Карл Клаузевиц - 1812 год
Когда Кутузов принял верховное командование, генерал Ермолов являлся начальником штаба первой западной армии, а полковник Толь - ее генерал-квартирмейстером, а так как командующий этой армией до этого времени выполнял и роль главнокомандующего, то функции их в известной степени распространялись на обе армии; по крайней мере, распоряжения, касавшиеся обеих армий, исходили от этих лиц. Как только Барклай вернулся к своим прежним обязанностям командующего первой западной армией, то Ермолов и Толь также должны были ограничить круг своей деятельности только этой армией. Что касается генерала Ермолова, то так это и произошло, так как одновременно с князем Кутузовым в армию прибыл генерал-от-кавалерии граф Беннигсен, с тем, чтобы занять место начальника штаба обеих армий. Надо полагать, что Беннигсен выхлопотал себе это назначение в Петербурге, так как понимал, что ни одной из двух армий в командование ему не дадут, а он хотел получить возможность при случае протиснуться на первое место, если бы здоровье старика Кутузова не выдержало. Мало-помалу он приобрел некоторое влияние; впрочем, старый князь не особенно поощрял Беннигсена, которому, по-видимому не доверял. В армии это удивительное назначение произвело почти комическое впечатление. Но генерал-квартирмейстера князь с собою не привез, и полковник Толь по-прежнему продолжал занимать эту должность; автору неизвестно, состоялось ли его назначение генерал-квартирмейстером или главнокомандующим или же он являлся только исполняющим его обязанности.
На полковнике Толе, как и раньше, лежал выбор позиций и принятие соответственных практических мер. Таким образом, выбор позиции под Бородино и использование на ней войск также представляются в основном его делом.
Прежде чем говорить об этом сражении, мы хотим высказать несколько соображений по поводу отступления русской армии в направлении на Москву.
Русская армия отступала не к Петербургу, а внутрь страны, так как там она могла в большей мере усилиться, в то время как следующему за ней противнику приходилось постоянно быть в готовности к обороне во всех направлениях. Пока неприятель еще располагал значительным превосходством сил, надо было заботиться о прикрытии Москвы, как позаботились о прикрытии Петербурга путем выделения корпуса Витгенштейна при уходе армии с дороги на Петербург. Чтобы не ослаблять себя выделением нового заслона, представлялось, конечно, вполне естественным держать главную армию в направлении на Москву. Если бы можно было предвидеть, с какой быстротой будет таять французская армия, то можно было бы наметить другой план, а именно: от Смоленска уже не держаться направления на Москву, а избрать какую-нибудь другую дорогу внутрь страны, например на Калугу и Тулу, так как можно было себе сказать, что, как только исчезнет решительный перевес сил главной французской армии над русской, французы уже не будут иметь возможности выделить и направить в Москву значительные силы; еще в меньшей степени, располагая единственной коммуникационной линией, французы могли бы решиться двинуть свои главные силы на Москву мимо русской армии. Вспомнив, что под Бородино против 120 000 русских стояло всего лишь 130 французов, никто не сможет усомниться в том, что при ином направлении отступления русских, например, на Калугу, Москва осталась бы совершенно в стороне от военных действий. Однако когда отходили от Дриссы сначала на Витебск, а затем на Смоленск, то никому и в голову не могло прийти, что силы французов так быстро растают. Потому вполне естественна была мысль о необходимости держаться направления на Москву, чтобы возможно дольше оставить в безопасности этот важный город.
Под Смоленском соотношение сил обеих главных армий составляло 180 000 к 120 000, а так как при оценке сил противника легко ошибиться на какие-нибудь 20 000, то русские могли предполагать, что против них стоят 200 000 человек. Поэтому нельзя поставить в упрек русским генералам, что в подобных условиях они еще не решились обратиться к маневрированию, т. е. к косвенной обороне Москвы. Но даже если бы такое решение было принято в Смоленске, то, пожалуй, это было бы уже слишком поздно; ведь если вообще изменение направления для сколько-нибудь крупной армии является делом значительно более трудным, чем то обычно предполагают, то в столь редко населенной стране, как Россия, это изменение представило бы вдвое больше трудностей для такой огромной массы войск, к тому же теснимой превосходными силами неприятеля. Приходилось все время располагать биваком, сосредоточившись в одном пункте, и, следовательно, получать все продовольствие исключительно из магазинов. Эти склады были устроены вдоль Московской дороги, и их, следовательно, надо было сперва перенести; все боевые припасы, запасные части, подкрепления и т. п., находившиеся на этой дороге или в пути к ней, пришлось бы перебрасывать в сторону, на новое направление. Имелось ли еще на это время после прибытия армии к Смоленску, представляется по меньшей мере крайне сомнительным.
