Сесили Вероника Веджвуд - Тридцатилетняя война
Примерно в это же время Богемия оказалась в руках Габсбургской династии. Королевство было сказочно доходным: за счет налоговых поступлений от процветающего сельского хозяйства и торговли покрывалось больше половины расходов на управление империей[99]. «Там имелось все, что необходимо человеку… казалось, сама природа позаботилась о том, чтобы превратить страну в кладовую насущных ресурсов и житницу», — восторгался один путешественник[100]. Трудно понять, почему чехи так долго находились в кабале у Габсбургов, нещадно использовавших их богатства для своих зарубежных авантюр, тем более что монархия была не наследственной, а выборной.
Дело, видимо, в том, что к концу XVI века Богемия пребывала в состоянии жуткого хаоса и смятения. Пока утраквисты, лютеране и кальвинисты боролись друг с другом за место под солнцем, Габсбурги вновь сделали официальной религией королевства католицизм, отведя трем другим верованиям второразрядную роль и допуская лишь ограниченную свободу. Начался упадок, рушились прежние ценности, основывавшиеся на земледелии. Крохотную страну поделили между собой по меньшей мере тысяча четыреста дворянских семейств, и каждое из них стремилось добиться определенной социальной исключительности, не жалея на это средств[101]. Большая часть этих семей исповедовала лютеранство, но из-за страха перед фанатичными кальвинистами они искали защиту у католического правительства Габсбургов. Вдобавок ко всему дворяне конфликтовали с бюргерами и крестьянами[102].
Из-за внутренних распрей Габсбурги не могли чувствовать себя в полной безопасности. На какое-то время чехов сплотил кризис, случившийся в 1609 году, когда император Рудольф попытался отказаться от веротерпимости в отношении протестантов. Даже католическое дворянство взбунтовалось против нарушения прав верующих. Угроза восстания вынудила императора подписать так называемую «Грамоту величества», гарантирующую протестантам свободу вероисповедания и позволяющую им создавать специальные органы «дефензеров» для защиты своей религии.
Император Рудольф сделал Прагу столицей империи. Здесь он провел самые темные годы правления среди астролябий и звездных карт, заполняя конюшни лошадьми, на которых никогда не садился, а имперские апартаменты — наложницами, которых не то что никогда не трогал, но и редко видел, проводя время с астрологами и астрономами, напрочь забывая об эдиктах и депешах, неделями пылившихся на столе. Дворяне-лютеране наконец настояли на его низложении и избрали на трон брата Маттиаса.
«Чехи, — писал один анонимный политик, — с охотой навредят католической церкви и ничего не сделают для Маттиаса»[103]. На самом деле, хотя лютеране и приняли нового повелителя, католическая вера Габсбургской династии для них оставалась по-прежнему чуждой. Не прошло много времени, как Маттиас стал игнорировать «Грамоту величества» и перевел императорский двор в Вену. И дворянство, и горожане почувствовали себя преданными, рассудив, что их страну превратили в провинцию Австрии[104]. В отместку сейм Праги принял законы, запрещающие селиться в стране и получать права гражданства любому человеку, не говорящему на чешском языке[105].
Сейм Богемии состоял из представителей трех сословий — дворян, бюргеров и крестьян, но лишь первые из них имели право голоса, остальные могли выступать только с предложениями. Дворянский титул давала земля, ее потеря означала утрату всех других прав, и, наоборот, приобретение земли давало все привилегии землевладельца. В сейме насчитывалось около тысячи четырехсот землевладельцев, в основном мелких панов-помещиков, действовавших на основе рекомендаций крестьянских и бюргерских комитетов. Именно эти органы, обеспечивавшие сбор налогов, могли влиять на голосование дворян. Особенно приходилось считаться с настроениями сорока двух вольных городов королевства[106].
Землевладельцы разделялись на два класса — панов и рыцарей, причем паны на собраниях имели два голоса. Однако рыцарей было значительно больше, примерно в соотношении три к одному. В богемском сейме не действовал принцип репрезентативности, и многие авторы сделали вывод о полном отсутствии в сословном собрании элементов демократии. В Англии, например, стране с гораздо большим населением, в парламент избиралось вдвое меньше депутатов, и хотя в нем рудиментарно соблюдался принцип территориального представительства, никто даже и не пытался, как и в Богемии, учесть интересы различных социальных классов. Иными словами, в конституции Богемии не было ничего криминального.
