Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года
В дневникѣ Верховскаго («Россія на Голгофѣ»), 3 марта ему давалась такая характеристика: «Мы всѣ здѣсь очень любим нашего адмирала. Эго настоящій солдат, смѣлый и рѣшительный, горячій, неутомимый боец, любимый своими командами».
[423]
И эту запись сдѣлал человѣк, перед тѣм записавшій свой спор с подчиненным («большим приверженцем новаго правительства») и доказывавшій, что Гучков дѣйствует под напором Совѣта, распоряженія котораго будут приняты военным министром «для введенія в армію, хотя и пройдут через комиссію ген. Поливанова».
[424]
Гучков сослался на авторитет Корнилова, который будто бы сказал ему при оставленіи поста командующаго войсками петербургскаго округа, что в разложеніи арміи виновен, главным образом, командный состав, потакавшій солдатской анархіи. И что было не столько проявленія слабости, сколько революціоннаго карьеризма. Ссылка на Корнилова вызвала большое негодованіе Деникина, хотя по существу вопроса подобный взгляд вполнѣ соотвѣтствовал точкѣ зрѣнія, изложенной Деникиным в «Очерках Русской Смуты». Во всяком случаѣ в мартѣ Корнилова также надлежало отнести в сонм «демагогов». Он по собственной иниціативѣ посѣтил Исп. Ком. и заявил о своем желаніи дѣйствовать в полном контактѣ с Совѣтом, не возразил против прикомандированія к Штабу совѣтскаго представителя и даже на «лѣвых» произвел «выгодное впечатлѣніе» (Шляпников). Лишь 16-го кѣм то сдѣлано было в Испол. Ком. запротоколированное сообщеніе, что с Корниловым надо быть «осторожным» — он генерал «старой закваски, который хочет закончить революцію».
[425]
См. характеристику Колчака в III-м т. «Трагедія адм. Колчака», гдѣ использован его неопубликованный дневник.
[426]
Мемуарист вспоминает письмо, полученное им с фронта от гр. Игнатьева. Корреспондент писал, что надо отдать себѣ отчет в том, что война кончилась, потому что армія «стихійно не хочет воевать»: «Умные люди должны придумать способ ликвидаціи войны безболѣзненно, иначе произойдет катастрофа». Набоков показал письмо военному министру. Тот отвѣтил, что он получает такія письма массами, и приходится «надѣяться на чудо». Набоков высказал свое убѣжденіе Милюкову, который «рѣшительно» не согласился, однако, с этим и считал, что «без войны скорѣй бы все разсыпалось».
[427]
Эти строки писались во вторую міровую войну.
[428]
См. «Золотой ключ».
[429]
Суханов говорит, что в засѣданіи Контактной Комиссіи, собравшейся еще в серединѣ апрѣля в силу болѣзни военнаго министра на его квартирѣ, Гучков пытался убѣдить совѣтских представителей о невозможности «говорить вслух о мирѣ», ибо при словѣ «мир» в арміи наступает «паралич», и она разлагается.
[430]
Кучин слишком рѣшительно отрицал вліяніе «приказа № 1» — «он никакого значенія не играл в арміи». «Я утверждаю, — говорил представитель фронтовой группы, — что Кавказской арміи он не был извѣстен в тот момент, когда начали создаваться там комитеты... Комитеты явились стихійным процессом в тот момент когда старый порядок в арміи рушился, и не было ничего новаго. Комитеты явились проявленіем инстинкта самосохраненія массы, мудраго инстинкта сознанія представителей масс, которые знали, что им придется в чрезвычайно трудных условіях создавать новый быт арміи..., так как перед ними была масса, только что вырвавшаяся из состоянія рабства».
[431]
Лозунг «полицію на фронт» был популярен в революціонное время, и как-то никто на первых порах не задумывался о послѣдствіях его осуществленія. Так первый армейскій фронтовой съѣзд в Минскѣ вынес спеціальное о том постановленіе. Результаты сказались очень скоро. Революціонный командующій войсками Кіевскаго округа Оберучев утверждает, что «каждое сообщеніе об отказѣ под вліяніем большевицкой пропаганды заканчивалось обыкновенно так: «предсѣдателем полкового совѣта был бывшій жандарм» и т. д. В позднѣйшем отчетѣ комиссара XI арміи на юго-запад. фронтѣ Кириенко также отмѣчалось пагубное вліяніе пополненія частей, стоявших на фронтѣ, городовыми и жандармами, присылаемыми из тыла: многіе из них стали «большевиками» и вносили деморализацію в боеспособных частях (как примѣр, отчет приводит Московскій полк 2 дивизіи гвардейскаго корпуса, гдѣ таких «бывших» оказалось около 150 человѣк). Думскіе депутаты в свою очередь зарегистрировали случаи, когда части выносили недовѣріе офицерам под руководством бывших агентов Охранных отдѣленій.
