Мошков Александрович - Новая теория происхождения человека и его вырождения
Ум дикаря кажется образованному человеку как бы дремлющим. Если вы предложите ему новый вопрос, вам придется повторить ему несколько раз, пока мысль дикаря не пробудится, и при этом нужно говорить как можно выразительнее, чтобы ваша мысль была понята. Внимание его крайне неустойчиво, он не может следить даже в течение очень короткого времени за самой простой мыслью. Не способный к напряжению мысли, он иногда даже не может ответить на самый простой вопрос словами «да» или «нет». Так, будучи спрошенными о названиях и расстояниях ближайших местностей, дикари никогда не дадут точного ответа. Если два раза спросить их, как далека какая-нибудь местность, то они дадут противоречащие друг другу показания. Краткий разговор утомляет их, в особенности если предложенные вопросы требуют напряжения мысли и памяти. Дикари перестают тогда слушать, физиономия принимает усталое выражение, они жалуются на головную боль и обнаруживают все признаки того, что неспособны более переносить эти усилия. Ум их кажется в это время как бы блуждающим. Они начинают лгать и говорить бессмыслицы.
Спис и Марцус рассказывают о бразильском индейце, что «едва лишь кто-нибудь начнет задавать ему вопросы об его языке, как он становится раздражительным, жалуется на головную боль и вообще обнаруживает все признаки того, что неспособен переносить это усилие», а Бетс говорит о тех же самых племенах, что «от них очень трудно добиться их понятий насчет предметов, требующих хотя немного отвлеченной мысли». Точно так же и Добрицгофер замечает о пионах, что «когда им не удастся понять чего нибудь с первого раза, они быстро утомляются исследованиям и догадками и восклицают: что же это наконец?».
Память дикарей так слаба, что один, например, забыл имя своей жены, с которой расстался всего три дня. Другой не помнил имен своих покойных отца и матери.
Язык низших рас соответствует их умственным способностям, он состоит из незначительного числа слов, с помощью которых нельзя описать самых обыкновенных вещей, не прибегая к самым странным перифразам. Некоторые из дикарей не в состоянии усвоить себе понятия числа. Их язык совершенно лишен выражений для чисел, и они не могут сказать: «один», «два», «три», не умеют считать даже по пальцам. Есть у них слова для обозначения всех известных растений и животных, но нет слов для общих понятий, как «дерево», «рыба», «птица» и пр., а тем более нет слов для таких отвлеченных понятий, как «правда», «заблуждение», «преступление».
У низших рас отсутствует не только любознательность, но даже простое любопытство: при виде новых предметов они остаются совершенно равнодушными и не выражают никакого удивления. Новые вещи ни на минуту не приковывают их внимания. Все развлекает их как детей, но ничто не может заинтересовать.
Когда австралийцы увидали впервые европейское судно, корабль Кука и людей, так сильно отличавшихся от них, они не выказали ни малейшего удивления. На палубе корабля их более всего заинтересовали 12 черепах, пойманных моряками. Кук передает о новозеландцах, что они «кажутся совершенно довольными ничтожными знаниями, которыми обладают, нисколько не выказывая стремления улучшить их. Они и не любопытны ни в к своих расспросах, ни в наблюдениях. Новые предметы совсем не так поражают их, как это можно предположить, и часто даже ни на одну минуту не приковывают их внимания».
По словам Кука, огнеземельцы обнаруживали совершенное равнодушие в присутствии вещей, которые были вполне новы для них. Точно так же о тасманийцах Кук рассказывает, что они ничему не удивлялись. Капитан Валлис утверждает о патагонцах, что они «проявляли самое непонятное равнодушие ко всему окружающему их на корабле, даже зеркало не возбуждало в них никакого изумления, хотя очень забавляло их». Двое из веддахов «не выказали ни малейшего удивления по отношению к зеркалу». А о самоедах мы читаем у Пинкертона, что «ничто не вызывало у них удивления, кроме зеркала, да и то лишь на одно мгновение». Берчель замечает по этому поводу о бушменах: «Я показывал им зеркало, при этом они смеялись и глазели в него с тупым удивлением, что они видят свои собственные лица, но они не выразили ни малейшей любознательности по этому поводу».
