Сергей Нефедов - История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции
Рис. 8.8. Прибытие зерновых грузов в столицы, вагонов в сутки.[2231]
Правительство прекрасно понимало всю опасность сложившейся ситуации и делало все возможное, чтобы избежать восстания. Как отмечалось выше, в конце января на переговорах со странами Антанты министр финансов П. Л. Барк говорил о надвигающейся катастрофе и просил о предоставлении срочного кредита для укрепления курса рубля. Английский представитель лорд Мильнер ответил на это, что «увы, англичане не волшебники», но пообещал рекомендовать своему правительству рассмотреть вопрос о кредите.[2232] Сомнительно, чтобы эти неопределенные обещания могли помочь царскому правительству, и в любом случае было слишком поздно: делегаты еще не успели вернуться на родину, как началась революция. Провожая своих делегатов, французский посол М. Палеолог поручил им передать президенту, что Россия находится накануне революции, что в октябре посланные на расправу с рабочими полки уже поворачивали свое оружие против полиции и в случае восстания царское правительство не сможет рассчитывать на армию.[2233]
Английский посол Д. Бьюкенен еще до конференции попытался предупредить царя о грозящей опасности, о жестоком продовольственном кризисе, о ненадежности войск и предлагал пойти на уступки либералам. «Революция носилась в воздухе, – писал Д. Бьюкенен, – и единственный спорный вопрос заключался в том, придет она сверху или снизу… Народное восстание, вызванное всеобщим недостатком хлеба, могло вспыхнуть ежеминутно».[2234] Когда на торжественном обеде 22 января Д. Бьюкенен сказал императору, что, по его сведениям, продовольственное снабжение прекратится через две недели, и что нужно спешить с принятием мер, то император согласился и прибавил, что «если рабочие не будут получать хлеба, то несомненно, начнутся забастовки».[2235] В этом ответе Николая II, так же как в ответе лорда Мильнера, и в обсуждении на совещании в Ставке явственно просматривалось признание того факта, что продовольственное положение будет ухудшаться и что «этому бедственному положению помочь нельзя». Продовольственный кризис был закономерным следствием финансового кризиса и гиперинфляции, и он неизбежно вел к голодным бунтам в городах.
О глубине этого кризиса говорит свидетельство того человека, который – уже после Февральской революции – безуспешно пытался его разрешить, министра земледелия Временного правительства А. И. Шингарева. «…Революция получила в наследство отчаянное положение продовольственного дела в стране… – говорил А. И. Шингарев. – На почве хлебного недостатка и продовольственной разрухи и началось, в сущности, то последнее движение… которое привело… ко всеобщей русской революции… Наследство, которое мы получили, заключалось в том, что никаких хлебных запасов в распоряжении государства не осталось…»[2236]
В феврале хлебные запасы подходили к концу, поэтому оставалось готовиться к неизбежному голодному бунту – и правительство готовилось. Иногда высказывается мнение, что власти демонстрировали «вопиющую беспомощность и непредусмотрительность», что если бы не их некомпетентность, то вспыхнувший бунт можно было бы подавить.[2237] В действительности власти планомерно и тщательно готовились к подавлению неизбежного восстания. Комиссия под председательством командующего Петроградским военным округом генерала С. С. Хабалова закончила в середине января разработку плана дислокации и действий войск. Во главе карательных частей был поставлен командующий гвардейскими запасными частями генерал Чебыкин. Полки были расписаны по районам. В каждом из шести полицмейстерств полиция, жандармерия и войска объединялись под командованием особых штаб-офицеров. Власти пошли на беспрецедентный шаг: они вооружили полицейские части пулеметами; в Петрограде на крышах домов было оборудовано не менее 50 пулеметных гнезд.[2238] Полковник Д. Ходнев свидетельствует, что «петроградская полиция, как пешая, так и конная, равно как и жандармские части, были достаточны по численности и находились в образцовом порядке».[2239] Всем рядовым чинам полиции было объявлено, что им, как солдатам осажденной крепости, будет выдаваться усиленный оклад: от 60 до 100 рублей. Министр внутренних дел А. Д. Протопопов резко усилил агентурную деятельность; благодаря этому он был хорошо осведомлен о планах оппозиции, и в частности, о готовившейся Рабочей группой демонстрации 14 февраля. К началу этой демонстрации полицейские пулеметчики заняли свои посты на крышах домов, а почти все ее организаторы были арестованы.[2240] Как считает Л. Хаймсон, это было одной из причин того, что намеченная манифестация не приобрела большого размаха;[2241] за этот успех А. Д. Протопопов удостоился личной благодарности царя.[2242] Таким образом, власти действовали предусмотрительно, и в некоторых случаях достаточно эффективно, поэтому революцию невозможно списать на их «вопиющую беспомощность».
