталитарных странах становится государственной и партийной идеей. Причем истребительный антисемитизм фашистского государства, по Гроссману, предваряется социальной дискриминацией евреев, которая в романе проявляется в сюжетной линии физика Штрума. Находясь с семьей в эвакуации в Казани, Штрум, талантливый физик, после свободного спора, далекого от науки, находит объяснение наблюдаемым ядерным явлениям, которое долго и безуспешно искал. Значение его открытия сложно переоценить, им восторгаются ученые с мировым именем. Однако чиновники от науки находят в его работе «дух иудаизма».
Типу людей, пронизывающему тоталитарные государства на всех уровнях, — политработникам, всем своим существом следующим «духу партийности», отводится особое место в романе. Они представлены силой, на которую опирается режим. Один из таких «ответственных работников» — Сагайдак:
«Когда во время проведения сплошной коллективизации возникли грубые перегибы, Сагайдак до появления статьи Сталина «Головокружение от успехов» писал, что голод в период сплошной коллективизации произошел оттого, что кулаки назло закапывали зерно, назло не ели хлеба и от этого опухали, назло государству умирали целыми деревнями, с малыми ребятами, стариками и старухами».
ЦЕНЗУРНАЯ ИСТОРИЯВо время подготовки к публикации первой части дилогии «Жизнь и судьба», романа «За правое дело», редактор журнала «Новый мир» А. Кривицкий обмолвился: «Литература присоединена к государству в нашей стране, и я считаю, что это ее счастье… наши государственные представления о литературе обязательны для Гроссмана».
«Когда речь заходит о дилогии «Жизнь и судьба», роману «За правое дело», не чуждому конъюнктуры, написанному и опубликованному еще при жизни Сталина, противопоставляется второй, «свободно выплеснувшийся роман» (А. Бочаров). Друзья писателя, испугавшись этой вольности, убедили его подвергнуть текст автоцензуре, в результате которой объем произведения сократился на 1,5–2 листа. Однако эта оправданная мера не спасла роман. Гроссман принес рукопись в редакцию журнала «Знамя». На редколлегии журнала книга была осуждена как политически вредное, даже враждебное произведение. Редактор «Знамени» «тов. Кожевников настоятельно порекомендовал В. Гроссману изъять из обращения экземпляры рукописи своего романа и принять меры к тому, чтобы роман не попал во вражеские руки». Он же, по-видимому, попросил «органы» посодействовать писателю в принятии необходимых мер. В квартиру Гроссмана немедленно пришли, рукопись романа арестовали, изъяли копии, черновики, записи, копирки и ленты для пишущих машинок — у машинисток.
«После XXII съезда партии Гроссман пишет Н. Хрущеву:
«Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности.
Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее. Прошло двенадцать лет с тех пор, как я начал работу над этой книгой. Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал я ее, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге».
Через несколько месяцев, 23 июля 1962 года, в качестве ответа на письмо последовала встреча Гроссмана с М. Сусловым. Суслов не скрывал, что с романом знаком по отобранным его сотрудниками цитатам, и согласился с тем, что книгу печатать нельзя. По его мнению, будучи опубликованной, она может принести вред больший, чем «ДОКТОР ЖИВАГО» Пастернака (см.).