В человеке низшей расы нет ни энергии, ни инициатив, ни предприимчивости, ни чувства, ни радости, ни надежды. Ничто духовное для него не существует. Все подчеркнуто мраком ночи, поэтому он бесстрастно смотрит на все явления жизни и природы и проявляет какое-то скотское равнодушие ко всему на свете за исключением еды. Настоящая минута для них все. Заглядывать в будущее они не способны, потому что мысль о будущем – это уже отвлеченная мысль. Отсюда у низших рас нет никакой предусмотрительности. Если им повезет на охоте, то они без всякой необходимости убивают сотни животных. Утром отдают ту же вещь за бесценок, которую накануне вечером не соглашались продать ни за какую цену. Отдают запасы пищи в обмен на блестящие безделушки, а через несколько времени платят невозможные цены за свой же товар. Они повторяют это из года в год и урок прошлого не служит им на пользу.
Но если даже мысль о будущем не приходит в голову самого низшего дикаря, то у него не может быть никаких религиозных потребностей, а потому миссионеры и путешественники указывают несколько народов, у которых они не нашли никакой религии. Сюда относится несколько эскимосских племен, некоторые племена Бразилии и Парагвая, некоторые из полинезийцев, андаманцы, некоторые дикие племена Индостана и Восточной Африки, готтентоты и дикие бедуины.
Но не только самые низшие расы, а даже и несколько более высокие племена, как кафры, обнаруживают полное равнодушие к религии. Они поднимают на смех проповедников и шутят над бессмертием души. Для них смерть – лишь уничтожение, а высшее блаженство – изобильная пища.
Неподвижностью мозга у низших рас объясняется и их поразительный консерватизм, благодаря которому верования, обряды и обычаи уцелели у них в течение многих тысячелетий. Уже древние поражались консерватизмом некоторых современных им народов. Так Геродот, передавая об одном народе, писал: «По крайней мере более 2000 лет, а может быть еще гораздо дольше, эти люди живут все также, как и жили. Они и теперь настолько же богаты и бедны, как были тысячелетия тому назад. Они ничего не прибавили к тому, чем обладали в те времена. История каждого поколения была та же, что и предыдущих». «Первобытный человек, – говорит Герберт Спенсер, – консервативен до чрезвычайной степени. Даже из сравнения высших рас между собой, и из сравнения друг с другом различных классов того же самого общества, можно заметить, что наименее развитые выказывают наиболее отвращения ко всякой перемене. Какой-нибудь улучшенный метод прививается к простонародью с большим трудом и даже всякий новый род пищи встречается обыкновенно неприязненно. Нецивилизованный человек отличается этим качеством еще в большей степени. Его более простая нервная система, теряющая ранее свою пластичность, оказывается еще менее способною подчинятся перемене. Отсюда его бессознательная и сознательная преданность тому, что уже раз установилось». «Так как это было хорошо для моего отца, то оно хорошо и для меня», – говорят все нецивилизованные люди. Ко всякой самой ничтожной перемене они выказывают отвращение и постоянно противятся всякому нововведению и улучшению в их быте. Поэтому обычаи их остаются неизменными. Жилища их так же постоянны, как гнезда птиц, каждое племя, подобно отдаленным видам птиц, имеет в этом отношении свои постоянные особенности. Одежда и покрой ее не подвергается влиянию моды до малейшей пуговицы или складки, каймы или обшивки.
Из числа прочих нравственных качеств низших рас надо упомянуть об их осторожности, недоверии, подозрительности и скрытности. Все эти свойства, конечно, отнюдь не свидетельствуют об их высоте, так как известно, что животные, плохо защищенные в борьбе за существование, как например, зайцы или овцы, наделены этими свойствами в высшей степени и без них погибли бы в борьбе за существование.
Очень близко к осторожности стоят еще два порока низших рас: трусость и робость. Вот для примера рассказ, ярко рисующий эти два порока у лопарей. Раз, один русский чиновник, объезжавший лопарские погосты по делам службы, в досаде на одного лопаря за то, что тот нечаянно опрокинул чайник, потаскал его за волосы. Лопарь ударился в слезы, а за ним и вся его семья. Перепуганный бедняк долго не мог успокоиться, воображая, что он совершил страшное преступление и, уже наказанный не в меру за свою неловкость, спрашивал сквозь слезы, что ему за то будет. Своих ближайших властей лопари боятся чуть ли не более высших, они сами говорят, что для них рассыльный – бог. И о вотяках: «Одна из выдающихся черт в характере воятков, – говорит гр. Верещагин, – необыкновенная робость. Замахнись на здешнего вотяка, ради шутки русский, и вотяк в момент встанет в тупик и чуть не задрожит».
