Ольга Елисеева - Геополитические проекты Г. А. Потемкина
«Определения свидетелей не нуждаются в уточнениях, - пишет Молева, - «чары», «декорации» и, значит, исполнители. Потемкину в своем «секрете» было без них не обойтись, но они-то и оставались на протяжении двухсот лет главной неразрешимой загадкой: ни имен, ни самого факта их существования не удавалось установить. Обвинения против «светлейшего», как и утверждения очевидцев, оставались одинаково голословными» {99}.
Молева полагает, что нашла искомые доказательства. Она рассматривает взаимоотношения между светлейшим князем и президента Академии художеств Иваном Ивановичем Бецким как раз накануне поездки Екатерины II в Тавриду. «Среди материалов бывшего Таврического наместничества удалось обнаружить их переписку, очень деятельную, деловую, не оставляющую никаких сомнений в отношении ее целей. За год до крымской поездки… в сугубо личном письме Потемкин просит немедленно прислать ему большую группу художников… Нужны художники, много, очень много художников» {100}. То, что сам факт отправления художников в Тавриду ничего не доказывает, отнюдь не очевиден для автора. Потемкин просил Бецкого в личном письме, а не в государственной бумаге. Но в XVIII в. частные связи порой значили гораздо больше служебных, а делопроизводственная документация носила такой личностный налет, что донесения порой трудно отличить от писем. Бецкой обращается не к художникам Академии, а в Канцелярию от строений. Тоже нет никакого нарушения закона. Когда-то Иван Иванович руководил и этим учреждением, там у него остались старые связи, услуги художников из Канцелярии от строений стоили дешевле, чем академистов. А Потемкин нуждался в большом числе мастеров, и, подготавливая «шествие императрицы в край полуденный», должен был считать деньги.
Не ясно, почему обычное в XVIII в. декорирование пути монарха, для которого, конечно, [31] потребовались художники, воспринимается как непреложное доказательство существования «потемкинских деревень»? Ни знаменитое шествие «Торжествующая Минерва» при вступлении Екатерины на престол в 1762 г., ни праздники по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира - когда в 1775 г. на Ходынском поле в Москве были выстроены из декораций целые города и крепости, а между ними прорыты каналы - не вызывают никакого удивления. А перенесение той же культурной традиции в причерноморские степи становится в глазах Молевой преступлением. Трудно поверить, будто автор до обнаружения письма Потемкина с просьбой о присылке живописцев предполагал, что светлейший князь и подведомственные ему чиновники своими руками плели гирлянды цветов, рисовали эскизы костюмов амазонок для греческого женского эскорта и расставляли кадки с миртовыми деревьями по бокам дороги. Так рядовая архивная находка, преподнесенная как сенсация, вновь оживила в историографии старую легенду. Но обвинения против светлейшего князя, как и двести лет назад, остались голословными.
Крайне неприятно звучали после введения в научный оборот множества документов Григория Александровича определения типа «недоучившийся смоленский недоросль», «слишком царедворец», «жадный до всего, чем богата Украина». В тексте Молевой чувствуется стилистически заостренная, но слабо аргументированная полемика с трудом Дружининой.
Своеобразным ответом на вновь поднятую Молевой тему «потемкинских деревень» стала статья академика А. М. Панченко о культурно-историческом мифе путешествия Екатерины II на юг. «Потемкин действительно декорировал города и селения, но никогда не скрывал, что это декорации, - пишет автор. - Сохранились десятки описаний путешествия по Новороссии и Тариде. Ни в одном из описаний, сделанных по горячим следам событий, нет и намека на «потемкинские деревни», хотя о декорациях упоминается неоднократно» {101}.
Панченко поднимает глубокие культурные пласты, скрытые в мифе о картонных деревнях. «Потемкинская феерия была так блестяща, так разнообразна и непрерывна, что не всякий наблюдатель был в состоянии отличить развлечения от идей - в высшей степени серьезных, по истине государственного масштаба. Если пользоваться принятой ныне терминологией, то можно сказать, что некоторые из потемкинских «чудес» обладали повышенной знаковостью. Обозревая путешествие Екатерины II… день за днем, мы в силах… выделись сквозные мотивы, на которых делался постоянный акцент» {102}.
