Френсис Кроуфорд - Две любви
- Вы хорошо знаете, государыня, что я не принадлежу ни к какому привилегированному классу,- сказал он.- И если вам угодно было бы предложить мне достойное испытание, дающее право заслужить рыцарство, я однако принял бы его лишь от моей законной государыни.
- Как, например, выучить меня игре в мяч? - спросила она, делая вид, что не слышала окончания его фразы.- Вы можете сделаться рыцарем одинаково, как за это, так и совсем за другое.
- Ваше величество никогда не бываете серьезны,- заметил Жильберт.
- Нет, иногда,- отвечала королева и опустила глаза.- Вы находите, что я недостаточно часто бываю серьезна? А вы... бываете таким... слишком часто, всегда такой?
- Будь я королевой Франции, то наверно имел бы такое же легкомысленное сердце,- сказал Жильберт.- Но если бы ваше величество сделались Жильбертом Вардом, то, может быть, вы были бы еще печальнее меня.
И он с горечью засмеялся. Элеонора подняла брови и спросила с оттенком иронии;
- Вы так молоды и уже имели столько огорчений?
Но в то время как она смотрела ему в глаза, на его лице появилось выражение истинного, жестокого страдания, которое невозможно скрыть.
Он оперся на стену, устремив неопределенно глаза перед собой. Тогда королева, видя, что неосторожно коснулась незалеченной раны, бросила на него взгляд сострадания и снова закусила розмариновый побег; понурив голову, она медленно пошла к следующему устою.
Там она повернула назад и, направившись обратно, подошла к нему. Прикоснувшись пальцем до его скрещенных рук, она посмотрела ему в глаза, устремленные далеко через ее голову.
- Я не хотела ни за что на свете причинить вам нравственную боль,сказала она очень серьезно.- Я хочу быть вашим другом, лучщим другом... Понимаете вы это?
Жильберт пришел в себя и, опустив глаза, увидел приближенное к нему лицо Элеоноры. Это положение должно было бы его взволновать, но сходство королевы с его матерью поставило такую между ними ледяную преграду, о которой он даже не помышлял.
- Вы очень добры, государыня,- сказал он.- Бедный оруженосец без пристанища и состояния не может быть другом королевы Франции.
Она слегка отодвинулась, но ее рука продолжала опираться на руку Жильберта.
- При чем же земли и состояние в вопросе дружбы... любви? - спросила она.- Очаг дружбы в сердце тех, кто ее испытывает, благоденствие дружбы вера в нее.
- Да, государыня, это должно быть так,- ответил Жильберт.
Ее голос разгорячился и задрожал.
- Тогда будьте моим другом,- продолжала она.
Ее рука протянула ему руку в ожидании, что Жильберт положит в нее свою.
Он взял ее и поднесь к губам, делая жест, что преклоняет колено.
- Поберегите это для двора,- сказала она.- Когда мы одни, воспользуемся нашей свободой и будем простыми человеческими существами, мужчиной и женщиной, другом и подругой.
Жильберт все еще держал ее руку и видел только настоящую истину, под маской дружбы которой она скрывала разрастающуюся любовь. Он быль молод и считал себя одиноким, почти без друзей. Его сердце внезапно наполнилось благотворной теплотой, смешанной с действительной признательностью в настоящем и самой рыцарской преданностью в будущем.
Элеонора чувствовала, что отчасти одержала победу и сразу потребовала привилегию дружбы.
- Так как мы друзья,- сказала она, не оставляя его руки,- не окажете ли вы мне доверие и не расскажете ли, что разбило вам сердце? Может быть, я помогу вам? Скажите мне все,- повторила она.- Скажите о себе все.
Жильберт колебался, а королева, прочитав на его лице нерешительность, нежно пожала ему руку, поощряя его на откровенность. Убедительно-нежный голос Элеоноры производил на него еще большее впечатление, чем ее красота. Прежде чем дать себе отчет в том, что он делает, Жильберт шел медленно слева от королевы в тени церкви и рассказывал ей свою историю. Заинтересованная королева молча слушала его, слегка повернув к нему свою голову; их глаза встречались с обоюдной симпатией. Разумеется, он не рассказал бы своей истории мужчине, не рассказал бы ее и женщине, которую любил. Элеонора же представлялась ему новой, неведомой связью, и его сердце осветилось тихим светом дружбы, и в нем зародилось неожиданное доверие.
Он рассказал все, что случилось с ним, от начала до конца; но звуки его собственных слов казались ему странными Он рассказывал ей о том, что видел два, три года назад, как будто это были совсем недавние события. Не раз он неожиданно прерывал рассказ, будучи охвачен ужасом от того, что рассказывал, почти сомневаясь даже в своем собственном свидетельстве. Впрочем кое о чем он умолчал... Он не сказал о Беатрисе и не намекнул о любви, наполнявшей его грудь и занявшей место в его жизни.
Сделав множество поворотов, он едва сознавал, что королева взяла его под руку и время от времени нежно пожимала ее в знак симпатии.
