Венди Голдман - Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий
Некоторые историки полагают, что это письмо представляло собой прямое указание не только к исключению оппозиционеров из партии, но также к их арестам.{149} Все же в тексте письма не предлагалось конкретного образа действий, кроме усиления бдительности и изучения истории партии. В 1927 году была подавлена последняя открытая оппозиция в партии, и в 1935 году большинство членов партии не верили, что в местных парторганизациях могли находиться «остатки антипартийных групп». Они с готовностью признавали, что некоторые члены партии могли голосовать за резолюции троцкистов или проявлять активность в оппозиционных кругах, но также они верили, что эти люди давно уже отказались от своих прошлых взглядов. Члены партии с почтительным вниманием отнеслись к письму, но не считали его применимым в собственных организациях.
Вскоре после рассылки этого письма Политбюро по инициативе Сталина предприняло контрмеры против бывших левых оппозиционеров. Из Ленинграда было выслано 663 зиновьевцев, 325 членов партии, бывших «левых», перевели на работу за пределы города. В январе и в феврале НКВД Ленинграда арестовал еще 843 бывших сторонников Зиновьева. Во время их допросов версия об убийстве Кирова, представленная на суде и в письме, Продолжала развиваться и уже включала большее количество злоумышленников, их действий и объектов преступления. Новую версию Ежов изложил в рукописи «От фракционизма к открытой контрреволюции и фашизму», которую выслал Сталину в мае 1935 года с сопроводительным письмом, где просил дальнейших указаний. Согласно версии Ежова, бывшие троцкисты тоже предпочитали террор и подстрекали к этому зиновьевцев. Тем же летом Ежов дал указание НКВД найти и ликвидировать скрывавшихся представителей троцкистского центра. Бывшие члены левой оппозиции, находившиеся в ссылках, в тюрьмах, а также те, кто еще оставался на руководящих постах, были доставлены в Москву для новых допросов.{150} Круг предполагаемых злоумышленников быстро расширялся.
Бдительность: тенденция усиливается
По мере роста масштабов расследования в поле внимания следствия оказывались как бывшие троцкисты, так и зиновьевцы; таким образом, расширялся круг потенциальных подозреваемых. Люди, давно отказавшиеся от оппозиционной деятельности, были смещены со своих должностей, уволены, в некоторых случаях арестованы и многократно допрошены. Однако на местном уровне заводские парткомы не так активно реагировали на письмо и продолжавшееся расследование, этим они защищали своих членов от арестов. Естественно, все знали об убийстве Кирова, посещали собрания и чтили его память, читали многочисленные статьи, посвященные достижениям Кирова и его «зверскому убийству». Они произноси нужные слова по поводу «бдительности», но в общем и целом, продолжали считать более раннюю оппозиционную деятельность безобидным пережитком, отзвуком прежних партийных дебатов. Представители Пролетарского райкома партии организовали дискуссии по поводу убийства Кирова на крупных заводах «Динамо», «АМО» и «Серп и молот». Секретарь Московского комитета партии М. М. Куликов с несчастным видом докладывал, что многие члены партии сохраняли терпимое отношение к бывшим оппозиционерам. Несмотря на постоянный барабанный бой критики против Троцкого, Зиновьева, Каменева и других в газетах и в руководстве ВКП(б), рядовые члены партии по-прежнему относились к ним с уважением. Один из членов партии, работавший в прокатном цеху завода «Серп и молот» заявил: «Мы не должны забывать заслуги Троцкого, Зиновьева и Каменева в Гражданской войне». Куликов возмущенно ответил: «Разве это вопрос? Вопрос заключается в том, кто будет действовать против партии». Все же многие члены партии и рядовые рабочие отказывались очернять бывших оппозиционеров. Верные памяти революции, они имели свое мнение об убийстве Кирова, и их взгляды не всегда соответствовали «урокам», которые Центральный Комитет партии тщательно изложил в своем январском письме в 1935 году на хлебозаводе № 3 рабочий встал во время выступления официального докладчика и заявил ему: «Ты еще молокосос говорить о Зиновьеве и Каменеве». Докладывая, Куликов кипел от злости: «А там сидят два коммуниста: один — как в рот воды набрал — молчит, а другой выступил и сказал, что они еще отсидят и нам пригодятся».{151}
На рабочих крупной текстильной фабрики «Трехгорная мануфактура» в Москве письмо не оказало сильного воздействия. В течение 1935 года партком регулярно собирался для обсуждения административно-хозяйственных задач: ведение учета «сочувствующих», вопросы партийной школы, выплаты пенсий, утери партийных билетов и производственные вопросы. На собраниях присутствовало от шестнадцати до шестидесяти человек, среди них были начальники цехов, профсоюзные деятели и руководство. Следуя указаниям, данным в письме, партком приглашал некоторых членов партии для обсуждения их политических взглядов. В течение всего 1935 года общий подход был толерантным и сдержанным, но некоторые члены партии старались играть на публику и демонстрировали собственную бдительность за счет своих товарищей. Эти случаи иллюстрировали размах оппозиционной деятельности, а также реакцию парткома. В каждом случае соблюдалась единая процедура. Член партии, подвергавшийся допросу, рассказывал свою историю оппозиции, члены парткома задавали вопросы, обсуждали дело и официально объявляли о решении относительно будущего пребывания этого человека в партии.