По мысли историка, такими важнейшими темами стали: флот, армия и освоение южных земель, т. е. цивилизаторские успехи России. «Европейцы оставались неисправимо самодовольны, - пишет автор, - всякий русский успех казался им нонсенсом… Иосиф II и посланники европейских держав прекрасно поняли, с какой целью взяла их в путешествие Екатерина. Их скепсис был скорее маской. За нею скрывался страх, что Россия сумеет осуществить свои грандиозные планы. В этой среде и появился миф о «потемкинских деревнях» (конечно, нельзя забывать и о русских подголосках;., их позиция - это позиция конкурентов Потемкина, их поползновения были прежде всего карьеристскими)… Коль скоро в Новороссии и Тавриде нет «существенного», нет хорошего войска, нет хорошего флота, коль скоро там есть только «потемкинские деревни» - значит победа Турции возможна, значит Крым снова будет ей принадлежать. Турции пришлось убедиться, что миф о «потемкинских деревнях» - это действительно миф» {103}.
В 1988 г. французский исторический писатель, романист и драматург Поль Маруси издал в Париже историко-художественное исследование о Потемкине, которое как бы продолжало его предыдущую работу «Екатерина Вторая, императрица Всея Руси». «Потемкин был наиболее важным персонажем царствования Екатерины II, - пишет Маруси. - Эта удивительная личность несла в себе двойное начало: сущность завоевателя и сущность мистика. Он превосходил всех людей своей эпохи. И это чувствовалось не столько благодаря его впечатляющему росту, сколько благодаря размерам его храбрости и чувственного могущества, равного которому не было. Государственный деятель, министр, дипломат, солдат, строитель, режиссер, колонизатор - этот возлюбленный Екатерины был также и ее тайным супругом. Она даровала ему исключительную часть, соединившись с ним церковным союзом по всем канонам Православия».
Обращение к екатерининской эпохе было далеко не первым знакомством Маруси с русской тематикой. В 1985 г. он получил приз по истории французской академии за исследование «Распутин», а в 1988 г. - приз «Возрождение» за книгу «Александра Федоровна - последняя царица». Впечатления, возникшие у писателя при работе с материалом начала XX столетия, сосредоточение внимания на мистических аспектах российской религиозности «серебряного века» [32] наложили глубокий отпечаток на представление Маруси о православной традиции вообще. Хотя ни Александра Федоровна, ни тем более Распутин при жизни, к сожалению, не могли похвастаться действительно православным мироощущением. Маруси как бы опрокидывает многие знакомые ему по образу «распутного старца» мистические явления в прошлое и приписывает Потемкину, человеку очень здоровой религиозности, «голоса» и «видения», о которых в источниках нет ни слова. «Руководимый голосом ангелов, которые все детство говорили с ним в Чижове, он никогда не оставлял своего пылкого стремления к русскому православию». В чередовании пышной и порой грешной светской жизни светлейшего князя с его религиозными порывами автор видит близкий к Распутину тип православного мистика. «Экстравагантный в своих нравах и светских вкусах, но в тоже время аскетичный, он был живым символом своей эпохи с ее пороками и ее добродетелями» {104}, - замечает Маруси о Потемкине. Хотелось бы подчеркнуть основополагающую разницу между светлейшим князем и старцем-хлыстом. Потемкин при всем своем могуществе осознавал себя перед Богом слабым и грешным человеком, это хорошо видно из его переписки с Екатериной: в простых и искренних словах он «всю свою надежду кладет на Всевышнего». Его разврат никогда не носил как, у Распутина, оргиастической и тем более мистериальной окраски, осуждаемой православием.
4. «Екатерининский бум»
После «Перестройки» в СССР появилась возможность выхода в свет книг, непосредственно посвященных жизни и деятельности русских монархов, в частности судьбе Екатерины П. На этой волне с начала 90-х гг. нарастает настоящий екатерининский «бум», причины которого автор этих строк подробно разобрал в полемической статье, посвященной творчеству Э. Радзинского {105}. Первой ласточкой, пробившей чугунный барьер, стала работа А. Б. Каменского «Под сению Екатерины…», опубликованная в 1992 г. Как и до революции, в трудах, касавшихся царствования этой императрицы, характеристике Потемкина отводилось некоторое место. Основополагающая монография Брикнера определила трактовку образа знаменитого сподвижника Северной Минервы и у Каменского.
