Анатолий Гладилин - Сны Шлиссельбургской крепости Повесть об Ипполите Мышкине
По вечерам в комнатах многолюдно и накурено. Собираются студенты. Раньше они вместе сиживали в аудиториях Петровской лесной и земледельческой академии, а ныне кто на фабрике слесарит, кто шабашит в плотницких артелях.
По вечерам на общем столе — самовар и баранки. Чаю вдоволь, сахару — в обрез. Только по воскресеньям девушки подают к постным щам сазанину. И хоть артельщик и купец исправно рубли отсчитывают, да только эти деньги идут в общую кассу. На всем экономят, разве что табаку вдоволь. Табак — он голод глушит и дневную усталость снимает. Ведь известно, что «железный» Рахметов хоть и на гвоздях спал, но сигары покупал хорошие.
Спорят? Нет, уже не спорят. Все ясно и определенно. В сотый раз планы на лето обговаривают. К лету будут готовы брошюры, листовки (Войнаральский обещал, он не подведет). И тогда… «плотники» и «сапожники», «коробейники» и «офени» обойдут все села в центральных и приволжских уездах. В убогой избе хозяин сперва настороженно встретит гостя, поскребет свою нечесаную бороду, а потом кликнет сватьев и братьев, и усядутся мужики в горнице, и при свете лучины будут вслух читать книжечки и «тайные» письма. И поймут наконец, узнают настоящую правду: кто — истинный враг крестьянина, кто — кровопивец. Ибо написано у Бакунина: «Ничего не стоит поднять любую деревню». Ведь «вне народа, вне многомиллионных масс рабочих нет более ни жизни, ни дела, ни будущности».
А через год… Вот тут можно вдоволь помечтать; что же будет через год?
Хрустит баранками Варенька, Сашенька пускает колечки дыма. Мимолетный взгляд, улыбка. И это любовь была? Хмурится студент. Господа, мы стоим на пороге великих дел! Народ вскормил нас на свои трудовые гроши. Теперь наша очередь вернуть народу долг. Взгляд, улыбка… И это любовь была? Глупости, не время. Вот через год, когда встретимся…
Когда они встретятся? В каких тюрьмах? И придется ли встретиться?
ОТ АВТОРА:
Мышкин вспоминает одну из коммун, куда его привозил Войнаральский. Как уже отмечалось, Мышкин держался в стороне от всех организаций радикальной (как она себя называла) молодежи. Между тем в то время в России возникали многочисленные кружки и коммуны. Вот, к примеру, что пишет о знаменитом кружке «чайковцев» историк-писательница Е. Таратута: «Все имущество каждого члена кружка являлось общим достоянием всего кружка. Среди кружковцев были и богатые и бедные. Князь Кропоткин… владел землями в Тамбовской губернии и все свои доходы передавал кружку. А Софья Перовская, хотя была из богатой и знатной семьи, не имела ничего, так как стала учиться на женских курсах вопреки воле отца и ушла из дома без копейки. Три сестры Корниловы были дочерьми богатого купца и фабриканта фарфоровых изделий. Время от времени они вносили в кружок небольшие суммы; но чтобы снабдить товарищей средствами, необходимыми для деятельности кружка, одна из сестер фиктивно вышла замуж за одного из своих же, чтобы получить приданое.
Все члены кружка сами зарабатывали себе на хлеб, кто — давая уроки, кто — переводя статьи и книги с иностранных языков. И сын богатого помещика, и дочь бедного сельского священника одинаково довольствовались лишь самым необходимым — уже белый хлеб считался роскошью…»
Легко убедиться, что, несмотря на некоторое различие, обстановка в кружках и коммунах была одинаковой. Кружки и коммуны возникали стихийно. У радикальной молодежи под влиянием «нечаевского дела» очень еще сильны были настроения против «генеральства» руководителей, и не было единого, централизованного, организующего центра.
Правда, несколько человек пытались хоть как-то скоординировать действия революционной молодежи. В первую очередь это относится к Порфирию Ивановичу Войнаральскому, богатому помещику, бывшему мировому судье, который все свое состояние передал коммунам и студенческим радикальным обществам. Подготавливая «движение в народ», Войнаральский хотел создать по всей губернии опорные пункты: нелегальные квартиры, мастерские, где хранились бы деньги, фальшивые паспорта, литература. В этом Войнаральскому помогал и Дмитрий Рогачев, который отказался от мундира артиллерийского офицера и даже работал какое-то время рабочим у сталелитейной печи.
В конце 1873 года Войнаральский через Супинскую познакомился с Мышкиным и очень заинтересовался его типографией.
