Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3
Как и чем защищать сейчас можно Ремлингера и Зоненфельда и прочих?
«.. И третье, — сказал только что Зимину — «1-Ц» не всегда действовало по прямым указаниям Ремлингера, а независимо от него…»
Ремлингер слушает без выражения на лице.
«…И может быть, теперь, после победы, можно не принимать той меры, какую требовал прокурор, и сделать снисхождение…»
Глухой, но громкий гул неодобрения в зале — протеста против этих слов защитника…
Я не стану приводить здесь записи выступлений всех защитников. Один философствовал по поводу ответственности или не полной ответственности тех, кто выполнял приказы, находясь в их тисках, поскольку это была система.
Другой рассуждал о том, что смягчающим обстоятельством нужно считать принуждение к преступлению, что в германской армии, воспитанной на принципах слепого подчинения, всякое преступное действие совершалось по принуждению.
Третий защитник сказал:
«Истина познается в сравнении. Сравните вину подсудимых Нюрнбергского процесса с виной сидящих здесь… Я прошу сохранить жизнь моим четырем подзащитным, как подачку великого могучего русского народа-победителя разбитому, раздавленному врагу — сохранить жизнь Янике, Бему, Визе и Фогелю…»
В зале шум и возглас:
«— Как? И Янике?..»
Четвертый, выступая в защиту Зоненфельда, Герера, Энгеля, говорил о том, что из них только Энгель был обер-фельдфебелем, а остальные были солдатами. И сказал, что его подзащитные «являются жертвой фашистского режима и гитлеровской пропаганды. Они совершали тяжкие преступления… Но сегодня, когда наш Советский Союз могуществен, как никогда, когда Германское государство повергнуто в прах… я хочу верить, что если моим подзащитным сохранить жизнь, то они пойдут яростными агитаторами против фашизма!»
Это выступление вызвало взрыв гневного шума в зале… и общий смех. Не могу удержаться от смеха и я.
Последний защитник говорит о Скотки и Дюре:
«Из германских дебрей вышел первобытный человек и рассказывает начистоту то, что он совершил… Скотки проходит перед нами наиболее яркой фигурой в своей наготе первобытного дикаря. Никто другой не давал показаний с таким стремлением рассказать о своих преступлениях всю правду, и не только о себе, но и о тех, кто с ним вместе действовал…»
Защитник не находит никаких других слов в защиту Скотки и не высказывается по поводу меры наказания, а вот…
«В отношении Дюре, я просил бы сохранить ему жизнь…»
Объявляется перерыв на десять минут.
9 часов 40 минут вечера. Последние слова подсудимых
После десятиминутного перерыва все снова на своих местах.
«Подсудимый Бем! Перед вынесением приговора вам предоставляется последнее слово!»
Бем встает:
«Если я попросил последнее слово, то не для того, чтобы уменьшить свою вину. Все, что делал, — делал по приказу. Знаю, что за все должен поплатиться. Фронтовой солдат был привлечен для выполнения этих преступлений. В тысяча девятьсот двадцать восьмом, двадцать девятом, тридцатом годах в Германии царили большая безработица и нужда. Жертвой их стал и я. Чтобы не быть в тягость родителям, решил сам добиваться куска хлеба. Поступил добровольно в прусскую охранную полицию. С приходом Гитлера к власти роль охранной полиции резко изменилась. Я лично был членом социал-демократической партии, до расформирования ее. С приходом Гитлера помещения охранной полиции были пронизаны молодчиками СС и СА. В тысяча девятьсот тридцать пятом году был приказ Геринга, по которому все солдаты, не отвечавшие требованиям национально-демократического воспитания, должны были быть направлены в военно-воздушные силы. Если б не было приказа Геринга, я никогда не стал бы обер-фельдфебелем и командиром взвода.
Вместо откомандированных, их места заняли молодчики СС и СА, таким образом, Гитлер получил для себя хорошую силу. И с этим в Германии начал царить террор. Все, что не в духе национал-социализма, было отвергнуто. Все люди, которые противились фашистскому режиму, были арестованы и брошены в тюрьмы. Террор был такой, какой только можно себе представить! После этого началась захватническая политика Гитлера — захватил Австрию, Судетскую область, Чехословакию.
Рабочий Германии понял, куда ведет Гитлер, но был беспомощен. И так продолжал маршировать Гитлер до Польши. До этого он заключал пакт о взаимопомощи, чтобы сберечь себе спину. Большинство германского народа приветствовало это предложение, не веря в преднамеренность Гитлера напасть на Россию.