Отсюда следует, что упрек, который некоторые писатели делают задним числом русским генералам, отчего они из Смоленска не пошли на Калугу, представляется недостаточно продуманным. Если бы русские захотели избрать это направление, то такое решение нужно было принять гораздо раньше; но принятие его раньше было невозможно, даже если бы и возникла подобная мысль, так как такая косвенная оборона Москвы лишь впоследствии стала представляться совершенно естественной, раньше же она явилась бы таким теоретическим дерзновением, которого нельзя требовать от заурядного генерала, к. тому же не облеченного широкими полномочиями.
Один из этих писателей (Бутурлин) высказал сожаление, что Барклаю не был известен тот принцип, согласно которому на войне фланговая позиция всегда наилучшим образом прикрывает данный объект. Во все времена у молодых людей имелись под руками готовые принципы. Когда прикрывают какой-либо пункт фланговой позицией, то все зависит от соотношения сил сторон, от пространственных условий и даже от моральных предпосылок, т. е. приблизительно от всех данных, имеющих значение на войне. Таким образом, этот принцип, прежде чем получить признание, должен быть совершенно иначе обусловлен; придерживаясь подобных принципов, конечно, вполне естественно всесторонне критиковать имевшие место явления и находить, что все чрезвычайно легко и просто делается, между тем как в действительности всевозможные препятствия ограничивают очень тесными рамками возможности выполнения.
Впрочем, ни Барклай, ни его генеральный штаб в то время и не помышляли о таком уклонении в сторону, хотя огромные размеры русского государства и представляли для него прекрасные возможности. Русское государство так велико, что позволяет играть "в кошки и мышки" с неприятельской армией; на этом и должна базироваться в основном идея его обороны против превосходных сил неприятеля. Отступление в глубь страны завлекает туда же неприятельскую армию, оставляя в ее тылу обширные пространства, которые она занять не в состоянии. А затем уже не встретится никаких препятствий к тому, чтобы отступление, которое прежде шло от границы внутрь страны, начать в обратном направлении, из внутренних областей к границе, и, таким образом, вновь дойти до нее совместно с ослабленной неприятельской армией.
Фланговый марш на Калужскую дорогу и отход в направлении этой дороги представляет нечто в этом роде, с той лишь разницей, что впоследствии дела приняли еще более благоприятный оборот. Однако об этом отступлении под острым углом раньше никто не думал, и эта идея получила впервые развитие лишь после Бородинского сражения. Вначале среди русских генералов и в их штабах об этой идее не было даже разговора, и я не припоминаю, чтобы и в армии кто-либо из офицеров высказывал ее. В тот же момент, когда насущная потребность уже могла натолкнуть на эту мысль, а именно, когда начали отдавать себе отчет в недостаточности сил для защиты Москвы, было уже слишком поздно; мы уже говорили, что к соответственной организации тыла еще не было преступлено.
Обратимся теперь к сражению под Бородино. Это сражение принадлежит к числу тех, в которых, собственно говоря, мало что требует объяснения, так как его результаты вполне отвечают создавшейся обстановке. В самом деле, 120 000 русских, из которых 30 000 казаков и ополченцев, противостояли на весьма посредственной позиции 130 000 французов с Наполеоном во главе. Чего же другого можно было ожидать? При равной храбрости войск обеих сторон, в бою на очень узком пространстве следовало ожидать только того, что произошло в действительности, а именно медленного опускания чаши весов к невыгоде русских. Мы никогда не могли понять, почему люди так жадно добивались какого-либо объяснения Бородинского сражения. Одни недоумевали, почему Кутузов отошел, раз он был победителем, другие - почему Наполеон не разгромил полностью русских.
