Борис Рубцов - Гуситские войны (Великая крестьянская война XV века в Чехии)
В связи со всем этим земаны часто входили в неоплатные долги, закладывали своё имущество и землю, разорялись. При частых разделах между наследниками владения многих мелких шляхтичей дробились, уменьшаясь иногда до размеров средних крестьянских наделов. Всё чаще земанам приходилось обращаться к ростовщикам. Ростовщиком был обычно немецкий патриций из ближайшего города, а закладывать землю приходилось соседнему пану или монастырю. Понятно, что рыцарь относился к ним с ненавистью. Крупные феодалы в погоне за округлением своих владений не только использовали затруднения низшей шляхты, но прямо толкали многих земанов к гибели. Они беспощадно отбирали у мелких шляхтичей заложенные за бесценок в минуту нужды земли и прибегали ко всем крючкотворствам судебного процесса, чтобы оттягать [76] у бедного рыцаря приглянувшийся кусок земли, а то и просто захватывали его наследственные владения силой.
Безусловно, и раньше отдельные земаны разорялись, теряли свои наследственные имения, превращались в отдельных случаях в деклассированных бродяг. Но то, что прежде было исключением или малораспространённым явлением, к началу XV века приняло такую массовую форму, что можно говорить о страшной угрозе для всех земанов. Особенно яркую и наглядную картину этого процесса представляло южночешское земанство. Могущественные магнаты юга — паны из Рожмберка, из Йиндржихува Градца поглощали множество земанских «дедин» — наследственных владений.
Какой же выход открывала жизнь перед мелким шляхтичем? Прежде всего он мог судорожно цепляться за свой участок и, доводя эксплуатацию своих крестьян до предела, кое-как сводить концы с концами. Более заманчивым выходом представлялось для многих добровольно поступить на службу к королю или архиепископу, либо к соседнему пану или в монастырь. Но за это земан должен был платить окончательной потерей своей хозяйственной самостоятельности и фактически должен был расстаться со своей личной независимостью. Наконец, рыцарь мог вступить и на третий путь, стараясь исправить «несправедливость» судьбы опустошением чужих кошельков. Но такие «благородные» занятия, как грабёж купцов и случайных путников на больших дорогах или налёты на владения городов, становились с течением времени всё более рискованными и приносили слишком неверные доходы. Паны и купеческие караваны не ездили без вооружённой охраны, а в случае поимки слишком предприимчивого шляхтича его неминуемо ожидала потеря «рыцарских шпор» и смерть на виселице.
Кого же мог обвинять обедневший шляхтич в своём плачевном положении? Городской патриций или аббат ближайшего монастыря, которым он закладывал своё имущество, были, как правило, иноземцами. Крупный пан, если даже сам не был немцем, то в большинстве случаев поддерживал иноземцев и открыто высказывал на каждом шагу пренебрежение ко всему чешскому. Естественно, что обнищавший рыцарь обвинял во всех своих несчастьях иноземную «саранчу», густо облепившую чешскую землю. Кроме того, ежедневно сталкиваясь с духовными [77] феодалами, шляхтич проникался и к ним безграничной ненавистью. Зависть захудалого мелкопоместного дворянина к богатому и сильному соседу переплеталась с пренебрежением проводящего век в походах воина к тунеядствующему попу или монаху. Поскольку среди верхов католического духовенства большинство составляли иноземцы, национальные чувства низшей чешской шляхты выливались в ненависть против представителей католической иерархии. Таким образом, оппозиция земанства приобретала ярко выраженную национальную и антицерковную окраску.
В своей ненависти к иноземцам и церковникам мелкая шляхта могла найти общий язык даже с обычно презираемым ею городским населением — бюргерами. Бюргеры издавна протестовали, а порой и активно выступали против распущенности и разложения, которые царили среди верхов духовенства. Бюргерство было недовольно тем, что ленивые и распутные монахи освобождены от налогов; их возмущали грязные похождения «достойных» пастырей. Но главной школой ненависти был для бюргера рынок, где он на каждом шагу встречался с конкурентами в рясах, которые вели оптовую и розничную торговлю к явному ущербу бюргерства. Наконец, бюргер сталкивался с представителями духовенства и как с самыми жадными и в то же время ханжески елейными ростовщиками. Среди горожан пользовались большим успехом сатирические произведения, разоблачавшие попов и монахов в их лицемерном святошестве.