Для решающего разговора с Мышкиным Войнаральский пригласил Рогачева, а также Сергея Кравчинского и Сергея Ковалика — людей, пользующихся авторитетом в радикальных кружках.
Супинская разлила чай и коротко в упор взглянула на Мышкина. В ее взгляде читался немой упрек: «Чего ж ты молчишь?» Действительно, все, о чем так долго и подробно рассуждали Войнаральский и Рогачев, предназначалось не для Кравчинского и Ковалика. Эти четверо давно были знакомы между собой. «Специально для меня организовали нечто вроде просветительской лекции, — с горечью подумал Мышкин. — Или впрямь меня принимают за темного мужичка? — Он постарался подавить чувство обиды. — Нет, они просто меня мало знают».
— Собственно, нет предмета для спора, — заметно волнуясь, начал Мышкин. — Все мы озабочены одним: что нужно делать? как помочь народу? На «просветительскую» деятельность государевых чиновников рассчитывать не приходится. Крестьянин может заимствовать что-либо полезное только от лиц, сочувствующих ему. Пропаганда необходима, чтобы добиться нового общественного строя, при котором народ будет и сыт, и не бит, и здоров, и разумен, и свободен, и счастлив…
Ковалик и Войнаральский переглянулись. «Общие слова говорю», — подумал Мышкин и, разозлившись на себя, продолжил:
— Итак, новый общественный строй. Но простите за наивный вопрос: какой именно? Конституционная монархия? республика? Что мы предложим народу? Земской собор? Всеобщее избирательное право? Известно, что избранное во Франции демократическим путем правительство Тьера два года тому назад расстреляло парижских рабочих. Пригодны ли для России формы западной буржуазной демократии? Короче: есть ли у нас политическая программа?
Усмехнулся Сергей Ковалик и знаком руки прервал Мышкина:
— Вы требуете от нас готовой политической программы? Отвечаю с полной откровенностью: ее у нас нет. В одном уверен: нельзя допустить, чтобы русский мужик попал в хищные лапы капиталиста-мироеда. Если мы будем бездумно копировать Запад, то обречем русский народ на муки буржуазного развития. Мы не политиканы. Наша задача — помочь народу сбросить с себя путы рабства. Крестьянская масса в основе проникнута принципами коллективизма, расположена к общинному производству. Европейское буржуазное государство — не для России…
— Помните, у Бакунина сказано, — вмешался Войнаральский, — что в идее народного управления на основе всеобщих выборов кроется деспотизм меньшинства. Это меньшинство будет состоять из работников, точнее, из бывших работников, которые, лишь только сделаются правителями или представителями народа, сами перестанут быть работниками и будут смотреть на весь чернорабочий люди с высоты государственной. Они будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом.
— Ну, это Бакунин слишком далеко заглядывает, — заметил Кравчинский. — Прав он или нет — дело далекого будущего. До всеобщих выборов еще надо дожить. В общем, об основах нового российского государства позаботится сам народ. Пока что всех нас объединяет нетерпеливое желание конкретных действий. Что бы там ни говорили, но летом следующего года вся радикальная русская интеллигенция отправится в народ, ибо сейчас наша главная задача — объяснить крестьянину, что его по-прежнему хищнически эксплуатируют помещики, мироеды и чиновники. Точно какой-то могучий клик пронесся по стране, призывая всех, в ком есть живая душа, на великое дело спасения родины. И все, в ком есть живая душа, отзовутся и пойдут.
— Меня, во всяком случае, агитировать не надо, — резко ответил Мышкин. — Я готов в любой момент…
— Другого ответа я и не ждал, — мягко улыбнулся Кравчинский, — однако ваше место в Москве. После разгрома типографии Долгушина большая часть литературы поступает из-за границы. Но этого мало, крайне мало. Нам нужна печатная база в России. Понадобятся сотни брошюр, тысячи прокламаций, причем значительными тиражами. Думаю, что широкая революционная пропаганда приведет только к положительным результатам. Впоследствии мы найдем с вами время для продолжения теоретической дискуссии. Согласны?
— Безусловно, — ответил Мышкин. — Я тоже предпочитаю конкретное дело. Однако на Тверском печатание нелегальщины практически исключено. Надо будет разделить имущество с моим компаньоном и открыть собственную типографию. Это удастся не раньше весны… И еще должен предупредить: планы Сергея Михайловича, — кивок в сторону Кравчинского, — несколько утопичны. К лету мы не успеем отпечатать нужного количества литературы. Поймите, у типографии своя специфика работы. Нельзя обойтись без официальных заказов. За типографиями установлен строгий контроль. Сокращение выпуска книг вызовет подозрение. Да и не все рабочие надежны… Запрещенные брошюры будут набирать верные люди в отдельном помещении.
