Гильом де Рубрук - Путешествие в Восточные страны Вильгельма де Рубрук в лето Благости 1253
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
О Феодуле, причетнике из Акры, и о других
Также за год до моего приезда туда там был один причетник из Акры, называвший себя Раймундом, а на самом деле имя его было Феодул. Он начал путешествие из Кипра с братом Андреем и ехал вместе с ним вплоть до Персии, достал себе там в Персии из Амморика какие–то инструменты и остался после отъезда брата Андрея. Когда брат Андрей вернулся, он двинулся далее со своими инструментами и прибыл к Мангу–хану. На вопрос хана, зачем он приехал, Феодул сказал, что он был вместе с одним святым епископом, которому Бог послал грамоту с неба, написанную золотыми буквами, и поручил, чтобы тот послал ее владыке Татар, так как он должен быть владыкой вселенной, и чтобы епископ убеждал людей заключить мир с ханом. Тогда Мангу сказал: «Если бы ты принес грамоту, пришедшую с неба, и грамоту твоего господина, тогда ты был бы желанным гостем». Тогда тот ответил, что он нес грамоту, но она находилась вместе с другими его вещами на неукротимом скакуне, который, вырвавшись, убежал в леса и горы, так что все потерял. И вполне правильно, что подобные случаи происходят часто. Отсюда каждому надлежит очень тщательно держать свою лошадь, когда он слезает с нее по необходимости. Тогда Мангу спросил об имени епископа. Тот ответил, что его зовут Отоном. Затем Феодул стал говорить ему о Дамаске и о мастере Вильгельме, что он был причетником господина легата. Затем сам хан спросил, к какому королевству он принадлежит. Тот ответил ему, что он состоит под властью одного короля Франков, по имени король Молес. Ибо он уже слышал о том, что случилось при Мансуре, и хотел сказать, что принадлежит к вашим подданным. Сверх того, он говорил хану, что между Франками и ним находятся Саррацины, которые преграждают путь, а будь дорога открыта, Франки отправили бы послов к нему и охотно заключили бы мир с ним. Тогда Мангу–хан спросил, желает ли он провести послов к упомянутому королю и епископу. Тот выразил свое согласие провести их даже к папе. Тогда Мангу приказал изготовить самый тугой лук, который едва могли натянуть два человека, и две стрелы (bousiones), головки которых были серебряные и полные отверстий, так что, когда их пускали, они свистели, как флейты. А тому Моалу, которого он собирался послать с упомянутым Феодулом, он внушил: «Ты отправишься к тому королю Франков, к которому этот человек проведет тебя, и поднесешь ему это от меня. И, если он пожелает иметь мир с нами, мы и покорим землю Саррацинов вплоть до его владений, и уступим ему остальную часть земли вплоть до Запада. В случае же отказа верни нам лук и стрелы, и скажи ему, что из подобных луков мы стреляем далеко и поражаем сильно». Затем он приказал выйти Феодулу, переводчиком которого был сын мастера Вильгельма, и в присутствии этого молодого человека сказал Моалу: «Ты отправишься с этим человеком; хорошенько разведай дорогу и страну, города, крепости, и их оружие». Тогда этот юноша стал бранить Феодула, говоря, что он поступает плохо, ведя с собою Татарских послов, которые идут только с целью разведок. Тогда тот ответил, что повезет их морем, так что они не будут знать, ни откуда они прибыли, ни куда им вернуться. Мангу дал также Моалу свою буллу, то есть золотую дощечку, шириною в ладонь и длиною в пол–локтя, на которой пишется его приказ. Кто ее имеет в руках, тот может приказывать, что хочет, и это делается без замедления. Таким образом Феодул добрался до Вастация, желая переправиться к папе и обмануть папу так же, как он обманул Мангу–хана. Тогда Вастаций спросил у него, имеет ли он папскую грамоту на то, что он посол и что должен сопровождать послов Татар. Так как тот не мог показать грамоту, Вастаций взял его в плен, лишил его всего того, что он приобрел, и бросил в темницу. Что же касается Моала, то с ним приключился там недуг, и он умер там. Вастаций же отослал золотую буллу к Мангу–хану через служителей этого Моала, с которыми я встретился в Аарзеруме на окраине Турции и которые рассказали мне случившееся с этим Феодулом. Подобные обманщики рыщут по свету, и Моалы убивают их, когда могут поймать. Но наступал день Богоявления, и армянский монах, по имени Сергий, говорил мне, что окрестит Мангу–хана в этот праздничный день. Я просил его всячески постараться, чтобы и я был тут же и мог дать свидетельство воочию. Он обещал.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
О празднике, данном Мангу–ханом о том, что главная его жена и старший сын были при богослужении несториан
Настал праздничный день, монах меня не позвал; а в шестом часу меня позвали ко двору, и я увидел, что монах со священниками возвращался от двора с своим крестом, а священники с кадилами и евангелием. Именно в этот день Мангу–хан устроил пиршество, и у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют ему праздничными, или какие–нибудь священники–несториане – священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу. Когда уходят они, являются Саррацинские священники и поступают так же. После них приходят жрецы идолов, поступая так же. И монах говорил мне, что хан верит одним только христианам, но хочет, чтобы все молились за него. Но он лгал, потому что, как вы впоследствии узнаете, хан не верит никому, хотя все следуют за его двором, как мухи за медом, и он всем дарит, все считают себя его любимцами и все предвещают ему благополучие. Тогда мы сели пред его двором на большом расстоянии, и нам принесли для еды мяса. Я ответил им, что мы там не будем есть, но если они хотят позаботиться о пище для нас, то пусть позаботятся о нас в нашем доме. Тогда они сказали: «Так и ступайте к себе домой, потому что вас и позвали только для того, чтобы есть». Итак мы вернулись с монахом, который краснел от сказанной мне лжи, и потому я не хотел заводить с ним разговор по этому поводу. Однако некоторые несториане хотели уверить меня, что хан окрещен. Я говорил им, что никогда не поверю и не скажу другим, раз не увижу этого. И так мы пришли к своему дому, холодному и пустому. Они позаботились для нас о постелях и одеялах. Приносили они нам также нужное для разведения огня, давали в пищу мясо от небольшого и тощего барана, для нас троих на шесть дней, и ежедневно блюдо, полное пшена (de mellis), а также кварту в день просового пива и одолжили нам для сварения мяса котел и треножник; сварив мясо, мы варили просо в мясной похлебке. Это была наша пища, и ее вполне хватало бы нам, если бы они давали съедать ее в мире. Но там великое множество голодных, о пище для которых не заботятся, и, как только они видели, что мы приготовляем пищу, они бросались на нас, так что приходилось давать им есть с нами. Там я испытал, какое мучение составляет дарить при бедности.
