Александр Боханов - Правда о Григории Распутине
На званых вечерах (суаре), «английских чаях», на обедах и балах, устраиваемых то в одном, то в другом родовом «палаццо», не только пили, вкушали изысканные яства, не только танцевали, слушали музыкальные произведения, играли в карты и вели непринужденные светские беседы. Там кипели общественные страсти. Обсуждали премьеры театрального сезона, новинки литературы, сенсации вернисажей, но в первую очередь — брачные и семейные дела, а также служебные триумфы и падения сановных и придворных фигур из числа тех, кто на данном приеме не присутствовал.
Вскрывали «подноготную», оглашали «надежные сведения» самого интимного свойства. Злословию не было предела. В этом чаду молвы часто и лепился определенный образ, который потом кочевал из гостиной в гостиную. Как заметил поэт Семен Надсон:
Меняя каждый миг свой образ прихотливый,
Капризна, как дитя, и призрачна, как дым,
Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой,
Великое смешав с ничтожным и смешным.
Государственные карьеры в светских гостиных не только заинтересованно обсуждались. Именно здесь они порой создавались и сокрушались. Общественные репутации, служебные взлеты и падения государственных деятелей зависели в немалой степени от того, как к этому деятелю относились Великая княгиня Мария Павловна, Лили Воронцова, Бетси Шувалова, Мари Клейнмихель, Долли Шереметева, Зизи Нарышкина, Саша Апраксина, Софи Игнатьева и некоторые другие влиятельные «львицы» великосветских салонов, законодательницы столичной моды и общественных предпочтений.
Мужчины-аристократы, хоть и играли важные, но всё-таки второстепенные роли в формировании столичной молвы. Дирижировали тут дамы. Сильный пол «чеканил образ» того или иного столичного героя в своем «главном храме», куда дамы не допускались. Назывался он Императорским яхт-клубом и помещался тоже в центре Петербурга, рядом с Дворцовой площадью, на Большой Морской улице. Сюда допускались только самые-самые именитые и родовитые, начиная с близких Царских родственников.
В этой «палате сиятельных особ» избранные обменивались мнениями о последних политических новостях, узнавали свежие слухи и предположения относительно грядущих изменений курса государственной политики, обменивались сведениями о настроениях Монарха, пересказывали Его высказывания и суждения. Исходя из этого, строили предположения о скорой отставке господина А. и о назначении на ключевой государственный пост графа Б., о неизбежных осложнениях в отношениях с одной державой и об улучшении отношений с другой.
Однако констатациями дело не ограничивалось. Формировалась и известная линия поведения, вырабатывалось направление действий для достижения неких целей. Чаще всего они сводились к «проталкиванию» или «низвержению» тех или иных фигур, которые или пользовались расположением в столичном аристократическом обществе, или вызывали здесь стойкую «идиосинкразию».
Существовали и другие очаги формирования «общественного мнения», но они не играли значительной роли в силу своей удаленности от рычагов власти вообще и от окружения самодержавного правителя в особенности.
Появление любого нового человека на петербургском Олимпе в салонах всегда первоначально оценивали критически. К «чужакам», «выскочкам», «парвеню» снисхождения не было. Им приписывали поступки, о которых те и не слыхивали, им вменяли в вину дела и высказывания, которые к ним никакого касательства не имели.
Весьма показательно в этом отношении восприятие столичным бомондом двух наиболее крупных политических фигур царствования Императора Николая II: Сергея Витте и Петра Столыпина. Первого в 1892 году Государь Александр III назначил на пост министра финансов, а второго в 1906 году Николай II сделал министром внутренних дел, а затем и премьер-министром. И тот и другой в столице были почти неизвестны.
Они вознеслись на самый верх служебной иерархии по воле Монархов и не «прошли апробацию» в салонах. «Возмездие» последовало незамедлительно. Витте много лет был мишенью самых разнузданных поношений: «вор», «мошенник», «агент еврейских банкиров», «взяточник», «масон» — таков далеко не полный и не самый резкий набор эпитетов, которыми главу финансового ведомства награждали в кругу родовитых и именитых.
Премьера-реформатора Столыпина тоже не жаловали. «Дурак», «тупица», «бездарность», «тайный революционер», «казнокрад» — вот лишь некоторые салонные «перлы», летевшие по адресу главы исполнительной власти на изысканных и закрытых собраниях петербургского бомонда.
