Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины
В академии Дашкова говорит блестящую, но высокопарную речь.
Когда все академики заняли свои места, Дашкова села на председательское кресло. Рядом с ней сел профессор аллегории Штелин, определенный в академию еще императором Петром III. Дашковой не нравится это соседство, и она говорит обращаясь к слепому Эйлеру:
– Садитесь там, где вам угодно, и место, которое вы изберете, конечно, будет первым между всеми.
Слова эти вызвали сочувствие всей академии.
После заседания, она отправляется в канцелярию, производит ревизию сумм, находит растраты, неоплаченные долги, предупреждает кассиров, что будете держаться строгой экономии. Академическую типографию она находит в жалком положении. Узнаете, что записки академии не выходите потому, что для печатания их не достает шрифта.
Дашкова немедленно делает распоряжение о приобретении шрифтов, о приведении в порядок типографы, о продолжении издания ученых записок.
Между тем, Дашкова еще не присягала. Генерал-прокурор сената, князь Вяземский, спрашивает императрицу, должен ли он привести к присяге нового директора-женщину, как это установлено законом для всякого поступающего на государственную службу.
– Без сомнения, – отвечает Екатерина: – я не тайком сделала княгиню Дашкову директором академии, и, хотя не нуждаюсь ни в каком ручательстве за ее верную службу, тем не менее, считаю эту форму необходимой, потому что она освящаете мой выбор и придает ему торжественность.
Дашкова является в сенат и снова говорит блестящую речь.
«Господа! – обращается она к сенаторам: – наверное, вы столько же, сколько и я, удивляетесь моему появлению среди вас. Я пришла сюда произнести присягу в верности императрице, которой уже с давнего времени посвящаю каждое биение моего сердца, – и вот женщина являет в стенах вашего святилища!»
От генерал-прокурора она просите все документы и сведения, относящееся до академии, чтобы проверить обвинения, возводимые на это, столь упавшее после Ломоносова, высшее ученое учреждение.
На несколько лет Дашкова вся отдается делу академии, и доказывает личным опытом, что и в государственной деятельности женщина имеет право стоять на одной высоте с мужчиной.
Она увеличивает доходы академии, уплачивает ее долги, увеличивает число учеников академических, открывает три новых курса – математически, геометрический и естественной истории. Чтение курсов она поручает русским профессорам и из закрытых классов превращает эти курсы в публичные. Она же первая является и посетительницей академических курсов.
Десять лет она ревностно исполняет свое дело, пока некоторые цензурные неудовольствия, по поводу пропуска академией трагедии Княжнина – «Вадим новгородский», вновь не вынуждают ее на время оставить Россию.
Как бы то ни было, но академическая деятельность княгини Дашковой – это самая светлая сторона ее жизни.
Несмотря на то, что ей не мало было дела и с одной академией, она, через год после принятия в свои руки этого учреждения, дала императрице инициативу к открытию еще так называемой «российской академии», что составляет ныне второе отделение императорской академии наук.
В цветистой речи, сказанной по этому поводу Дашковой перед лицом всего ученая академическая синклита, женщина эта, между прочим, выражалась, что «императрица, свидетельница толиких наших благ, даешь ныне новое отличие покровительства и российскому слову, толь многих языков повелителю».
Мы упомянули о цензурных неудовольствиях, испытанных Дашковой. На ней, как на президенте академии, лежали обязанности цензорского надзора над всем, что печатала академия. Вот почему Дашкова едва не впала в немилость за дозволение напечатать «Вадима новгородского», направление которого враги и завистники даровитой женщины старались представить императрице в ложном свете.
Как бы то ни было, при некоторых размолвках и временных охлаждениях, Екатерина до конца своей жизни была милостива к своему прежнему другу: трудно было забыть тот день, когда две молоденькие женщины-амазонки ехали из Петербурга в Петергоф добывать русский императорский трон.
Но вот императрица умирает.
Для Дашковой начинается опальное, тяжелое время.
Тотчас же по восшествии на престол императора Павла Петровича, Дашкова отрешается от всех должностей.
Едва ода успела поблагодарить императора «за освобождение от бремени, которое превышало ее силы», и переехать в Москву, как является в ней московский главнокомандующий, Измайлов и объявляет ей приказ императора – «выехать из города и в деревне вспоминать о событиях 1762 года!»