В сорок втором году я прибыл на Восточный фронт, в район Старой Руссы.
Я был фронтовым солдатом до момента пленения — июня сорок четвертого года. Я не принимал участия в отрядах, боровшихся с партизанами, так как все время был на фронте. После неудачи под Сталинградом и другими городами началось отступление в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Нам, солдатам, стало ясно, что война с Россией проиграна. Среди нас было много честных солдат, которые хотели бы окончить войну с Россией, если бы могли! Давление, которое оказывала власть на нашей родине, также испытывали и мы. Каждый солдат, не выполнивший приказа, попадал в тюрьму или был расстрелян. В лучшем случае попадал в концлагерь. Военные тюрьмы были переполнены.
Мы более всего ощутили преступность этих приказов, когда в феврале сорок четвертого года получили приказ о поджоге домов, об угоне; о расстреле населения, противящегося эвакуации.
Приказы приходили сверху, от верховного командования, и они достигали по дороге нас, и мы их выполняли. Каждый из нас понимал преступность этих приказов. И я думаю, что каждый не выполнял бы этого приказа, но большинство из нас были не в состоянии этого сделать, так как за нами наблюдали. И никто не делился своими мнениями по поводу преступности этих приказов. Но мы чувствовали, что совершаем тяжкие преступления, однако давление на нас было большим, чем наша сила. Я это сказал не для того, чтоб уменьшить свою вину.
Я жалею, что те, кто издавали эти приказы, не сидят с нами. Тогда была бы более ясна картина. Прошу вас при вынесении приговора учесть это обстоятельство!»
Последнее слово предоставляется Энгелю.
«Обвиняемый Бем, — начинает Энгель, — уже отнял у меня те тезисы, о которых я хотел говорить… (В зале смех.) Я писал во время следствия, там были все мотивы изложены. По прочтении этого протокола суд посмотрит, о чем я там прошу…»
Садится. Последнее слово предоставляется Дюре:
«Подсудимый Дюре! Перед вынесением приговора вам предоставляется последнее слово!»
Дюре встает, заложив руки назад. Смеется! Зал ждет. Дюре продолжает смеяться и сквозь смех говорит:
«Я ничего не хочу сказать!»
«Гм… Садитесь!» — несколько озадаченно молвит председательствующий и предоставляет последнее слово Скотки. Тот встает:
«Признаю все обвинения, которые предъявлены ко мне. Я попал в тюрьму и, чтоб оправдать себя перед командованием, вернуть себе то, что имел, чем был раньше, старался. Поэтому все те преступления, которые на русской земле делал, я обязан был делать, иначе не мог поступать. Не мог не выполнять приказы еще и потому, что уже сидел за невыполнение приказа. Точным выполнением приказов на фронте я должен был доказать, что я настоящий немец, с тем чтоб дома матери не чинили претензий о вине ее сына. Признаю вину, знаю, что сделал, но то, что сделал, уже никогда нельзя вернуть и нельзя поправить!..»
Садится…
Слово дается Штрюфингу. Он встает:
«Я, получив последнее слово, хотел бы сказать в коротких чертах о том ужасном преступлении, которое я совершил против русского народа. Я — из большой рабочей семьи, состоявшей из шести человек. В тысяча девятьсот тридцать первом году я был командиром. Как я уже говорил, в это время в Германии была большая безработица. Моим родителям было очень тяжело, я должен был добровольно поступить в армию, чтобы не быть грузом для моих родителей. И, таким образом, я поступил в германскую армию и с приходом Гитлера был уже в армии. И с тех пор как Гитлер пришел к власти, Германия была опутана сетью фашистской пропаганды. Всех причастных, принадлежащих к коммунистической и социал-демократической партиям стали заключать в тюрьмы и концлагеря. Все — даже литература, радио — было подвергнуто фашистской цензуре и пропаганде. Всем немцам было запрещено слушать радиопередачи из других стран или слышать что-либо, доходящее из других стран. Всюду, на фабриках, заводах, предприятиях, были насажены сыщики, которые должны были следить за каждым человеком. Всякий, кто пытался сказать что-либо против фашизма, бывал брошен в концлагерь. Так же было и в армии. Такие же обязательства возлагались на всех офицеров, унтер-офицеров и командиров, находившихся в армии. Нам говорили, что остальные страны хотят Германию поработить и уничтожить. Рабочим обещали работу, но что стало из этого? Были построены большие заводы, фабрики, но для чего? Оказывается — для предстоящей большой войны. Эта война была подготовлена фашистской кликой.