Каплун — бывшая активистка женотдела (отдела по работе среди женщин) вступившая в партию в 1920 году призналась, что до 1925 года вела активную оппозиционную деятельность. Несмотря на призыв Сталина «построить социализм в отдельно взятой стране», она сомневалась в том, что социализм можно построить без сильных союзников. Политически незрелое признание Каплун показывало, что она никогда полностью не понимала смысла политических дискуссий 1920-х годов. «Я тогда не верила в силу пролетариата», — объяснила она. «Оппозиция испугалась кулака, не зная, что ему противопоставить. Каменев поставил вопрос выдать по лошади каждому бедняку. Этот вопрос был делового характера, без перспектив». Она также призналась, что соглашалась с критикой оппозиции, которая обвиняла партию, установившую государственный контроль над капиталом, в ослаблении позиций социализма. Каплун рассказала, что в начале 1920-х годов после встречи с агитатором, распространявшим оппозиционную литературу, она присоединилась к левой оппозиции на своей фабрике. Она была членом фракции, которая голосовала блоком на партийных собраниях, и даже платила взносы. В конце концов, она поверила, что оппозиция оказалась беспринципной, и вышла из нее. Но она утверждала, что никогда не была двурушницей. Парторганизация «Трехгорки» исключила ее из партии, но снова восстановила — со строгим выговором. А не рассказывала она о своем партийном прошлом, потому что уже давно отказалась от своих прежних идей. Ее муж — руководитель экономического треста также отошел от оппозиции. Каплун завершила свой рассказ: «Я напутала, что была зиновьевкой… Партия проверяла меня. Я думала, что я работала четко, и единственно, чем я могу искупить свою ошибку, еще больше работать в партии».{152}
Обсуждая Каплун, партком меньше всего был сосредоточен на ее прежней деятельности, гораздо больше его интересовало, было ли искренним изменение ее позиции. Один партиец спорил: «Каплун — грамотный человек, и сказать, что она несознательно работала в оппозиции — этого нельзя». Других беспокоил тот факт, что она распространяла оппозиционную литературу. Но никто не утверждал, что ее прежняя деятельность является основанием для увольнения с работы. Кроме того, Каплун раньше была уже исключена и снова восстановлена в партии высшей партийной организацией. Не имело смысла объявлять недействительным ее восстановление, если партия уже простила ее. Заседание постановило перевести Каплун на менее ответственную работу и внимательно наблюдать за ней, а тот факт, что она являлась активным членом оппозиции в прошлом, не являлся основанием для увольнения, говорилось в постановлении.{153}
Так же благополучно разрешилось дело Фокина. По его признанию, он, хотя «всегда выступал за линию, проводимую партией», подвергал сомнению аграрную политику Работая в цеху рядом с сезонными рабочими, которые были крестьянами, он считал, что «крестьянство очень сильно прижимают». Товарищи Фокина по работе «не были довольны политикой советской власти». Один из участников пленарного заседания выразил обеспокоенность по поводу того, что член партии Фокин имеет неправильное представление о положении сезонных рабочих: «Не совсем откровенно говорил т. Фокин. У него были колебания, нужно было бы ему откровенно все рассказать». По словам выступавшего, Фокин «путал много», «не сделал упор на бдительность». Участники пленума пришли к заключению, что Фокин запутался. Они предупредили его, чтобы в будущем он более осторожно формулировал свои мысли и торжественно обещали проверить, борется ли он за генеральную линию партии.{154}
