Дуглас Рид - Спор о Сионе
Делая упомянутое заявление, британские социалисты прекрасно знали, что под предлогом войны против Германии сионисты накапливали вооружение для захвата Палестины силой. Британский командующий на Ближнем Востоке, генерал Уэвелл (Wavell) задолго до того уведомил Черчилля, что «предоставленные самим себе, евреи разобьют арабов», лишённых всяких источников вооружения. Точку зрения генерала Уэвелла относительно сионистских планов разделяли все ответственные британские администраторы на местах, почему его особо не взлюбил доктор Вейцман. Как было показано ранее, уже в первую мировую войну неблагосклонность Хаима Вейцмана могла стать опасной даже для весьма высокопоставленных лиц, и не исключено, что она же сыграла роль в последующем отозвании Уэвелла с Ближнего Востока и его назначении в Индию. Официальная британская «История войны на Ближнем Востоке» характеризует генерала Уэвелла как «одного из величайших полководцев в военной истории», отмечая однако его усталость от взваленного на него бремени тяжёлой ответственности, усугублённой отсутствием доверия со стороны Черчилля, бомбардировавшего ближевосточного командующего «придирчивыми и излишними» телеграммами по поводу «мельчайших деталей». Отозвание Уэвелла было очередной жертвой сионизму, что не могло не отозваться на успехах Англии во время войны; это трудно доказатъ, но представляется весьма логическим предположением.
В 1944 году политическое убийство вновь выходит на сцену. Британский министр колоний, лорд Мойн, нёс в правительстве ответственность за развитие событий в Палестине; до него эту должность занимал лорд Ллойд, испытавший грубые нападки со стороны Черчилля за медлительность в «вооружении евреев» и скончавшийся в 1941 году. Лорд Мойн был известен своим человеколюбием и, хотя он симпатизировал иудаизму, он считал подобно всем своим предшественникам, что сионистская авантюра в Палестине закончится катастрофой. Желая помочь всем нуждающимся, он был склонен поэтому возродить идею наделения землёй в Уганде всех евреев, действительно нуждающихся в новом пристанище. Это человеколюбивое намерение вызвало смертельную ненависть против него сионистов, не желавших и слышать о каком либо отклонении от их заветных амбиций и цели этих амбиций — Палестины. По свидетельству Черчилля, лорд Мойн в 1943 году якобы изменил свои взгляды в этом вопросе, после чего Черчилль предложил Вейцману поехать в Каир, чтобы встретиться там с Мойном и убедиться в улучшении положения. Свидание не состоялось, т. к. в ноябре 1944 года лорд Мойн был убит двумя сионистами из Палестины; так ещё один миротворец был убран с тернистого пути, усеянного костями многих других, пытавшихся установить мир в этой части света. На некоторое время это событие нарушило поток черчиллевских меморандумов к его правительственным коллегам по вопросу о «вооружении евреев», и британские администраторы, ответственные за Палестину, вновь энергично выступили за ограничение еврейской иммиграции в страну. Ответом Черчилля (от 17 ноября 1944 г.) было, что это «будет лишь на руку экстремистам», после чего дальнейшим планам экстремистов перестало оказываться сопротивление, а численность их соплеменников в стране соответственно увеличилась.
По мере приближения войны в Европе к концу, надежды Черчилля на успех какой-либо спектакулярной акции по благополучному размещению восточно-европейских хазар в Аравии стали развеиваться. Он выступил было с предложением сделать короля Ибн-Сауда «властителем всего Ближнего Востока, при условии, что он сможет найти с Вами (т. е. с Хаимом Вейцманом) общий язык»: не исключено, что сообщение Вейцмана об этом президенту Рузвельту стало причиной ещё одного любопытного эпизода в 1944 году. Некий американский полковник Хоскинс (по словам Вейцмана, «личный представитель президента Рузвельта на Ближнем Востоке») прибыл с визитом к арабскому монарху. Как и все, кто разбирался в ближневосточных делах, полковник Хоскннс не питал никакого доверия к планам создания сионистского государства, но был за то, чтобы помочь устройству евреев (тем из них, кто этого желал) в Палестине при условии соглашения с арабами. Прибыв к Ибн-Сауду, он узнал, что король считал себя грубо оскорблённым Вейцманом, о котором он говорил лишь «в самом разгневанном и презрительном тоне, утверждая, что я» (Вейцман) «пытался подкупить его взяткой в 20 миллионов фунтов, чтобы он продал Палестину евреям», от каковой сделки король, разумеется, с возмущением отказался».[47] Ни о каком (общем языке» после этого конечно не могло быть речи, и полковник Хоскинс также исчезает с нашей сцены — ещё один из многих благонамеренных людей, тщетно пытавшихся справиться с неразрешимой проблемой, порождённой м-ром Бальфуром.
