Феликс Лурье - Полицейские и провокаторы
Организованного общества пропаганды не обнаружено, и хотя были к тому неудачные попытки, хотя отдельные лица желали быть пропагандистами, даже и были таковые, но ни благоразумное прозорливое годичное наблюдение Липранди за всеми действиями Петрашевского, ни тесная связь, в которую так неудачно вступил агент его с Петрашевским, ни многократные допросы, учиненные арестованным лицам, на коих, до их собственного сознания, падало одно только подозренье, ни заключение их в казематах, сильно расстроившее здоровье и даже нервную систему некоторых из них, ни искреннее раскаяние многих не довели ни одного к подобному открытию. Самые главные виновные, несмотря на то, что сознались в таких преступлениях, которые положительно подвергают их самому строгому по законам наказанию, не указали существования какого-либо организованного тайного общества, имеющего разные отрасли в разных слоях народа» [116].
Члены Секретной следственной комиссии, безусловно лишенные сочувствия к петрашевцам, были возмущены содержанием материалов произведенного сыска и предвзятыми выводами, сделанными Липранди. Они понимали, что желаемое пытаются выдать за действительное. Комиссия стремилась придать своим действиям хоть какую-то видимость законности, ей хотелось избежать недовольства монарха и всесильных министров, но все же в своем заключении она писала (в изложении Генерал-аудиториата):
«Комиссия, когда имела только в виду одни донесения агентов, была вместе с Липранди убеждена в существовании подобного общества и сближалась в заключении с теми предположениями, которые выведены ныне Липранди, но она должна была уступить силе доказательств и видеть преступные намерения, преступные идеи, преступные письменные изложения в той мере, в которой они, по самом тщательном изыскании, доказаны; выводя те обстоятельства, которыми должна решаться участь людей, сливать в одно целое разбросанные в разных местах и в разное время обвинения, не имеющие прямой связи между собою, было бы противно совести ее членов, и потому всеобъемлющего плана общего движения, переворота и разрушения, не нарушив своих обязанностей в настоящем деле, признать она не могла» [117].
Следственная комиссия была права. Когда петрашевцев арестовали, они не представляли опасности для трона и не могли оказать влияния на умы либеральной части общества. Через некоторое время петрашевцы, наверное, начали бы выпускать листовки и иную агитационную литературу. Но нетерпеливые сыщики в порыве верноподданничества и ведомственного соперничества схватили ни в чем не повинных людей.
В период следствия Орлов, Дубельт и его помощник генерал А. А. Сагтынский распространением сплетен и нападками на Липранди пытались принизить роль кружка петрашевцев и заслуги агентов Министерства внутренних дел в его раскрытии. Они, как и Секретная следственная комиссия, указывали на несоответствие действительного положения в кружке с донесениями секретных агентов.
В деле петрашевцев в полной мере проявились черты, присущие симбиозу «верховная власть — руководитель сыска — секретный агент»: агент сообщает лишь то, что выгодно ему, его руководителю и чего ждут от него в верхах (три эти цели совпадали всегда); агент и его руководитель озабочены не тем, чтобы раскрыть истинное положение дел в «обследуемой среде», а обнаружить или создать те доказательства виновности ее членов, которые ждут в верхах.
Несмотря на явный провал сыска, обнаруженный Секретной следственной комиссией, материалы по делу петрашевцев поступили в Генерал-аудиториат, и он счел возможным признать членов кружка виновными в совершении тяжкого государственного преступления. Петрашевцы ушли на каторгу. Многие оттуда не вернулись.
Вскоре после завершения процесса близкий к петрашевцам А. В. Энгельсон писал: «Министр внутренних дел Перовский имел удовольствие видеть 11 000 листов, заполненных протоколом дела, и не менее 500 арестованных, из которых 22 были наказаны публично, а вдвое большее число сослано без суда. За это он получил титул графа. Но помощнику его, Липранди, досталась в награду только тысяча рублей. Он тяжело заболел; поднявшись же с одра болезни, пришел в канцелярию Министерства внутренних дел и грозил скоро представить новые, еще более неопровержимые доказательства слепоты полицейских агентов графа Орлова. Можно поэтому надеяться, что полицейские графы (Орлов и Перовский.— Ф. Л.) не прекратили, а только приостановили свой поединок на шпионах»[118] .
