Владимир ЕГОРОВ - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было
Получается, автор «Задонщины» после хорошего застолья не очень-то ориентируется не только в пространстве, но и во времени. Впрочем, чего с него взять – поэт. А великому князю Дмитрию Ивановичу, не поэту, чтобы одолеть не какого-нибудь там Бегича, а конкретно Мамая, никак нельзя было плюнуть на все и попировать еще пару-тройку лет – тогда пришлось бы ему воевать уже с другим супостатом, так как, согласно нашей летописной традиции, не прожив и года после поражения в Куликовской битве Мамай отправился к своим татарским праотцам. А в 1382 году другим супостатом оказался бы Тохтамыш, воевать с которым Дмитрию, как мы знаем, было почему-то не с руки.
Но вернемся к идущим своим чередом событиям на княжеском пиру. После того как трезвым князьям удалось растолковать Дмитрию, что собирать поход следует не на север, а на юг и не на Днепр, а на Дон, великий князь, в свою очередь, начал вразумлять видимо еще менее «врубающегося» двоюродного братца: «И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою, удивим земли, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»».
Ничего не ответил брату Дмитрию брат Владимир. Видимо, был «не в кондиции». Он вообще в «Задонщине» мало говорит и абсолютно ничего не делает, хотя поминается и в изначальном названии, и регулярно по тексту вслед за двоюродным братом. Вместо того чтобы, опорожнив «на посошок» ковшик-другой, спешить в зеленую дубраву со своим засадным полком, которому предстоит решать исход Куликовской битвы, он терпеливо и молча выслушивает длинные монологи великого князя Московского и пару раз в ответ поет ему невразумительные краткие дифирамбы. Если проводить параллель со СПИ, роль Владимира Серпуховского Храброго очень близка роли Буйтур Всеволода Курского, хотя, как мы еще увидим, эту роль в «Задонщине» на всякий случай, как в хорошем театре, дублирует младший Ольгердович.
В отличие от двоюродного брата Дмитрий Иванович показал себя деятельным князем и тут же, за столом, развернул агитацию среди соратников и вербовку их для похода на Дон. Но с какой целью? Какие аргументы он выдвинул для похода? Какими высокими идеалами руководствовался? Защищать родную московскую землю? Спасать свой народ от злых ворогов? Ни хрена подобного! Цель донского похода он формулирует отнюдь не возвышенно: прославиться, удивить мир, войти в историю.
Впечатление чуть сглаживает заимствованный из СПИ стереотипный рефрен «за Русскую землю», дополненный в «Задонщине» еще и христианской верой, в результате чего получилось, что христианской вере требуются кровавые человеческие жертвы, целая река крови! В том, что слова о Русской земле – не более чем поэтическое заимствование из СПИ, сомневаться не приходится. Мы уже видели, что даже сам Дмитрий Иванович свою Залесскую землю Русью не считал. Так что, если без экивоков, то в принципе мотивы похода Дмитрия ничем не отличаются от мотивов Игоря Новгород-Северского: все то же желание испить шеломом Дону великого, добыть воинам честь, а себе славу.
Правда, к этому добавляется еще не свойственная северскому князю кровожадность. Дмитрий жаждет целые реки крови, одного Дона ему мало: «Быть стуку и грому великому на речке Непрядве, меж Доном и Днепром, покрыться трупами человеческими Куликову полю, потечь кровью Непрядве-реке!». Существенный момент: Непрядва и Куликово поле названы уже в «Задонщине». Сразу вместе. Далее по тексту Непрядва встречается еще восемь раз, и все восемь в устойчивом обороте «на поле Куликовом, на речке Непрядве». Эта былинно избыточная устойчивость уже сама по себе наводит на мысль о поздней обработке текста. И действительно, судя по дошедшим до нас спискам «Задонщины», в изначальном тексте вместо Непрядвы была просто Непра, то есть Днепр, и место Куликовской битвы локализовалось где-то в междуречье Дона и Днепра, заметим себе, опять-таки дословно вторя СПИ. Ох, уж эти мне поэты! Вот и ломай теперь голову, настоящие ли слова Дмитрия Ивановича цитирует «Задонщина» и на самом ли деле она называет точное место битвы с Мамаем именно на реке Непрядве или все это не более чем вольные поэтические перепевки СПИ с последующими интерполяциями переписчиков?
Между тем действие «Задонщины» продолжает разворачиваться и завлекать читателя. Волею автора на сцену для очередного диалога выступает следующая пара братьев, на сей раз не двоюродных, а то ли родных, то ли сводных. «Молвит Андрей Ольгердович своему брату: «Брат Дмитрий, два брата мы с тобой, сыновья Ольгердовы, а внуки мы Гедиминовы, а правнуки мы Сколомендовы. Соберем, брат, любимых панов удалой Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на своих борзых коней и поглядим на быстрый Дон, напьемся из него шлемом воды, испытаем мечи свои литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»». Оказывается, братья Ольгердовичи тоже оказались на великокняжеском пиру и с самого начала были втянуты в «Задонщину» вместе с Куликовым полем и Непрядвой, но без всяких Березуев. Кстати, коли уж затронуты Гедиминовичи, хочется сделать небольшое отступление.
«Задонщина» – единственный документ, упоминающий имя пращура Гедиминовичей некого Сколоменда. Именно оттуда этот Сколоменд перекочевал в энциклопедии. Но в самом древнем Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» вместо Сколоменда прописан «прадед» Сколдимер, которого в более поздних списках переписчики превратили в Сколоменда. А сам Сколдимер вполне мог оказаться просто поэтической выдумкой автора «Задонщины», который прадедом русских князей считает некого Владимира Киевского – то ли Крестителя, то ли Мономаха: «И вот князь Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, помолившись богу и пречистой его матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца своим мужеством, преисполнившись ратного духа… и помянули прадеда своего, великого князя Владимира Киевского». Но, поскольку династия Гедиминовичей не столь древняя, то для нее приходится выдумывать «параллельного» Владимиру предка. Для поэта плевое дело! Не от того ли первоначальное имя «прадеда» Сколдимера подозрительно созвучно имени Владимира: Володимер – Сколодимер?
Ну да ладно, бог с ними, сколдимерами-сколомендами. Нам интереснее их «правнуки». Так вот, эти самые «правнуки», они же дети великого князя литовского Ольгерда, готовы присоединиться к походу Дмитрия с той же самой единственной целью поразмять кости да испить шеломом Дону. Но в отличие от Дмитрия Ивановича Андрей Ольгердович даже не пытается прикрыться красивыми словами о Русской земле и христианской вере. Полностью солидарен со старшим братом и Дмитрий Ольгердович: «И сказал ему Дмитрий: «Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы – раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и сделаем смотр своим полкам, – сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев с нами семьдесят тысяч латников»».
Тут не обойтись без небольшого пояснения. Фигурирующие в русских текстах «Задонщины» литовцы Ольгердовичей на самом деле литвины Великого княжества Литовского, которых желательно не путать с современными литовцами, жителям ныне суверенной республики Литва. Термин литвин означал жителя великого княжества Литовского независимо от его этнической принадлежности и в этом смысле полностью эквивалентен, например, термину россиянин. Литвинами были представители многих народов и нескольких конфессий, но абсолютное большинство среди них составляли православные, говорившие на западных диалектах древнерусского языка.
После такой оговорки можно снова перечитать призыв Дмитрия Ольгердовича. Вероятно тот за буйным весельем малость подзабыл, что и года не прошло, как из-за конфликта со сводным братом Ягайлом и под прямым военным давлением Москвы подался он из своей трубчевско-стародубской вотчины в Московию, что нет уже у него никаких храбрых литовцев, а на Куликово поле он мог выйти только с переяславскими полками, поскольку получил на московской службе в «кормление» Переяславль-Залесский. Никаких литовцев не было и у Андрея Ольгердовича, который по причине все того же раздора с Ягайлом был изгнан последним из своего вотчинного Полоцка. Формально Андрей вроде бы оставался псковским князем, но на самом деле Псков, достаточно независимый и от Литвы, и от Москвы, а потому приглашавший на княжение то Рюриковичей, то Гедиминовичей, а то и вовсе ливонских рыцарей, именно Андрея Ольгердовича не слишком-то жаловал ни в качестве литовского, ни в качестве московского назначенца. Так что доподлинно неизвестно, мог ли быть Андрей на Воже и Непрядве с псковским войском или каким-то другим. Но уж точно не с литовцами и даже не с литвинами. Попутно насчет семидесяти тысяч: через тридцать лет на судьбоносную для него Грюнвальдскую битву все Великое княжество Литовское, включая хоругви Пскова и Брянска, смогло выставить лишь около половины этого количества «храбрых литовцев».