В последние месяцы войны оставались, таким образом, лишь два возможных решения ближневосточного вопроса. Либо британское правительство, отказавшись от решений 1939 года, должно было продолжать бесплодную борьбу, стараясь сохранить беспристрастное равновесие между коренным населением Палестгины и осаждавшими его местечковыми захватчиками: либо же оно должно было плюнуть на «мандат» и убраться из страны, после чего сионисты изгнали бы её коренное население силой оружия, полученного ими на европейском и африканском театрах войны. Не было сомнений в том, что приближался именно этот второй потрясающий момент палестинской драмы. Вейцман заявил Рузвельту, что сионисты «не могут ставить решение вопроса в зависимость от согласия арабов», но президент отказался вынести окончательное решение. Черчилль, согласно Вейцману, уже принял решение, хотя и сообщил об этом лишь в частном порядке, и в 1944 году Вейцман нетерпеливо требовал от него официального решения в форме «именной декларации Бальфура, в которой (вместо ничего не говорившей фразы о „еврейском национальном очаге“) сионистам гарантировалась бы определённая территория; ещё в 1949 году Вейцман писал с возмущением, что „под предлогом“ того, что сначала должна быть закончена война, Черчилль отказался от объявления этой официальной и окончательной капитуляции.
Подобно Макбету, великие мира сего старались стушеваться по мере приближения рокового момента этого преступного действия. Ни Черчилль, ни Рузвельт не в состоянии были послать своих солдат на это преступление, и сионисты исступлённо вопили об их неспособности к принятию твёрдых решений. Рузвельт поплыл в Ялту с выражением обречённого отчаяния на лице, запечатлённого в кинохрониках, договорился там о разделе Европы и, под конец, кратко информировал Черчилля (который, как пишет Гарри Гопкинс, был «поражён» и «весьма озабочен» этой новостью), что он намерен встретиться с королём Ибн-Саудом на борту американского крейсера «Квинси». Всё последующее представляется сплошной загадкой. Ни Рузвельт, ни Черчилль не обладали ни малейшим правом наделять арабской землёй ловчил, осаждавших их в Вашингтоне и Лондоне; однако, то что от них теперь требовалось, представлялось, по сравнению с тем, что они только что натворили в Ялте, столь маловажным, что никто не удивился бы, если бы Рузвельт наконец сдался и предъявил королю Ибн-Сауду жёсткий ультиматум в палестинском вопросе. Вместо этого, он неожиданно вышел из роли, которую играл в течение многих лет, и заговорил, как настоящий государственный деятель; после этого он быстро скончался.
Рузвельт покинул Ялту 11 февраля 1945 г., проведя следующие три дня, 12, 13 и 14 февраля на борту (Квинси» в обществе короля Ибн-Сауда. Он обратился к королю с просьбой «допустить ещё некоторое количество евреев в Палестину», услышав в ответ категорическое «нет». Ибн-Сауд сказал ему, что «там уже имеется вооружённая до зубов палестинская армия из евреев… не собирающаяся воевать с немцами, но явно нацеленная на арабов». 28 февраля Рузвельт прибыл в Вашингтон. 28 марта король подтвердил письмом свои устные предостережения (с тех пор полностью подтверждённые фактами) о последствиях, которые возымеет американская поддержка сионистов. 5 апреля Рузвельт ответил, также письмом, подтвердив данное устно Ибн-Сауду обещание, что «в качестве главы американского правительства, я не предприму никаких действий, которые могли бы оказаться враждебными по отношению к арабскому народу», 12-го апреля он приказал долго жить[48].
Это его обязательство никогда не стало бы достоянием гласности, если бы другой американский государственный деятель, государственный секретарь (министр иностранных дел) Джеймс Бёрнс не опубликовал его полгода спустя (18 октября 1945 г.), тщетно пытаясь удержать преемника Рузвельта, нового президента Трумана, от «враждебных арабскому народу действий», которых президент Рузвельт поклялся не совершать. Это обязательство было дано Рузвельтом фактически на смертном одре, и ещё одной из больших загадок истории является вопрос, дал ли он его всерьёз? Если да, то остаётся предположить, что смерть снова вмешалась в пользу сионизма. Близкий к нему Гарри Гопкинс (присутствовавший при беседах с Ибн-Саудом и изложивший их содержание в служебной записке) презрительно отрицает серьёзность этого обязательства, указывая, что президент Рузвельт «полностью обязался — официально, частным порядком и по собственному убеждению — содействовать сионизму»; однако в его меморандуме зафиксировано заявление Рузвельта, что от Ибн-Сауда он узнал о Палестине за пять минут больше, чем раньше за всю свою жизнь; по-видимому из этого заявления впоследствии родился анекдот, будто бы Ибн-Сауд сказал: «Уже две тысячи лет, как нам давно известно всё то, чему Вам пришлось научиться с помощью двух мировых войн». Вряд ли, однако, Гарри Гопкинса именно в этом вопросе можно считать заслуживающим доверия: немедленно после бесед с Ибн-Саудом он, бывший до тех пор тенью Рузвельта, но непонятым причинам порвал с президентом, не встретившись с ним больше до самой его смерти. Гопкинс заперся в своей каюте на крейсере и сошёл через три дня в Алжире на берег, «послав сообщение» президенту через третье лицо, что вернётся в Америку другим путём. Этот разрыв представляется столь же неожиданным, как в своё время разрыв между г-дами Вильсоном и Хаузом[49].
