Светлана Лурье - Ереван. Мифология современного города
Республиканской осталась практически только обувная промышленность. Она осталась несекретной. Спроси ереванца, какая специальность была самой популярной в 60-е. Наверняка скажет – “обувщик и строитель”. В то время как на самом деле это были электронщик и химик. Только секретные – даже родной армянский Госкомстат о них не знал…
В результате засекречивания и тайной “приватизации” секретными стали даже такие заводы, которые производили обычные болты и гайки (завод “Метиз”: остановку трамвая у этого завода так и называли – остановка “Болт и гайка”), или столовые приборы (у этого “секретного” завода в Эчмиадзине вечно толпились приезжие, желающие приобрести отличные вилки и ложки).
Но казусы казусами, а социальное влияние бурного взлета промышленности и науки было крайне благотворным для всей Армении. Во-первых, армянская любовь к образованию подтвердилась успехом тех, кто занял ведущие позиции в науку и промышленности на первых ее шагах. Имена многих из них, в отличие от “варпетов” культуры, не стали общеизвестными. Но в людях укрепилось желание непременно дать как можно лучшее образование детям, усилилось внимание к институтам, уважение к учителям, преподавателям.
Надо сказать, образ инженера, ученого и учителя (да и врача) в Армении резко контрастировал с общесоюзным. Как и во всей стране, это были не самые высокооплачиваемые люди (кроме крупных руководителей). Но в Армении отношение малообразованных рабочих к образованным интеллигентам оформилось в 60-е годы как отношение отцов к любимым детям: за интеллигенцию “болели”, ее любили слушать, ее считали цветом нации. Старшие, малообразованные слои считали: “Это наши дети, мы трудились, чтобы они получили образование. Они – наше будущее”.
Мало кто вне Армении поверит, что интеллигент (в правильном смысле – специалист, профессионал) носил свое имя с гордостью. Его по возможности оберегали от бытовых проблем, без которых не обходилась жизнь других людей, его искренне уважали: работники ЖЭКа и милиционеры в том числе.
Пожалуй, социальная обстановка вокруг научной и промышленной интеллигенции стала главным залогом тех успехов, которых добились ученые и производственники Армении.
Сведения о них не очень известны, поскольку имели оборонное значение. Но теперь о них можно хотя бы перечислить. В промышленности это уникальные полимеры и строительные материалы, солнечные батареи для космических аппаратов, точные измерительные приборы и эталоны, электроника от первых транзисторов до микросхем, первые электромузыкальные инструменты, лучшие в стране вычислительные машины (а в 80-х Армения выпускала уже 6 марок компьютеров – от микро- до больших), лазеры и лазерные кристаллы, целый ассортимент систем слежения, датчиков и автоматики, СВЧ-аппаратуры и промышленных роботов…
В науке это целый ряд достижений мирового класса в области физики высоких энергий, космических лучей, астрофизики, радиофизики, кристаллографии, тонкой органической химии, молекулярной биологии, и, наконец, мощнейший в Союзе исследовательский потенциал в области электроники.
Начало всему этому дали 60-е годы. А главное, именно тогда создался образ ереванца – высокограмотного, активного, крепко связанного со своей средой и ищущего пути в будущее для своей семьи, своего окружения, для любящего его народа.
В основу кинофильма “Здравствуй, это я”, была положена биография физиков братьев Алиханянов, создавших станцию космических лучей на горе Арагац и основавших Ереванский физический институт с его знаменитым электронным ускорителем.
Финальный эпизод фильма знаменателен. Шагающий по горам, как по городской улице, молодой физик в модной клетчатой рубахе встречает старого священника. “Сын мой, куда ты идешь? Не потерял ли дорогу в этих горах?”, – спрашивает батюшка. “Не беспокойся отец, места тут мне знакомые”, – совсем с другой, “городской” интонацией отвечает физик. Эти горы – продолжение улиц Еревана, его дел, его целей. Для физика эта станция космических лучей почти на вершине горы – родной дом на улице родного города.
Это был недолговечный период расцвета Еревана. Это тот солнечный Ереван, который остался как мечта и прекрасная сказка, как недосягаемая цель, как “золотой век”, к которому, увы, нет возврата, как первая и последняя любовь даже в памяти тех, кто его почти не видел, не застал – у современного юного поколения. Кажется, это был единственный по-настоящему счастливый советский город, который был ребенком советской империи, и как ее дитя, знал только любовь и ласку и сам любил ее наивной преданной любовью. Вряд ли сейчас это можно вполне понять.