Опасность таилась в другом: в чрезвычайно активной политической и религиозной жизни, в конфликте религий и сословий. Одни стремились к национальной независимости, другие — к религиозной свободе, третьи хотели, чтобы сейм контролировал центральное правительство. Все эти устремления можно было бы объединить. Но бюргеры боялись дворян, этих естественных защитников страны в случае войны, полагая, что они используют вооруженный мятеж в своих интересах. Вольные крестьяне, существовавшие на грани выживания, остерегались новшеств, не желая потерять последнюю рубаху, и в равной мере ненавидели жадных горожан и тиранов-землевладельцев. И лютеране, и утраквисты, и кальвинисты, и католики подозревали друг друга в религиозной нетерпимости. Национальной независимости можно было добиться только свержением той самой ненавистной династии, которая тем не менее поддерживала равновесие между конфликтующими сторонами.
Однако зыбкому балансу между взаимными антипатиями быстро наступал конец. Маттиас был бездетен, а его преемником и в Богемии, и в империи мог стать скорее всего эрцгерцог Фердинанд Штирийский, уже известный своими реакционными политическими и религиозными взглядами. Никто не сомневался в том, что он будет притеснять протестантов и насаждать в Богемии штирийские порядки.
Оставалось неясным, смогут ли богемцы сплотиться так, как во время кризиса 1609 года. Фердинанд, истый католик, австриец и деспот, был неприемлем для чехов, приверженцев национальной независимости, религиозной терпимости и демократии. Но их оппозиция могла проявиться в трех различных вариантах. Для защиты религиозных свобод они должны были объединиться с германскими протестантами, которые уже готовились выступить против Фердинанда. Для отстаивания принципов демократического правления чешским дворянам и бюргерам следовало добиваться от будущего короля конституционной реформы. Если же для них главное — национальная независимость, то им надо было поднимать восстание и настраиваться на войну. В стране было примерно равное число сторонников каждого из этих вариантов развития событий, но ни один из них не стал доминирующим и способным сплотить массы людей в организованное движение наподобие партии. Единению ради борьбы мешали частные интересы, междоусобицы, консерватизм и даже робость.
Нужен был человек, который мог бы соединить три политических течения в одно революционное движение. Если эрцгерцог Фердинанд был готов сокрушить свободы в Богемии по всем трем направлениям, то среди чехов не имелось лидера, наделенного такой же политической волей, какой обладал Фердинанд в силу своего происхождения, национальности и убеждений. По старшинству и социальному положению лидером протестантского дворянства считался аристократ из древнего рода Андреас Шлик. Лютеранин граф Шлик был благородным, честным и миролюбивым господином, посвятившим всю свою жизнь отстаиванию привилегий и прав соотечественников конституционными средствами. Но интеллигентный, храбрый и совестливый Шлик не был прирожденным лидером, он отличался чересчур философским складом ума, излишним чувством юмора и к тому же обладал собственностью, которую вряд ли захотел бы потерять. Как добропорядочный гражданин, он смотрел в будущее через призму благополучия своих детей — сыновей.
Кроме Шлика, инициативу могла проявить менее значительная и менее интеллигентная личность — граф Генрих Маттиас Турн, человек из той породы людей, которые становятся лидерами во времена смут. Немец по происхождению, Турн владел землями за пределами Богемии, имел поместье и в Богемии, дававшее ему место в сейме, немного говорил по-чешски, получил образование в Италии, испытал на себе влияние католицизма, но впоследствии стал заметной фигурой в среде протестантов[107]. Профессиональный воин, граф был скор на решения и не очень разборчив в действиях, что обеспечивало сверхмерное присутствие в нем того качества, которого недоставало Шлику, — самоуверенности. Он видел себя сразу в трех ипостасях: дипломата, политического вождя и генерала. Но ему не хватало способностей во всех этих сферах. Его дипломатия сводилась к интриганству, политические соображения заключались в гадании на кофейной гуще, а воинская доблесть ограничивалась чаще всего петушиной бравадой. Он был храбр и, по его стандартам, даже честен, но не обладал ни тактичностью, ни терпеливостью, ни здравомыслием и проницательностью, а отличался в большей мере алчностью, властолюбием и хвастовством. У него были сторонники, но очень мало друзей.
