Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев
Банщики жалованья не получали, довольствовались чаевыми[185]. Их работа была тяжелая, но в артели банщиков все же стремились попасть, так как доходы были хорошие, а работа чистая. К тому же при бане было общежитие для холостых и одиноких. Кочегары, кассиры и прачки были наемные и получали жалованье. Самое доходное место было у коридорных семейных номеров: там перепадало много чаевых за разные услуги. В семейные бани был отдельный вход через парадное дома в 1-й Роте.
Этот дом, между прочим, некогда служил долговой тюрьмой, так называемой «Тарасовской ямой», в которую сажали должников-банкротов. Плату вносил заимодавец, он же был обязан кормить посаженного. Такие лица сидели до тех пор, пока родственники или друзья их не выкупят, уплатив долг. А иногда (к счастью для заключенного) заимодавец отказывался его оплачивать; убедившись, что ничего с него не получишь, его выпускали.
Описывая «банное дело» братьев Тарасовых, нельзя не вспомнить весьма примечательную фигуру — кассира Никиту Максимовича.
Вначале, в молодые годы, он работал коридорным при номерах. Разбитной, очень услужливый, красивый ярославец вскоре обратил на себя внимание своей деловитостью и смышленостью и был выдвинут на должность кассира бань. Шли годы. Никита Максимович толстел и своим благообразным видом стал походить и лицом и фигурой на знаменитого композитора Глазунова[186]. Но впоследствии было обнаружено, что сходство его с этим благородным, безупречным человеком исключительно внешнее. На самом деле он оказался большим мазуриком: помимо билетов Тарасовых заказал рулоны собственных билетов и начал бойко ими торговать: один билет настоящий — Тарасова, другой — свой. Начала заметно уменьшаться доходность бань, а фигура кассира начала полнеть. Кассир стал одеваться по последней моде, носил булавку в галстуке, запонки с бриллиантами и двубортную золотую цепь, на одном конце ее золотые часы, а на другом — золотой секундомер, необходимый ему при игре на бегах[187]. А жалованье имел небольшое, рублей 70, и квартиру при бане с отоплением и освещением. Кроме этой аферы он делал коммерческие махинации при приемке угля и дров для бани и имел доход от поставщиков пива и лимонада. Художества его были вскрыты и доложены хозяину. Тарасов сказал: «Выгнать этого подлеца немедленно». Управляющий доложил: «У него семья, надо дать ему время пристроиться». — «Черт с ним, дайте ему срок две недели, а потом предоставить ему лошадь для вывозки имущества».
Тарасов и его управляющий оказались наивными людьми: Никитка уже арендовал две бани[188] в Петербурге, о чем ни Тарасовы, ни их управляющий ничего не знали. Собрался он в два дня: квартира у него уже была при арендуемых банях — и закатил такое новоселье с шампанским, что приглашенные только ахали. Поразил он гостей еще и тем, что под утро развозил их домой на собственном выезде.
Вот какой был «подлец Никитка» и как его наказал Тарасов, уволив его, не отдав под суд и предоставив для выезда свою лошадь!
Имелись сведения, что этот «подлец Никитка» процветал до самой революции, увеличивая свое богатство и благосостояние. Он сделался купцом, хозяином бань!
Во дворе дома, в бедных квартирках, жили ремесленники, портные и сапожники. Настоящих портных было мало — один-два человека, которые работали на дому на известных портных Петербурга — Мандля, Каддыка[189] и др. Главным же образом жили портные-латалы, которые занимались починкой старых вещей. Это были в большинстве неудавшиеся или спившиеся портные, которые за малую плату перешивали, перелицовывали, отпаривали, чинили одежду скромных людей. Жизнь их была беспросветной: непроходимая нужда, полуголодное существование семьи; единственной радостью для латалы было выпить косушку[190] и забыться.
В деревянном флигеле, которого теперь уже нет, жили сапожники. Жизнь этого люда была тоже незавидная: теснота, духота, угловые жильцы[191], которые восполняли скромный бюджет бедных квартирохозяев. В одной комнате помещались и мастерская и жилье. У сапожников были свои «Ваньки Жуковы» — несчастные мальчишки-ученики. Классическим примером таких сапожников был в тарасовском доме Тимофей Иванович Куликов, по прозванию Кулик. Это был мелкий хозяйчик-сапожник, снимавший квартирку из двух комнат и кухни. Тщедушный, с козлиной бородкой, великолепный мастер и столь же великолепный пьяница.