День сегодняшний
Мы приводим, с самыми незначительными купюрами, рассуждения сегодняшней молодежи о судьбе Еревана. Я, Светлана Лурье, собрав однажды у себя дома несколько студентов университета и включив диктофон, о котором быстро забыли – вспоминали, только, когда он почему-либо “не хотел” записывать, предложила им поразмышлять о значении, о настоящем и прошлом Еревана.
– Тот Ереван был какой-то очень родной, мягкий, ласковый, какой-то материнский Ереван. Потом я долго жил в Тбилиси, а когда я в 90-е годы вернулся сюда, это была совсем другая какая-то атмосфера, на много более жесткая.
– И я хочу сказать насчет мягкости Еревана. Я, конечно, тогда тоже ребенком была. Но я вспоминаю совершенно другие отношения между людьми. Мама меня всегда брала с собой на работу. Она тогда в Академии наук работала. Там говорили, не знаю…
– Музыка, искусство, кино?
– Да, но не только об этом. Люди проводили дни спокойные какие-то, они имели свой ритм. Сейчас по-другому, сейчас жестко. Работа по ночам делалась. А вот днем рабочие часы никто не использовал для того, чтобы работать. Днем это были часы общения. Я это великолепно помню. Мои родители приходили ночью и работали, а днем никого невозможно было застать за работой. По вечерам все открытые кафе были заполнены людьми, которые что-то обсуждали, о чем-то говорили.
– В каждом кафе был свой контингент.
– Сейчас, в принципе, тоже есть.
– Ну сейчас не знаю. Сейчас, например, “Поплавка”[15] нет, много нет. Стиль изменился, стиль изменился резко.
– Современный “Поплавок” напоминает какой-то провинциальный Париж. Входишь, там какие-то все занятые люди, о чем-то сидят, говорят. Сотовые звенят. Ну совершенно другой “Поплавок”.
– У большинства людей была специальная одежда, специальные какие-то атрибуты, которые надевали, когда ходили в Оперу, например. А сейчас может звенеть сотовый телефон – это вообще отпадное что-то.
– Этот старый Ереван, возможно, отчасти и сохранился. Может быть он даже возрождается. Мы с моим другом недавно разговаривали и отметили, что, наверное как-то возрождается, потому что опять появились эти открытые ночью кафе.
– Сейчас темпы стали другие, люди стали стремиться скорее добраться домой, там сесть за что-то. Я вот это замечаю, даже те мои друзья, которые раньше предпочитали сидеть где-нибудь в кафе, болтать о чем-нибудь, сейчас стремятся домой.
– Дело в том, что публика, которая раньше сидела в кафе – разъехалась, а провинциалы засыпают обычно рано. Ночью в кафе сидеть – это как бы не то чтобы неприлично, но не принято и странно. Как я понял из разговоров на нашем курсе, ночное времяпровождение вне дома – это что-то не очень хорошее. Ночью надо сидеть дома.
– А что ночью делать?
– Спать, наверное. Как-то в группе я сказал, что в 10 часов еще не проснулся, они были просто шокированы этим. Кто же днем спит?
– Сейчас больше говорят, где какую разборку учинили, мальчики в основном, и кто из какого тага и у кого в каком таге есть знакомые.
– Таг, понимаешь… Я не знаю, есть ли такой армянский мужчина, который в определенном возрасте, например, в 13 – 14 лет не сидел на корточках в своем таге. Я, например, сидел на своей остановочке и очень этим даже доволен.
– Знаешь, когда этот спад в Ереване произошел. В те годы, когда без света сидели. У наших соседей была такая любимая песня. Все знают “Подмосковные вечера”. они взяли музыку этой песни и сделали эту песню под Ереван. По вечерам, когда собирались все вместе, потому что света не было, и не было куда пойти, вот тогда тип Еревана изменился полностью. Они пели эту песню. Там были такие строчки: “Транспорт движется и не движется, не могу уже я ходить, если б знали вы, если б знали вы, как любил давно я по городу побродить.” То есть, вот то главное, что уже нельзя бродить по городу. Ереван всегда был городом, по которому можно было бродить. Эта песня лично для меня больше всего отражала замену одного города каким-то другим. И стиль отношений изменился сразу.
– В это время ночная жизнь города умерла.
– Не то чтобы умерла, она перешла в дома, в квартиры. Люди сидели до поздна, но уже у себя дома.