Уж если личность такого государственного деятеля, как Столыпин, — дворянина, помещика, добропорядочного семьянина, состоявшего в достойном браке (его супруга происходила из дворянского рода Нейдгартов), если даже его бесстыдно дискредитировали, то нетрудно догадаться, с какой ненавистью, с каким злобным остервенением воспринимали тех, кто появлялся на столичном небосклоне, не имея за собой ни роду ни племени.
Появление в Царской Семье друга-крестьянина уже само по себе должно было вызвать шквал негодования. Как и в иных случаях, действительная биография тут определяющей роли не играла. О Распутине в столичном свете было «всё известно» еще тогда, когда вообще известно ничего быть не могло.
Представители аристократии, уже по праву своего рождения близко стоявшие к Трону, имели возможность донести салонное «общественное мнение» до ушей Монарха, представить на «благоусмотрение» верховного правителя заключение светских «экспертов» о деловых и нравственных качествах того или иного сановника или претендента, сообщить о его политических пристрастиях и семейной добропорядочности. Таким путем можно было воздействовать на формирование угодной точки зрения у повелителя державы.
При авторитарной системе мнение верховного носителя государственной власти имело определяющее значение в решении карьерной судьбы тех или иных лиц. Этот же субъективный фактор немало значил и в выработке государственного курса вообще. Отсюда и та исключительная роль, которая приписывалась неофициальным контактам и неформальным отношениям. Монархи по-разному относились к салонным суждениям. Некоторые доверяли, часто руководствовались ими, другие же воспринимали их скептически, а некоторые почти всегда игнорировали. Наиболее известный случай здесь — Император Александр III, никогда не поступавший в соответствии с мнением какой-нибудь влиятельной в столице «княгини Марьи Алексеевны».
В начале XX века положение стало меняться. После преобразований государственного управления в 1905–1906 годах, после появления выборного законодательного органа — Государственной думы, после смягчения цензурных ограничений появились общероссийские центры формирования общественного мнения и публичные трибуны для его оглашения: парламент и независимая от правительства пресса.
Однако и в новых общественных условиях всё, что касалось придворного мира, что напрямую замыкалось на высших коридорах власти, — всё это оставалось уделом петербургского высшего света. Он нераздельно сохранил одну, но очень важную привилегию: хранить информацию об истинных и мнимых «закулисных тайнах» Императорского двора. Только здесь можно было найти сведущих «экскурсоводов» по закрытым от публики лабиринтам Царских апартаментов. Их и находили: дипломаты, журналисты, лидеры политических течений и партий, громкоголосые «цицероны» из стен Таврического дворца, где заседала Государственная дума.
Разгадывание же потаенных «механизмов власти» нередко сводилось к тому, что все выявленные в салонах «тайны» Империи оказывались сплошь и рядом «тайнами алькова» или, как тогда говорили, «тайнами корсета». Дамы же верховодили, другие места и иные уровни большинству из них были неведомы…
Столичное салонное «общественное мнение» редко бывало монолитным. Существовали отдельные фракции, «партии», имевшие разных протеже, отчего постоянно возникали трения, конкуренция, взаимное шельмование. «Битвы» в этой замкнутой среде, по сути дела, никогда не прекращались. Лишь иногда наступало затишье, заключались негласные перемирия, когда все объединялись перед лицом общего врага. Так получилось в истории с Распутиным, который стал в последний период Монархии мишенью, сделавшим единомышленниками и «партнерами по борьбе» людей, которые до того не только в гости друг к другу не ходили, но иные при нечаянных встречах даже и не раскланивались.
Салонный Петербург-Петроград не мог спокойно принять необычную новость: какой-то необразованный мужик оказался другом Царской Семьи, и его «в интимной обстановке» принимает Коронованный правитель, удостаивая чести, которой не имели именитые и родовитые.
О близости к Царям грезили, симпатий Монарха добивались даже те, кто по древности рода и по заслугам своих предков имел, как казалось, полное право претендовать на особое расположение. Когда же выяснилось, что вожделенное расположение получил какой-то «темный крестьянин», это смертельно задело родовую спесь. Конкретные обстоятельства, подлинная фактография общения Царя «с мужиком» мало интересовали. Шокировал сам факт.