Но едва она переехала в свое имение, село Троицкое, как от Измайлова пришло новое известие: император приказывает Дашковой, оставив Троицкое, ехать в одну из деревень ее сына, в новгородскую губернию, и там ожидать дальнейших распоряжений».
Дашкова со своими приближенными поселилась в указанном ей глухом захолустье. Крестьянская изба заменила княжеские палаты и императорские дворцы. В заброшенной деревне, у этой деловой женщины, занявшей в истории место в числе первых, по времени, русских писательниц, не было даже достаточно бумаги, чтобы срисовать скучные и неприглядные виды окрестностей.
Но, однако, нашелся один лист бумаги, на котором княгиня Дашкова и написала просительное письмо государю о смягчении, если не ее участи, то тех, которые добровольно последовали за ней в изгнание.
Государь, узнав, что письмо от Дашковой, не хотел даже раскрыть его, а отправил немедленно курьера с приказанием – отобрать у княгини перья, бумагу, чернила.
Только, когда вслед за этим, в кабинет вошла императрица, держа на руках маленького великого князя, которому в ручонку всунула письмо Дашковой, государь, растроганный, принял письмо из рук сына и обнял малютку, сказав:
– О, женщины! Знают чем разжалобить.
И тотчас же, схватив перо, написал:
«Княгиня Екатерина Романовна, вы желаете переехать в свое калужское имение, – переезжайте. Доброжелательный вам Павел».
С воцарением императора Александра Павловича Дашкова опять возвращена ко двору, где она уж казалась и старушкой, и смешной в своих старомодных нарядах, с устаревшими манерами.
Она увидела, что время ее отошло, и поспешила сама удалиться в свой деревню, где, при содействии мисс Мери Вильмот, двоюродной сестры своей любимицы, леди Гамильтон, и занялась составлением своих знаменитых мемуаров.
Княгиня Дашкова умерла 4 января 1810 года.
При всех недостатках, от которых не свободна была эта женщина, Дашкова, тем не менее, является одной из замечательных русских женщин как прошлого, так и нынешнего столетия.
«Современники слишком неравнодушно относились к ней: одни превозносили ее до идеальной высоты, другие низводили в грязь.
Так один современный ей иностранец, бывший в России уже в восьмидесятых годах, рассказывает о ней, между прочим:
«Княгиня уже с давних пор сделалась несносна по своему дурному характеру и заслужила общую нелюбовь. Знаменитая героиня революции 1762 года хвалилась тем, что она подарила трон Екатерине, и в то же время со всех знакомых офицеров и адъютантов собирала дань галунами или аксельбантами. Любимым ее занятием было отделять от шелку золото и серебро, которое она потом продавала. Таким образом, кто хотел приобрести расположение княгини, должен был прежде всего отослать ей все свои старые тряпки с золотым и серебряным шитьем. Зимой она не приказывала топить залы академии и, однако, требовала, чтобы члены аккуратно посещали заседания. Многие из них, впрочем, охотнее выслушивали ее жесткие выговоры, чем соглашались сидеть в таком страшном холоде. Княгиня-президент каждый раз являлась на заседаниях закутанная в дорогую шубу. Очень оригинально было видеть эту женщину одну посреди бородатого духовенства и русских профессоров, которые сидели подле нее с выражением глубокого почтения на лице, хотя в то асе время сильно дрожали от холода. Ее обхождение с членами академии было чрезвычайно гордо и даже грубо: с учеными она обращалась, по-видимому, как с солдатами и рабами».
В другом месте этот же писатель говорит:
«Окончательно смешной сделал княгиню процесс с Александром Нарышкиным, который имел поместье по соседству с ее землей. Однажды его свиньи поели капусту на полях Дашковой, и та велела перебить животных. Когда Нарышкин, после того, встретил княгиню при дворе, то громко сказал: «Посмотрите, как с нее течет кровь моих свиней!»
«Такова была эта знаменитая женщина, – заключат он, – которая в Голландии подралась со своей хозяйкой, а в Париже хотела застрелить бедного аббата Шапо (неодобрительно отзывавшегося о России в своем сочинении), которую Вольтер старался уверить в том, что он ей удивляется, а немецкие писатели выставили каким-то божественным гением, и которая кончила тем, что сделалась предметом насмешек для всей России».
![Даниил Мордовцев - Тень Ирода [Идеалисты и реалисты]](/uploads/posts/books/167850/167850.jpg)