Когда он окончил дрожавшим голосом свой рассказ о том, как отправился в свете искать счастья, королева остановила его, и оба стояли неподвижно.
- Бедный мальчик,- прошептала она тихим голосом,- бедный Жильберт!
Она сделала с умыслом ударение на его имени.
- Свет сильно задолжал вам... не он заплатит этот долг.
Она улыбнулась, произнося последние слова, и еще неожиданнее и крепче пожала ему руку. Жильберт тоже улыбнулся, но с видом недоверия. Затем она посмотрела на свою руку, лежавшую на его рукаве, и задумчиво сказала:
- Но это не все, разве не было женщины в вашей жизни... не было любви... особы, которая была для вас дороже всего, что вы потеряли?
Легкий румянец покрыл щеки Жильберта и тотчас же исчез.
- Ее у меня тоже отняли,- сказал он тихим, но твердым голосом.- Это была дочь Арнольда Курбойля... Женясь на моей матери, он сделал из своей дочери мою сестру. Вы знаете закон церкви?
Элеонора раскрыла рот, чтобы отвечать, и тотчас закрыла его, не произнеся ни слова; ее веки полузакрылись, заволакивая ее загадочный взгляд. Если Жильберт Вард не знал, что церковь в подобных случаях соглашается на разрешение, зачем ему об этом говорить?
- Впрочем,- прибавил он,- я не могу теперь на ней жениться иначе, как силой похитив ее у отца.
- Без сомнения,- ответила, все еще раздумывая, королева. - Она белокурая?
- Нет, у нее черные волосы, - ответил Жильберт.
- Я хочу сказать, красива ли она? - возразила королева.
- Для меня, да,- сказал Жильберт.- Она самая красивая женщина в свете. Но иначе и быть не может. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил мне о ней. Она не так прекрасна, как ваше величество... ее красота не лучезарна, не великолепна и не совершенна... Но на мои глаза она очаровательна...
- Я очень хотела бы ее видеть,- прибавила королева.
Последовало молчание, и они снова начали ходить по-прежнему рядом, но рука Элеоноры уже не была в руке Жильберта. Она угадала, что глаза ее спутника сосредоточились на далеком лице, что его рука жаждала пожатия не ее руки, и легкая дрожь почти болезненного разочарования охватила все ее существо; королева не привыкла встречать сопротивление, как в мелких, так и в крупных вопросах.
Красивый англичанин страшно притягивал ее не одними только своими внешними качествами; какая-то тайна витала над ним, и со дня его приезда в Париж она испытывала необъяснимое, обаятельное любопытство, которое обещала себе рано или поздно удовлетворить. Теперь, узнав его жизнь, она еще более полюбила Жильберта и почувствовала непреодолимое желание видеть молодую девушку, занявшую первое место в его существовании. Она старалась вызвать в своем воображении смуглое молодое лицо, о котором он говорил, но ее мозг порождал лишь зловещее видение. Когда Жильберт вновь заговорил, она настолько была взволнована, что заметно вздрогнула.
- Ваше величество, вы ничего мне не прикажете? - спросил он.- Разве ничем не могу доказать мою благодарность?
- Ничего, я ничего от вас не потребую,- ответила она.- Будьте лишь истинным моим другом... другом, которому я могла бы довериться, с которым я могла бы говорить совсем искренно, как с собственной душой, и которому я могла бы сказать, как сердечно я ненавижу свой образ жизни.
Она произнесла последние слова порывисто, с увлечением и диким недовольством, такими же искренними, как ее доводы.
- Каким образом ваша жизнь может быть вам ненавистна? - спросил Жильберт, глубоко удивленный и далеко не узнавший ее так же хорошо, как знала королева его.
- Как же жизни не быть для меня ненавистной,- сказала она,- когда все природные желания, заслуживающие труда существовать, заглушены, прежде чем пробудятся? О! Как часто желаю я быть мужчиной!
- Мужчины об этом пожалели бы,- возразил улыбаясь Жильберт.
Внезапно во время их разговора в воздухе раздался хор, певший латинскую молитву. Инстинктивно королева увлекла Жильберта под сень одного из устоев.
Он повиновался этому движению, с трудом понимая, что делает. Пение разлилось в воздухе, и минуту спустя показалась процессия, свернувшая к двери церкви. Все шли попарно, предводительствуемые лицом, несшим крест; первыми шли дети-певчие, одетые в белые и красные одежды, потом монахи-бенедиктинцы в черных одеждах, за ними следовали соборные патеры в фиолетовых суконных рясах и в стихарях из тонкого белого полотна. Все пели громко, с усердием, вкладывая в каждую ноту святого гимна жизнь и душу. Затем королева и Жильберт увидели из своего убежища приближавшийся балдахин из золотой парчи, который несли юноши в белых одеждах на шести золотых палках. Под балдахином шел почтенный епископ, наполовину скрытый просторной вышитой мантией, из-под нее виднелась дароносица, которую он нес с благоговением. Его выцветшие глаза были набожно устремлены на Святые Дары, в то время как губы шептали глухую молитву.