[432]
«Мы знаем, кто жил близко к солдатской массѣ, — говорил оратор, — что глухое и темное броженіе шло в широких, глубинах и нѣдрах арміи дореволюціоннаго періода... Из теплушек, из трамвайных вагонов, из темных землянок часто раздавались слова, указывающія на озлобленное настроеніе... Мы знаем, как в послѣднее время до революціи увеличивались репрессіи вмѣстѣ с ростом разложенія арміи... Мы слышали; во время сраженій далекіе выстрѣлы тогда. Эта были выстрѣлы разстрѣлов. И мы знаем, как часто применялись плети и розги, но многіе не знают, какую бурю негодованія вызывали онѣ в солдатской массѣ, которая... тайно переживала чувство озлобленія»... Это чувство озлобленія было принесено солдатами в первые же дни революціоннаго періода...
[433]
Депутаты объясняли это требованіе «замѣтным желаніем солдат сохранить добрыя отношенія с запасным батальоном, в который, в цѣлях отдыха, всѣ стрѣлки стремятся попасть». В документѣ, воспроизводящем отчет депутатов, дано такое еще поясненіе: «В числѣ офицеров, коим выражено недовѣріе в зап. бат., находятся два георгіевских кавалера (нынѣ командиров полков)... Нужно замѣтить, что предсѣдатель зап. бат., вынесшаго недовѣріе. был впослѣдствіи арестован, как чин Охр. Отд. В арестѣ вышеназванных офицеров, в первые дни революціи бывших популярными среди солдат, сыграли немалую роль прикомандированные к зап. бат. офицеры, сводившіе личные счеты на почвѣ оскорбленнаго самолюбія» (выборное начало и пр.).
[434]
Из офиціальной сводки свѣдѣній о братаніях на фронтѣ с 1 марта по 1 мая можно вообще заключить, что в апрѣлѣ, не говоря уже о мартѣ, явленіе это на всѣх фронтах было довольно случайное и сравнительно рѣдкое, едва ли выходившее значительно за предѣлы, наблюдавшіеся до революціи оно легко прекращалось пулеметным или артиллерійским огнем. Только 16 апрѣля в «Правдѣ» появилась статья Ленина, призывавшая содѣйствовать «братанію». Он писал: ...«войну невозможно кончить ни простым втыканіем штыков в землю, ни вообще односторонним отказом одной из воюющих стран. Практическое немедленное средство для того, чтобы ускорить войну, есть и может быть только одно (кромѣ побѣды рабочей революціи над капиталистами), именно: братанье солдат на фронтѣ — немедленная, энергичнѣйшая, всесторонняя, безусловная помощь с нашей стороны братанью солдат обѣих воюющих групп на фронтѣ. Такое братанье уже началось. «Давайте помогать ему» (статья Ленина была «отвѣтом на отрицательную резолюцію Совѣта Солд. Деп. по поводу пропаганды большевиков).
[435]
Какое впечатлѣніе производил Гурко показывает довольно необычный факт, о котором разсказывает Легра, как непосредственный очевидец: послѣ одного из горячих призывов, обращенных главнокомандующим к толпѣ, выступившій из рядов солдат-«большевик» поцѣловал Гурко руку.
[436]
Легра разсказывает, что с Родичевым случился непріятный для оратора инцидент — у него выскочила вставная челюсть и упала на пол. Легко представить себѣ, как разсмѣшил бы подобный случай французскую аудиторію пишет Легра, — здѣсь, наоборот, это не вызвало даже улыбки, и Легра должен признать, что это достаточно характеризует психологію слушателей.
[437]
В момент же развала Черноморскаго флота(май), когда нужно было произвести рискованную операцію, Колчак вызвал охотников: число послѣдних — показывал он в дни сибирскаго допроса — значительно превысило нужное количества.
[438]
Русскій современник мог бы повторить метафору Мишле о парижском праздникѣ Федераціи 14 іюля 1760 г. — Это был день «всеобщаго братства, когда Бог явил свой лик. Бог согласія и мира, а не Бог насилія».
[439]
Суханов говорил, что это был восторг «буржуазной» толпы, которая жила «новым подъемом» и дышала «радостью великодушной революціи». Это, конечно, невѣрно.
[440]
В. Маклаков отсюда дѣлал в своей рѣчи вывод, что демократія отстаивает «институты комитетов и комиссаров», которые были «естественным явленіем дней революціи», когда «заполнили пустоту», только потому, что это «проводники революціонной политики». Между тѣм «политическій путь» и «дисциплина» в революціонное время в сознаніи демократіи были неразрывно связаны. Маклакову, склонному к отрѣшенію от жизни и отвлеченным построеніям, дилемма казалась легко разрѣшимой простым механическим устраненіем переживших свое время «суррогатов команднаго состава».
