Александр Шапран - Ливонская война 1558-1583
Швеция была готова встать между двух огней. С одной стороны на нее, получив последнее послание от шведского короля, намеревался идти Баторий, бросивший тогда Юхану открытый вызов: «возьму, чего требую», с другой стороны в очередной поход против Швеции из Новгорода уже выступили московские полки.
В начале лета 1582 года воеводы Хворостинин и Катырев-Ростовский двинулись в направлении Яма, имея конечной целью Ивангород и Нарву, а воевода Андрей Шуйский вел войска на север, за Неву, в Финляндию, причем успех сопутствовал русским на обоих направлениях. Сначала весть о победе пришла в Москву из Вотской пятины, когда под селом Лялицы воевода Хворостинин наголову разбил пытавшегося заступить русским дорогу неприятеля. В сентябре шведы осадили Орешек, крепость на Ореховом острове, что в истоках Невы. Мы помним баталии вокруг этой твердыни тех же соперников в прошлые времена, теперь история была готова повториться. Орешек запирал выход из Ладоги в Неву и, напротив, открывал ворота к Балтийскому побережью. Сейчас невское устье, благодаря победам неприятеля в последней кампании, находилось в руках шведов, но они намеревались закрепить успех тем, что отрезать Русь и от невского русла. Во главе осадного корпуса под Орешком стоял генерал Делагарди, тот самый, перед которым ранее не устояли Нарва и Ивангород. На этот раз удача отвернулась от генерала. Отчаянные приступы не удавались, гарнизон отбивал все попытки взять крепость штурмом, а тем временем к театру событий из Новгорода спешил Андрей Шуйский. Узнав о приближении русских, Делагарди снял осаду и поспешно отступил.
Победа под Лялицами и успешная оборона Орешка открывали хорошие перспективы для развития наступления. Перед Хворостининым лежал открытый путь на Ям и далее на Ивангород, а бежавший с невских берегов шведский генерал оставил без малейшей защиты перешеек и южные районы Финляндии. Как вдруг неожиданно Москва остановила военные действия. Что же произошло?
Еще в конце июня 1582 года в Москву из Речи Посполитой прибыло королевское посольство для подтверждения заключенного в Киверовой Горке перемирия. Посольство состояло из тех же самых лиц, что мы видели на переговорах в зиму 1581–1582 гг., во главе с князем Збаражским. Совершенной неожиданностью для Москвы стало то, что в условиях договора польская сторона выставляла русской стороне требование не воевать против Швеции во все время десятилетнего перемирия с Польшей. Требование звучало категорически; без признания его Москвой Речь Посполитая наотрез отказывалась ратифицировать Ям Запольское перемирие, что грозило возобновлением войны.
Анализируя складывавшуюся с начала последней военной кампании на русско-литовском участке фронта военно-политическую ситуацию, напрашивается вывод, что неожиданная для русских инициатива польско-литовской стороны на самом деле была задумана заранее и, отнюдь, не стала плодом результатов последних военных действий Москвы против Швеции. Равно как к ней не могли привести и ухудшения польско-шведских отношений.
То, что шведы не уступят Баторию контролируемую ими северную часть Ливонии, было понятно и ранее. Не за то они более десяти лет насмерть стояли против Москвы, чтобы сейчас все отдать другой стороне, пусть даже и считавшейся союзной. Как понятно и то, что шведы и литовцы могли между собой оставаться союзниками лишь до тех пор, пока у них есть общий враг — Россий. В Польше и в Литве прекрасно понимали, что этот враг обратит все свои силы против Швеции, едва лишь вылезет из войны с Речью Посполитой. И его упорное не упоминание о шведской стороне на переговорах в Киверовой Горке не ушло из поля зрения королевских послов. Только с московской наивностью и доверчивостью можно было рассчитывать на то, что противник не придает этому моменту должного значения. А противник хорошо подыгрывал московским простакам, делая вид, что не понимает, к чему клонится дело, и давая им тем самым основания надеяться на последующее единоличное разбирательство с северным соседом.
А последующих вариантов, решающих судьбу Северной Ливонии, могло быть не так уж много.