Немецкий патриций тоже не пользовался особой любовью чешских бюргеров. Чешское бюргерство весьма болезненно ощущало своё неполноправное положение в любой отрасли хозяйства. Крупная торговля была в руках патрициата. Там, где ростовщик не был рясником, этим доходным делом занимался немец-патриций. Рудные богатства Чехии давно находились в руках немцев. Наконец, всё те же патриции ежечасно напоминали бюргеру о своём существовании, вводя для него новые налоги, взимая с него в свою пользу новые торговые пошлины и судебные штрафы, не допуская его в состав цехового управления и городских органов власти. Именно поэтому бюргерская оппозиция в городах и прежде всего в Праге приобретала антицерковную и национальную форму.
Оппозиционная программа бюргерства направлялась в первую очередь против церкви, которая была не только [78] самым крупным феодалом в стране, но и окружала ореолом святости всё здание феодального строя. Эта программа могла встретить некоторое сочувствие и поддержку и среди мелкой шляхты. Антицерковная бюргерская оппозиция наносила серьёзный удар по феодализму в целом. Правда, чешское бюргерство было ещё неокрепшим и, в силу этого, стремилось не к ниспровержению всего феодального строя, а лишь к тому, чтобы укрепить и улучшить своё положение внутри феодального общества. Для этого бюргеры хотели занять место, которое должно было освободиться в случае изгнания немецких патрициев. Хотя существование церкви вообще представлялось бюргерству необходимым и само собою разумеющимся, оно хотело сократить по возможности расходы на содержание церкви. Стремлению его очистить ряды церковников от наглых иноземцев и наиболее разложившихся элементов вполне сочувствовало низшее духовенство.
В противовес верхушке католической иерархии, которая почти сплошь состояла из немцев, итальянцев и других чужеземцев, рядовые сельские священники, принадлежавшие, как правило, к чехам, не имели доли в богатствах церковной верхушки. Низшее духовенство пополнялось за счёт выходцев из горожан, порою даже из бедноты, или из крестьян. Многие рядовые священники прошли в юности суровую школу трудовой жизни, были хорошо знакомы с тяжёлой судьбой народа. Поэтому некоторые из них сочувствовали его страданиям и находили в библейских текстах идеологическое оружие для трудящихся в их борьбе против феодальной эксплуатации. Многие представители низшего чешского духовенства оказались в годы крестьянской войны в рядах восставшего народа.
Таким образом, к началу XV века социальные и национальные противоречия приобрели в Чехии небывалые прежде остроту и напряжённость. Выросшее на почве этих противоречий гуситское революционное движение задело интересы всех классов феодальной Чехии. В рядах восставших находились не только крестьяне и городские плебеи, которые составляли главную боевую силу движения, но и значительное количество шляхты (главным образом, разумеется, низшей) и бюргерства. Шляхтичи и бюргеры составляли большинство командного состава, из их рядов вышли главные идеологи движения. Если, с одной стороны, это способствовало расширению размаха [79] борьбы, то, с другой, разносоставность, пестрота восставших не могли не привести к острым противоречиям внутри движения.
Необходимо строго различать требования отдельных классов, принимавших участие в гуситском движении. Шляхта стремилась к захвату церковных земель, причём часто готова была ограничиться только отнятием излишков сверх того, что она считала необходимым и справедливым оставить духовенству. Бюргерство мечтало вытеснить попов и монахов из области хозяйственной деятельности, оставив в их ведении ту сферу, где бюргер охотно признавал необходимость и пользу церкви. Этой областью бюргер считал проповедь смирения и покорности народных масс. Шляхтичи и бюргеры объединялись тем, что и те и другие чувствовали необходимость духовной узды для масс и готовы были, порядком ощипав прелатов и аббатов, предоставить их испытанному руководству дальнейшую идеологическую защиту эксплуатации и гнёта. Гораздо труднее конкретно определить антицерковные требования крестьян и городского плебса. За исключением крайних левых течений, крестьянские массы в силу всей совокупности условий средневековой жизни не шли в своих не всегда чётко сформулированных требованиях к уничтожению всего церковного здания. Однако, оставаясь искрение верующими, народные массы хотели настолько радикально очистить авгиевы конюшни католической церкви, что в случае осуществления их программы всё церковное здание оказалось бы полностью перестроенным.