Затем холод начал усиливаться, и Мангу–хан прислал нам три шубы из шкур папионов (papiones), мех которых они поворачивают наружу; мы их приняли с изъявлением благодарности. Они спросили также, в каком количестве имеется у нас необходимая пища. Я сказал им, что нам достаточно умеренного количества пищи, но у нас нет дома, где бы мы могли молиться за Мангу–хана. Ибо наша хижина была так мала, что мы не могли ни стоять в ней прямо, ни открывать книги, как только разводили огонь. Тогда они довели эти слова до хана, и он послал к монаху узнать, желает ли он нашего товарищества; тот с радостью ответил утвердительно. С тех пор нам доставили лучшее помещение, и мы поселились с монахом пред двором, где не жило никого, кроме нас и их прорицателей, но те жили ближе и пред двором старшей госпожи, а мы помещались на краю в восточном направлении пред двором последней госпожи. Это было накануне недельного дня после Богоявления. На следующий день, то есть в недельный день по Богоявлении, все священники–несториане собрались до рассвета в часовне, ударили в доску, торжественно пропели утреню, оделись в свои облачения и приготовили курильницу и благовоние. И в то время, как они ожидали на церковной паперти (area), первая супруга по имени Котота Катен (Катен значит госпожа, а Котота – имя собственное), вошла в часовню с очень многими другими госпожами, со своим первородным сыном, по имени Балту, и другими своими малютками, и они распростерлись на землю, касаясь ее лбом по обычаю несториан, а после этого дотронулись правой рукой до всех образов, постоянно целуя руку после прикосновения; после этого они подали руки всем стоящим кругом в церкви. Это – обычай несториан, входящих в церковь, Затем священники пропели многое, давая ладан госпоже в ее руку, и она полагала его на огонь, а затем они кадили пред госпожой. После этого, когда был уже ясный день, она стала снимать у себя с головы украшение, именуемое бокка, и я увидел, что голова ее плешива. Тогда она сама приказала, чтобы мы ушли, и, уходя, я увидел, как ей принесли серебряный таз. Я не знаю, крестили они ее или нет, но знаю, что они не совершают обедни в палатке, а в постоянной церкви. И на Пасхе я видел, как они крестили и с большою торжественностью освящали купели, чего они тогда не делали. И, пока входили мы к себе в дом, явился сам Мангу–хан и вошел в церковь или часовню; ему принесли золоченое ложе, на котором он сел рядом с госпожою против алтаря. Затем позвали нас, не знавших, что пришел Мангу, и привратники обшарили нас, ища, нет ли при нас ножей. Войдя в часовню, я имел на груди Библию и служебник. Я сперва преклонился пред алтарем, а затем пред ханом, и, пройдя мимо его, мы стали между монахом и алтарем. Затем они приказали нам пропеть псалом по нашему обычаю и петь вообще. Мы им пропели следующую прозу: «Гряди, о Святый Дух». А хан приказал принести наши книги, Библию и служебник, и внимательно расспросил про картинки, что они обозначают. Несториане ответили ему, что хотели, так как наш толмач не входил с нами. Также, когда я первый раз был у хана, у меня на груди была Библия, которую он приказал принести к себе и долго ее рассматривал. Затем он удалился, а госпожа осталась там и раздала всем христианам, там бывшим, подарки, монаху она дала один яскот, а архидьякону священников другой. Перед нами она приказала положить насик, то есть материю широкую, как покрывало для постели, и очень длинную, и буккаран. Так как я не пожелал взять их, то они послали толмачу, и тот удержал их за собою. Насик он довез до Кипра и продал его за восемьдесят кипрских золотых (besanciis), но в дороге он очень испортился. Затем принесли питье, а именно рисовое пиво, красное вино, напоминающее собою вино из Рошелля, и кумыс. Тогда госпожа, держа в руке полную чашу и преклонив колена, просила благословения, все священники пели громким голосом, и она выпивала всю чашу. Даже и мне, и моему товарищу пришлось петь, когда она пожелала пить в другой раз. Когда почти все были пьяны, то принесли пищу, именно баранье мясо, которое тотчас было съедено, а после этого, без соли и без хлеба, больших рыб, по имени карпов, от которых вкусил и я. Так провели они день дo вечера. И, когда опьянела уже сама госпожа, она села на повозку при пении и завывании священников и поехала своей дорогой. На следующее воскресенье при чтении «Брак был в Кане» явилась дочь хана, мать которой была христианка, и поступила так же, однако не со столь большой торжественностью, именно она не давала подарков, а дала жрецам пить до опьянения и есть вареное пшено.
