Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
В последние десять лет жизни Гумилев уже мог без страха говорить о политике. Что же стало с его политическими убеждениями? Людмила Стеклянникова называет Гумилева «убежденным монархистом и горячим патриотом». Ольга Новикова тоже считает Гумилева православным монархистом. Но сам Гумилев слова учеников и друзей не подтверждает.
Монархистами могли быть люди, романтически настроенные, утописты и мечтатели. «Реставрации досоветской России быть не может, трамвай ушел…» – говорил Гумилев, разбиравшийся в законах истории намного лучше своих друзей.
В одном из последних и самых значимых интервью Гумилева речь зашла как раз о монархии. На прямой вопрос: «А каково было место в евразийстве монархической идеи, на Ваш взгляд?» – Гумилев ответил: «…довольно слабое место они отводили в общественном устройстве России монархическому принципу. Петра Первого Трубецкой ругает всеми словами, а монархическая идея – он считал – может быть, а может и не быть, он не хотел предрешать выбор народа. Самое главное – "не попасть к немцам на галеру", к европейцам то есть. Я с ним полностью согласен, это самое главное».
Как видим, особенного интереса к монархии у Гумилева не было. Он ведь не был ни политиком, ни политическим мыслителем. Главное – избавиться от западничества, а общественный строй и политический режим – дело второстепенное. Но, разумеется, Гумилев не принимал ни коммунизма, ни социализма, не сочувствовал левым. Людмила Стеклянникова записала замечательную и редкую для советского гражданина, даже такого, как Гумилев, оценку гражданской войны в Испании:
«Говоря об Испании, восхищался генералом Франко: он спас страну от того, что случилось в России в 1917 году и после него, — долгой Гражданской войны. В Гражданской войне в Испании также воевали революционеры всех мастей, в том числе и из Советского Союза, но Франко не дал себя победить. И надолго установилось "над всей Испанией безоблачное небо"».
Гумилев был, пожалуй, прав, хотя и не изучал историю гражданской войны в Испании. Режим Народного фронта с самого начала напоминал большевистский. Республиканцы взрывали церкви, убивали священников, насмехались над верующими. Не случайно на сторону франкистов в конечном счете встало большинство испанцев, а республиканцы держались довольно долго из-за поддержки басков и каталонцев, которые традиционно боролись против кастильцев.
Революционеров Гумилев вообще терпеть не мог. Он даже декабристов ненавидел: был уверен, будто декабристы «все до одного» были масонами.
Как видим, политические взгляды Гумилева были консервативными, хотя и довольно аморфными. Впрочем, ни критики Гумилева, ни его друзья не обращали внимания на очень интересное обстоятельство. Гумилев, много и охотно критиковавший Запад (особенно в последние годы жизни), никак не прокомментировал критику Трубецким западной демократии. На статьи евразийца Алексеева, принципиального критика либеральной демократии, Гумилев вообще не обратил внимания. Правда, по словам Ольги Новиковой, он считал, будто демократия – слишком дорогостоящий способ управления.
«— …А вы демократ, Лев Николаевич?
— Нет, ни в коем случае! <…> Какой я демократ? Я старый солдат».
Это слова из небольшого интервью Гумилева журналистке Л.Щукиной, редактору «НТК600», сотруднице Александра Невзорова. Но эти слова сказаны уже в 1991 году, когда слово «демократ» стало антонимом слова «патриот», а демократические убеждения ассоциировались только с ненавистным Гумилеву западничеством.
Но демократия – способ правления, а не только политический ярлык. А к демократической форме правления Гумилев относился очень даже сочувственно. В книге «Древняя Русь и Великая степь» есть замечательный эпизод. Дело было в начале XIV века, когда несколько епископов обвинили (как считал Гумилев – несправедливо) митрополита Петра в торговле церковными должностями: «И вот тутто, — пишет Гумилев, — произошло неожиданное: в дело вмешался народ, потребовавший созвать собор для разбора обвинений, предъявленных митрополиту. Великий князь был вынужден согласиться с общественным мнением». На собор в Переяславле-Залесском явились не только епископы, но также игумены, монахи, священники и миряне. Обсуждение окончилось полным оправданием митрополита. Если это не церковная демократия, то что же? Такую форму власти Гумилев противопоставляет папской теократии и византийской «симфонии» императора и патриарха.