«Поединок на шпионах» продолжался и позже, в этом поединке изредка выигрывали только графы, но не держава, шпионам же доставались тумаки. Антонелли не избежал побоев от вышедших из крепости петрашевцев и всеобщего презрения, следы его теряются в неизвестности. «Для меня дело Петра-шевского было пагубно,— писал с горечью Липранди,— оно положило предел всей моей службе и было причиной совершенного разорения» [119]. Еще тридцать один год ходил он по земле, презираемый и отвергнутый всеми.
Политическому сыску дело Петрашевского привило вкус к провокации и опыт, использованный им впоследствии.
Николай I завершил создание задуманной им полицейской империи и в этом вполне преуспел,— его полиция могла подавить все. За тридцать лет Бенкендорфу, Дубельту, Орлову и Перовскому во главе с монархом удалось организовать преследование людей прогрессивно мыслящих. Одни бежали за границу, другие замолчали, третьи притворились верноподданными. Вся государственная машина приводилась в движение реакцией. Крымская война наглядно показала несостоятельность внешней и внутренней политики самоуверенного монарха. Даже его верные приверженцы убедились, что величие николаевской России иллюзорно, что тридцать лет ими правил фараон и невежда. Со смертью Николая I в людях появилась надежда, они поверили, что, быть может, Россия наконец перевалит из средневековья в XIX век и избавится от рабства. Настроения в либеральных кругах русского общества превосходно выразил профессор Петербургского университета К- Д. Кавелин в письме своему московскому коллеге Т. Н. Грановскому от 4 марта 1855 года. Приведу из него отрывок:
«Калмыцкий полубог, прошедший ураганом и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30-ти лет, вырезавший лицо у мысли, погубивший тысячи характеров и умов... Это исчадие мундирного просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры околел... Если бы настоящее не было бы так страшно и пасмурно, будущее так таинственно, загадочно, можно было бы с ума сойти от радости и опьянеть от счастья» [120].
Новый император понимал, что продолжение внешней и внутренней политики, проводившейся его отцом, невозможно, что Россия нуждается в коренных изменениях законодательства. Иначе феодализм будет все дальше и дальше оттаскивать ее от европейских держав. Наконец, после четырехлетней мучительной подготовки 19 февраля 1861 года произошло выдающееся событие в истории России — рухнуло крепостное право. Подписание царем Манифеста об освобождении крестьян открыло путь для проведения судебной реформы. Высочайшим указом от 24 ноября 1864 года были утверждены Уставы уголовного и гражданского судопроизводства. Вот их основные положения: полное отделение судебной власти от административной и обвинительной, независимость судей и невозможность их смещения, адвокатура и состязательный порядок судопроизводства; суд присяжных и институт присяжных, демократический по составу, публичность и гласность суда. Только за судебные уставы, действовавшие чуть более пятидесяти лет, Александр II заслужил глубочайшую благодарность России.
«Великие реформы Александра II,— писал А. Ф. Кони,— не могли не коснуться этого — так называемого суда — начального памятника бессудия и бесправия. Недаром А. С. Пушкин, в предвидении будущего, еще в тридцатых годах говорил Соболевскому, что «после освобождения крестьян у нас явятся гласные процессы, присяжные и пр.». Судебная реформа призвана была нанести удар худшему из видов произвола, произволу судебному, прикрывающемуся маской формальной справедливости. Она имела своим последствием оживление в обществе умственных интересов, научных трудов» [121].
Судебная реформа прошла сравнительно легко. Она объединила и воодушевила прогрессивных юристов, активно внедривших ее в жизнь. Но дел о государственных преступлениях судебная реформа почти не коснулась. Во изменение Устава уголовного судопроизводства полицейские власти получили закон от 7 июня 1872 года, по которому политические дела подлежали рассмотрению во вновь образованном «Особом присутствии Правительствующего Сената для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах», а некоторые из них постановлением от 1 сентября 1878 года разрешалось рассматривать в Военно-окружных судах, хотя согласно Военно-судебному уставу 1867 года они предназначались исключительно для военных. В эти учреждения гласность не проникала, а судьи подбирались особо и утверждались самим императором. В Особом присутствии Правительствующего Сената происходили все крупные политические процессы.