В том случае, если все оставить в русско-польском договоре так, как оно было постановлено первоначальным вариантом в Киверовой Горке, то, заключив его, обе стороны набросились бы на Швецию, и поскольку та представлялась значительно слабее и России и Польши, то последние поделили бы контролируемые ей районы Ливонии между собой в пропорции, кому сколько удалось бы отхватить. При этом между Россией и Речью Посполитой столкновения быть не могло, поскольку они связаны только что заключенным на 10 лет мирным соглашением. Вот этого варианта более всего и хотелось Москве. Там, конечно, понимали, что солидная доля наследства досталась бы и Польше, но потерпевшую от последней поражение в очном споре Москву устраивал такой исход. Наверняка близлежащие к русским границам территории достались бы ей, а это Нарва — морские ворота в Европу. Зато такой вариант не устраивал Батория. Ведь в этом случае ему, победителю, пришлось бы делиться Северной Ливонией с побежденным русским царем.
Другой вариант мог иметь место в том случае, если сейм не поддержит короля и в этой войне. Кстати, так оно и вышло, и королю было отказано в финансировании войны не только против Московского государства, но и против Швеции. Тогда для Польши реально возникало опасение завоевания русскими всех районов Ливонии, занятых сейчас шведами, а это уже полный дипломатический провал. Пусть уже тогда лучше шведы владеют Северной Ливонией. При всех взаимных противоречиях и разнице интересов у западных соседей России было одно общее стремление — недопущение русских к морю. К тому же Речь Посполитая всегда предпочла бы иметь большее соседство со Швецией, чем с непредсказуемым и неукротимым московским самодержцем.
Наконец, был еще один вариант, заранее предусматривающий для Москвы запрет военных действий против Швеции. Но при этом оставалась большая вероятность, что русские не пойдут на такое условие, и тогда заключение мира в Киверовой Горке ставилось бы под сомнение или существенно затягивалось. А мы помним, в каком состоянии находилась тогда королевская армия, да и вся противная сторона, которой мир был нужен не меньше, чем Москве. На польской стороне понимали, что не стоит заранее выдвигать условие, с которым можно было повременить и огласить его тогда, когда в том будет нужда. Царские послы не затрагивали в своих договоренностях Швецию, королевские делали вид, что им не ведом этот примитивный прием. В окружении Батория знали, что русские не пойдут на шведа сразу после выхода из войны с Речью Посполитой. Им потребуется какое-то время на восстановление сил. Правда, такое же время для восстановления сил требовалось и польско-литовской стороне, но не забудем, что на той стороне этих сил изначально было больше, иначе бы она не вышла победителем. Мобилизация активности обеих сторон произойдет не раньше, чем придет пора подтверждать достигнутое в Киверовой горке соглашение. И когда такая пора пришла, польская сторона огорошила русскую новым требованием. Это было как снег на голову. Не подчиниться ему значило продолжить войну теперь уже и против Швеции и против Речи Посполитой одновременно. Сейм отказал королю в финансировании наступательной войны, но он целиком поддержал заключенный сторонами в Киверовой Горке мир, в том числе и в той его части, что требует от Москвы отступиться от Швеции. А это значит, что, не приветствуя войну, цель которой захват чужой территории, сейм не откажет в военной поддержке Швеции, потому как в противном случае в результате завоевания Москвой Северной Ливонии Речь Посполитая вынуждена будет расширить свои границы с потенциальным агрессором.
В этом плане, рассматривая последний ход литовской дипломатии, встает вопрос: а не была ли эта инициатива внушена королевским людям римским иезуитом? Если так, а оно согласуется с его общей миссией и отвечает его позиции в польско-русском конфликте, то это его самая большая заслуга в посредничестве. Вообще говоря, трудно поверить в то, что королевские люди на переговорах в Киверовой Горке с такой простотой сумели обойти московских послов. Нет, Речь Посполитая не страдала недостатком дипломатического искусства, и ее тонкий ход никого бы не Удивил, если бы со стороны Польши участие в переговорах принимали действительно люди из посольского ведомства. Но ведь в Киверовой Горке королевскую сторону представляли люди, далекие от дипломатии. Король послал их туда прямо из осадного лагеря из-под Пскова, выбрав тех, кто был у него поблизости, что называется, под рукой. Это были военные люди, оторвавшиеся от боевых действий, вынужденные окунуться в непривычную для себя атмосферу несвойственной им политической деятельности. Один только Гарабурда, далеко не самый первый человек в делегации, представлял там из себя дипломатический корпус Речи Посполитой. В другом бы случае такие поспешные действия короля вызвали удивление. Что мешало ему вызвать опытных дипломатов из Кракова или Вильно? Ведь в Киверовой Горке должна была решаться проблема особой государственной важности. Все объясняется просто, если вспомнить, что переговоры вел Антоний Поссевин. А король с первой встречи с ним понял, чью сторону держит этот так называемый посредник.