Однако министра внутренних дел беспокоил вопрос о дислокации в Петрограде ненадежных запасных батальонов находившихся на фронте гвардейских полков; это беспокойство было вполне понятно в свете имевших место восстаний запасников в Кременчуге и Гомеле: можно было ожидать подобного бунта и в Петрограде. Как писал позднее А. Д. Протопопов, он обратился к генералу С. С. Хабалову с просьбой вывести из города запасные батальоны, но тот ответил, что в округе нет других казарм и заверил министра, что «войска исполнят свой долг».[2243] Однако многие сведущие представители власти, в том числе начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев, продолжали высказывать сомнения в надежности запасных батальонов, в частности, потому, что солдаты этих батальонов явно не желали отправляться на фронт (отправка была назначена на 1 марта).[2244] В начале 1917 года прошел большой призыв, и казармы были переполнены; в них находилось около 200 тыс. солдат. «Вышедшие из лазаретов рассказывали об ураганном огне, о страшных потерях, – писал С. С. Ольденбург. – Солдатские массы были проникнуты одним страстным желанием – чуда, которое избавило бы их от необходимости „идти на убой“».[2245] 9 января на совещании в штабе Петроградского военного округа К. И. Глобачев прямо спросил генерала С. С. Чебыкина: «Ручаетесь ли вы за войска?». С. С. Чебыкин ответил: «За войска я вполне ручаюсь, тем более, что подавлять беспорядки будут назначены самые отборные, самые лучшие части – учебные команды».[2246] Учебные команды состояли из специально отобранных солдат, проходивших подготовку для последующего назначения унтер-офицерами. В отношении других воинских частей были приняты меры к изоляции их от петроградского населения; на проходные казарм были поставлены учебные команды и солдат не выпускали на улицу; солдатам не давали оружия, находившегося под охраной специальных нарядов.[2247]
Тем не менее Николай II испытывал тревогу и отдал приказ перевести в Петроград с фронта четыре надежных (как он считал) полка гвардейской кавалерии. Но приказ не был выполнен. А. И. Гучков (со слов командующего гвардейским корпусом принца Лихтенбергского) рассказывал, что офицеры-фронтовики стали протестовать, говоря, что они не могут приказать своим солдатам стрелять в народ: «это не сражение». Этот эпизод наглядно показывает всю глубину социального раскола, который захватил часть средних классов и проходил теперь по линии «фронт – тыл». В итоге вместо гвардейской кавалерии в Петроград были присланы матросы Гвардейского экипажа, которым поручили охранять царскую семью.[2248]
Между тем продовольственный кризис шел к неизбежной развязке. Обеспокоенная ситуацией Петроградская городская дума 13 февраля высказалась за введение нормирования продажи хлеба; 19 февраля градоначальник А. П. Балк решил ввести карточную систему с первых дней марта.[2249] Слухи о введении карточек быстро распространились; с середины февраля печать сообщала о предстоящем в ближайшее время введении карточной системы и о том, что на взрослого едока будет отпускаться не более 1 фунта хлеба в день. 1 фунт в день – это 12 пудов в год, норма, недостаточная для нормального питания взрослого человека, что же касается детей, то на них планировалось отпускать вдвое меньше. Разумеется, это вызвало стремление запастись хлебом, которое быстро переросло в продовольственную панику. Необходимо подчеркнуть, что паника не была случайностью – это была естественная реакция населения на стремительное уменьшение запасов. Газета «Речь» писала 14 февраля: «У мелочных лавок и у булочных тысячи обывателей стоят в хвостах, несмотря на трескучие морозы, в надежде получит булку или черный хлеб. Во многих мелочных лавках больше 1–2 фунтов на человека в день не продают, обывателям приходится являться в лавки со всеми своими домочадцами…».[2250] «У нас сейчас расклеены на всех заборах объявления градоначальника с убеждением рабочих не бастовать и обещанием расстрела, – свидетельствует одно из перлюстрированных полицией писем. – Готовится второе 9-е января. По всему судя, резюмируя все слухи и факты – быть взрыву. Но к чему это приведет? Чья возьмет? Страшно подумать: у нас нет хлеба…»[2251] 21 февраля пристав 4-го участка Нарвской части докладывал градоначальнику о нехватке хлеба и быстром росте недовольства: «Явление это крайне прискорбно и нежелательно, уже потому, что рабочий, не имея времени стоять в очереди, хлеба купить никак не может, а когда освобождается, такового в лавках уже не имеется».[2252] 22 февраля пристав 2-го участка Выборгской части докладывал: «Среди… рабочей массы происходит сильное брожение вследствие недостатка хлеба; почти всем полицейским чинам приходится ежедневно слышать жалобы, что не ели хлеба по 2–3 дня и более, и поэтому легко можно ожидать крупных уличных беспорядков. Острота положения достигла такого размера, что некоторые, дождавшиеся покупки фунтов двух хлеба, крестятся и плачут от радости».[2253] Директор департамента полиции, в свою очередь, докладывал министру внутренних дел: «…продолжающееся возрастание цен неустанно поддерживает в столичном населении настолько повышенно-нервное настроение, что при условии достаточного к тому повода в Петрограде действительно могут произойти массовые стихийные беспорядки…»[2254]