В домах по 1-й Роте находились четыре магазина — табачный, аптекарский, молочный и булочная.
Магазин назывался табачным[192], но продавались в нем кроме папирос, табака и гильз разного рода бумага, тетради, канцелярские книги, альбомы для открыток, сами художественные открытки, письменные принадлежности и т. д.
Маленький аптекарский магазин содержал еврей Менекес, скромный, низенький, болезненный человек, очень любезный с покупателями. Приказчиков он не имел, жил с семьей при магазине. Торговал парфюмерной мелочью и всякими аптекарскими товарами. Особая торговля была у него перед праздником православной Пасхи. К нему по поручению своих хозяек приходила прислуга, держа перед собой в обеих руках громадные опарные горшки, в которых находилась закваска для будущих куличей. В эту закваску за рубль Менекес капал одну каплю розового масла. Теперь понятно, почему приходилось нести весь горшок, — ведь ни в какой таре такую покупку не унесешь. От одной такой капли от куличей шел замечательный аромат.
Булочная и кондитерская принадлежали немцу Рейнефельду[193], великолепному мастеру своего дела.
В полуподвальном помещении под булочной помещалась пекарня, где рабочие, как грешники в аду, с утра до вечера стояли у раскаленных печей, выпекая всевозможные булки, «венский товар», торты, «баумкухены»[194] и всевозможные печенья. Кондитерская была очень хорошая, товар ее образцовый, она принимала заказы на именинные пироги, торты и т. п. В магазине и пекарне соблюдалась образцовая чистота, все ходили в белых халатах и колпаках. Сам Рейнефельд ходил тоже весь в белом, в колпаке и принимал при выполнении особо ответственных заказов деятельное участие, не доверяя мастерам, создавал изумительные «баумкухены», крендели, корзины из сахарного теста, которыми прославился его магазин. Это была кондитерская первого класса, и пирожные стоили там дороже — четыре копейки, а не три, как у остальных.
Кроме мастерских и магазинов в этом же доме[195] помещались 10-я казенная гимназия, частная женская гимназия Хитрово и четыре городских училища.
* * *
С расчетом жили люди, замахиваясь в своих делах и планах на десятки лет, жили плотно, часто лениво, иногда скучно, но всегда сытно, нося в себе эволюционные семена более… бойкого будущего.
А. АверченкоПереходим к описанию частных квартир и их жильцов, некоторые из них были очень типичны для старого Петербурга. В доме находилось около двухсот квартир самого различного размера и качества — от барских до более чем скромных квартирок для малоимущих семей. Жильцов пускали с разбором, имея в виду их платежеспособность и скромное поведение, для выяснения чего старшие дворники посылались на старое место жительства за сведениями. И действительно, в домах Тарасовых ни буянов, ни скандалистов, ни пьяниц, ни воров, ни безысходной нищеты не было. Если и попадали в виде исключения подобные лица, то им давали «выездные» 3–5 рублей и ломовую подводу — только выезжай.
Среди проживающих были люди разного общественного положения и состояния. Жили высшие чиновники, гвардейские офицеры с неприступным видом. Проживал даже товарищ министра финансов. В более скромных квартирах жили учителя, врачи, менее важные чиновники, собственники мелких предприятий. Еще более скромные квартиры занимали ремесленники, квалифицированные рабочие и прочий трудовой люд.
Товарищ министра Садовский был невысокий сухощавый старичок в паричке, скромно одетый, верхнее платье носил штатское[196], зимой — барашковую шапочку. По внешнему виду никак нельзя было предположить, что это почти министр. Ездил он «в должность» на извозчике за 20 копеек, на приветствия дворников снимал шапочку.
Примечателен был чиновник высокого ранга Петр Петрович. Необычайно любезный, со всеми он почтительно раскланивался, говорил каким-то особо сладким голосом: «Здра…ствуй…те!»
Был и такой чиновник, который имел мировоззрение начала XIX века, когда процветали «держиморды». Детишкам, которые играли и шумели под его окнами, этот мелкий чинуша, покраснев как клюква, кричал: «Я вас выселю в двадцать четыре часа!» А дети при встрече с ним говорили: «Здравствуйте, двадцать четыре часа!»