Сейчас не важно, насколько соответствовала действительности гумилевская интерпретация событий 1311 года, тем более что Гумилев нашел для них совершенно фантастическое объяснение. Оказывается, церковную демократию принесли на Русь… так любимые Львом Николаевичем крещеные татары и татарские жены. Будто бы христиане Центральной Азии не привыкли слепо подчиняться велениям патриарха, митрополита, епископа. Миряне и простые священники будто бы сами решали важные церковные вопросы. И вот во времена русскотатарского «симбиоза» татары и принесли русским новый стереотип поведения. Разумеется, перед нами еще одно сочинение Льва Николаевича, не подкрепленное историческими источниками. Но сейчас интереснее другое: в церковной жизни Гумилеву симпатична именно демократия, а ведь религия занимала в его жизни место более значительное, чем государство.
НЕВЗОРОВ
После того как волевым решением товарища Сталина совсем еще молодой Лев Гумилев был освобожден из тюрьмы, он обходил политику десятой дорогой. И даже в последние годы жизни подчеркивал, что занимается историей до XVIII века, не дальше. Но рубеж восьмидесятых и девяностых был временем настолько политизированным, что разговоры о реформах и гласности велись даже на «Голубом огоньке». Семьи распадались потому, что супруги расходились во взглядах на прошлое и будущее России. Съезды народных депутатов были самыми популярными телепрограммами.
Естественно, что в политику вольно или невольно вовлекали и Гумилева. Вячеслав Ермолаев и Владимир Мичурин были помощниками Сергея Лаврова, депутата Верховного Совета СССР, члена фракции «Союз». Константин Иванов баллотировался в городскую думу. Большинство друзей и учеников Гумилева держались имперских взглядов, по крайней мере не симпатизировали западникам-либералам. Гумилев западников тоже не любил. Даже Ярослав Мудрый получил от историка негативную оценку за свою прозападную династическую политику и за поход на православный Константинополь.
Но политика XII века интересовала Гумилева намного больше современной, к тому же он боялся аберрации близости – распространенного заблуждения, когда мелкие, незначительные события раздуваются современниками до масштабов вселенских. Он не ввязывался в современные конфликты и старался уйти от прямых вопросов: главное – «не попасть к немцам на галеры», не утратить национальной самобытности, не слиться с европейским миром. Все остальное – неважно.
Пожалуй, больше других откровенности от Гумилева добился Александр Невзоров.
Человек редкого таланта, своего рода уникум, как будто воплотивший лучшие и худшие черты репортера, Невзоров стал телезвездой сначала ленинградского, а затем и всероссийского масштаба – масштаб всесоюзный уже перестал существовать. В январе 1991-го он снял фильм под названием «Наши». Фильм состоял из пяти частей, которые выходили с 15 января по 2 февраля 1991-го. Особенно сильное впечатление произвели первые две серии – «Башня» и «Болеслав», посвященные захвату советскими омоновцами и спецназовцами Вильнюсского телецентра.
Еще в 1990 году Литва объявила о своей независимости. Только год спустя власть попыталась навести порядок. Председатель КГБ Владимир Крючков вспоминал, как в конце декабря 1990 года «на совещании у Горбачева было принято решение применить силу против экстремистов в Латвии и Литве». В Литве события развертывались несколько дней – с 11 по 13 января. В них участвовал спецназ КГБ «Альфа», десантники Псковской дивизии и прославленный Невзоровым вильнюсский ОМОН. Советские войска заняли Дом печати и Вильнюсский телецентр с телевизионной башней. В боях за телецентр погибло 13 или 15 человек.
Вся либеральная общественность, в ту пору многочисленная и разнородная, от донецких шахтеров до московских интеллигентов, стала на сторону литовцев. Прекраснодушное стремление защищать «нашу и вашу свободу» удваивалось страхом: а вдруг Литва – это репетиция для всей страны? И сами власти перепугались настолько, что никто не взял на себя ответственность за ввод войск. Президент Горбачев и министр обороны Язов заявили, будто никаких приказов десантникам, «Альфе» и ОМОНу вообще не отдавали. Вот в этот момент сначала на ленинградском телевидении, а затем по первому общесоюзному каналу показали первые серии «Наших». Даже либералы завороженно смотрели этот своего рода репортерский шедевр. На всю страну раздавались чеканные слова Невзорова:
