Леонид Сапожников - Ищите Волка !
Храмов молчал. Он просто молчал. Я достал фотографию, которую привез Максимов.
- Взгляните, пожалуйста, на этот снимок...
Инженер поднял глаза, безразлично посмотрел на карточку.
- Вот он, Синица! А где же Сережа Храмов? Не подскажете?
Он долго рассматривал фотографию, потом откинулся назад на спинку кресла, закрыл глаза и ответил:
- Меня здесь нет!
- Правильно. Вас на этой фотографии действительно нет. А Сергей Храмов - вот он, взгляните, пожалуйста.
В нем проснулся интерес, когда он рассматривал изображение курносого паренька. Однако он ничего не сказал в ответ.
- Может быть, - продолжал я, - вы сможете назвать хотя бы одного из тех, кто изображен на этой фотографии?.. Молчите? Ну-ну... Хорошо, тогда скажите, в каком году и где вы работали киномехаником?
- У вас есть закурить? - вдруг хрипло произнес инженер.
- Да ради бога!
У него ломались спички. Наконец прикурил. Сделал две глубокие затяжки и сильно закашлялся,
- Не надо, Сергей Николаевич. Вы же никогда не курили!
- Откуда вы знаете?
- Догадался.
- Я очень волнуюсь...
- Сергей Николаевич, это только начало проверки.
- Спасибо... За такое начало... С почином вас... Что же вы думаете, что я шпион какой-нибудь? - с горькой иронией бросил он.
- Вряд ли... Шпионов обычно крепко готовят. Профессионально. В их легенде трудно найти изъяны. А в вашей их так много!
- Глупости! - внезапно твердо и упрямо сказал он. - Я - Храмов! И вы ничего мне не доказали и не докажете! Журнал, фотография - все это чушь!..
- Нет, это серьезные материалы. Для суда.
- Для суда? Уже суд?! Ах, так!.. Что ж, у меня есть более серьезные документы, - в ярости выдохнул он. - И они перекроют ваши!
- Интересно, какие же?
А вот этого я вам и не скажу. Я - Сергей Николаевич Храмов. И на этом буду стоять. Запомните!
- Да, да, - закивал я, - будете стоять. До тех пор, пока у меня не окажется железных доказательств, что вы совершенно другой человек, пока мы не назовем вашу подлинную фамилию и настоящее имя, пока я не расследую вашу истинную биографию, пока не прослежу жизнь, прожитую вами, вы останетесь Сергеем Николаевичем Храмовым! Запомните - пока!
- Вы уверены, что добудете эти доказательства? - Он буравил меня взглядом.
- Да, - ответил я. - Потому что за нашей спиной - государство. Организации и архивы. Люди, наконец. И лично я очень постараюсь узнать, кто вы... - Я выдержал паузу и медленно произнес, не спуская с него глаз: - А также, Сергей Николаевич, мы постараемся выяснить судьбу настоящего Храмова. Вы понимаете, что нам это совсем не безразлично: что с ним, где он, жив ли? А если умер, то какой смертью? Как его документы оказались в ваших руках? И так далее, и так далее. Обратите внимание, сколько вопросов сразу возникает!.. Вы не боитесь этих вопросов?
Он сидел, съежившись в кресле. Мне показалось, что и ростом он стал меньше.
- А вы не допускаете мысли, - пробормотал он, - что у человека могут оказаться чужие документы случайно? И чтобы получить их, ему вовсе не было надобности убивать кого-то? Ведь в те годы документы можно было просто-напросто купить на "черном рынке", на "толкучке". Скажем, в Одессе... - Храмов произнес это, не глядя на меня.
- Вы хотите сказать, - вцепился я в его слова, - что документы Храмова оказались у вас случайно и что вы никого не убивали? Или же вы купили их у кого-то? А?
- Это просто предположение, - буркнул он.
Я встал, подошел к нему; инженер хотел подняться, но я положил руку ему на плечо и сказал:
- Сергей Николаевич, я вам мог бы ничего и не говорить. Даже обязан был не говорить. Но...
- Что же "но"? - Губы его слегка дрожали.
- Но мне не позволила этого сделать моя совесть. И знаете почему?
- Почему?..
- Потому что я вас в глубине души уважаю. И мне жалко вас, Сергей Николаевич.
- Как вам будет угодно...
- Сначала там, в гостинице, я посчитал вас элементарным трусом. Потом решил, что вы хитрец и недурной актер. Однако я ошибся. Теперь я уверен, что вы прежде всего несчастный человек, скрывающий какую-то серьезную, быть может, ужасную тайну. И, безусловно, талантливый и сильный человек. Мне будет искренне жаль, если я докажу, что вы преступник!.. Мой вам совет...
- Какой совет?
- Не предпринимайте ничего, что может ухудшить ваше положение. Не скрывайтесь из Старогорова. Вам все равно не убежать. Вы меня понимаете?
- Я не собираюсь убегать... К тому же наверняка теперь за мной будут следить. Вы думаете, я не понимаю? А вы не боитесь, что я просто покончу с собой? - вдруг спросил он.
- Нет, - покачал я головой. - Вы это не сделаете. Я пожил на свете и научился разбираться в людях. Вы отец и муж. Семья для вас - святыня.
- Ах, что вы понимаете... - с невыразимой мукой откликнулся он. Господи, да как раз из-за семьи я и готов...
- Нет, - твердо перебил я, - ради такой семьи, Сергей Николаевич, как у вас, жить надо!.. Послушайте меня. Завтра утром я уеду вместе с группой из Старогорова, но мы еще встретимся. Я обещаю вам, что мы будем действовать так, чтобы не мешать вам работать. Мы вели себя тихо?
- Да.
- Сегодня я говорю с вами неофициально. И не веду протокола... Расскажите все о себе! Без утайки!
- Вы действительно хотите мне помочь?
- В рамках закона - да, я готов вам помочь! Подумайте...
Храмов молчал.
Я встал, как бы заканчивая разговор.
Лицо инженера исказила гримаса.
- Подождите!..
Я смотрел на него и ждал, что он скажет дальше.
-...Вы когда-нибудь видели, как бежит по дороге заяц, попавший под свет автомобильных фар? Как он скачет, не в силах вырваться из цепкого этого луча... Вот я и есть этот заяц... Послушайте, подполковник Бизин, я вам верю... Верю потому, что знаю: при желании вы уже могли бы меня посадить. Я бы сидел под замком, за решеткой, а вы бы неспешно расследовали меня. Да, вероятно, так вы и должны были поступить. И, наверное, у вас и в самом деле будут из-за меня неприятности по службе. Потому что любая служба - это в чем-то механизм, автомат, запрограммированный, выверенный, продуманный до мельчайших деталей. Тот, кто - пусть даже и непреднамеренно! - попытается нарушить ритм отдельных частей этого механизма, должен быть раздавлен. Я рассуждаю сейчас как инженер. Какие могут быть на службе эмоции, благородство? И прочее... А вы тем не менее не сажаете меня в машину, не увозите с собой. Вы благородны по отношению ко мне. Помните, у Виктора Гюго? Жавер и Жан Вальжан? Кошка и мышка. Сначала один был кошкой, а другой - мышкой. Потом они поменялись ролями. И Жавер сломался, повергнутый в прах благородством Жана Вальжана. В нем сломалась машина... Ах, боже мой, что я несу, что?.. Но я сейчас вам скажу одну вещь, это очень важно, очень. Сейчас, я только сформулирую... Вы ведь и в самом деле, вероятно, хотите мне помочь? Вы можете мне помочь! Можете, можете, я знаю. И для этого вовсе не обязательно кому-то быть Жавером, а кому-то Жаном Вальжаном. Другое время, другие отношения. Какой между нами может быть антагонизм... Мы оба работаем на благо одного общества... Нет, не то! Но сейчас я скажу... - Он шептал то громче, то тише. Это походило на бред. Нет, нет, - он словно догадался, о чем я думаю, - я не сошел с ума. Что вы! Не бес покойтесь. Просто я попал в капкан, из которого не могу вырваться. Вы можете мне помочь. Да, да... Знаете, каким образом?
- Каким же?
- Не занимайтесь моим делом! Да, именно, так! Я прошу вас, Вениамин Александрович!
- Как это? - Я был ошарашен его словами.
- Вот так! Это просто! Вы можете мне помочь! Человеку! Все, что вы сказали, - правда. Я не Храмов. Но я никого не убивал. Наверное, я был преступником. Нет, не наверное, а точно, определенно - был. По закону. Но это было так давно... За сроком давности... Вряд ли меня сейчас накажут... Но что мне суд государства, если моя семья меня осудит?.. Сам себя я давно приговорил, ибо всегда думал об искуплении и не находил его. Я слишком много лет жил под чужим именем, чтобы сейчас сказать своей жене: "Я не тот, за кого ты меня приняла, принимала, принимаешь!" Моя жена - она святая. А мои дети? Что я скажу своим детям? Мое разоблачение равносильно моей смерти. Но ведь и смерть разная. Иная с цветами, венками, речами, оркестром. А бывает, зароют, как собаку, где-нибудь под забором. Мои дети Храмовы... Они-то уже Храмовы... Послушайте, Вениамин Александрович, я старше вас на много лет... Ответьте мне: неужели двадцать пять лет честной, полезной обществу, людям жизни могут быть зачеркнуты несколькими несчастными, изломанными годами?! Где же тогда справедливость людей? Общества? Значит, главное - это месть? Месть?! Да, это в меня стреляли! И я знаю, кто это сделал. И почему. Наверное, он имел право - свое, личное право - стрелять в меня. Хотя у меня было большее право - убить его. Вы ничего не поймете, потому что я не могу вам сказать глазного: кто и почему попал в Сурина, целясь в меня. Вот такая нелепая ситуация сложилась: я должен всеми правдами и неправдами покрывать этого убийцу... Господи, чего в жизни не бывает? Да если хотите знать, лучше бы мне погибнуть тогда, в гостинице. Я бы погиб, но остался в памяти жены, детей - мужем и отцом. А так?.. Нет, ничего я не скажу! Но умоляю вас, детьми своими заклинаю - не расследуйте меня! Неужели в вашей жизни добавится чуть больше счастья, если вы сделаете несчастными сразу четырех человек, трое из которых безвинны? Я знаю, что вы скорее всего докопаетесь до конца. Вернее - до начала... У вас для этого есть возможности и силы. Целое государство, и какое... Но прошу вас... хотите, на колени встану? Не делайте этого!.. Прошу вас... Как человек человека! Никому ведь хуже от этого не будет. Я уже наказан. Всеми годами, когда каждый день боялся вот этого мига... Я ждал вас. И вот вы приходите и говорите: "Ты не Храмов!.." Боже мой, если бы вы знали, какая это пытка - так жить... Прошу вас, прошу...
