Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Так называемое Житие Владимира особого состава{48} рассказывает историю крещения Владимира в Корсуни с некоторыми отличиями от летописного варианта. Владимир — ненасытный блудник и многоженец, желая (по внушению дьявола) во что бы то ни стало заполучить в свой гарем двенадцатую жену, шлет послов к правителю Корсуни просить за себя его дочь. Тот отвергает это предложение, ссылаясь на «поганство» (язычество) жениха. Оскорбленный Владимир идет на Корсунь войной и, овладев городом, бесчестит дочь корсу некого «князя» в присутствии ее родителей, которых затем убивает. После этого победитель охладевает к опозоренной девушке и сватается к сестре византийских императоров. Дальнейшие события излагаются в соответствии с рассказом Повести временных лет.
Пространному летописному повествованию о крещении Владимира присущи многие недостатки, и в первую очередь — отсутствие сюжетной цельности, ибо Повесть временных лет на самом деле рассказывает не одну, а по крайней мере три истории, почерпнутые из разных источников и сведенные воедино простейшим способом — посредством поочередного их пересказа. Во-первых, это адаптированное к русской почве предание о проповеди представителей трех соперничающих религий (иудаизма, мусульманства, христианства) перед государем, которому предстоит выбор «истинной веры». По всей вероятности, оно восходит к соответствующей еврейской легенде о принятии хазарским каганом иудейства, широко известной за пределами каганата. Например, арабский писатель XI в. Аль-Бекри в «Книге путей и стран» передает эту историю так: «Причина обращения царя хазар в еврейскую веру после того, как он был язычником, была следующая: он принял христианство, но сознавши ложь своей религии, советовался с одним из своих мерзубанов [наместников] о том, что его в этом деле озабочивало. Тот сказал ему: о царь! обладатели откровенных книг — три разряда людей. Пошли же к ним и разузнай их дело и последуй тем, кто обладает истиной. Вследствие этого он послал к христианам за епископом. А был у него некоторый муж из евреев, ловкий в спорах. Последний начал рассуждать с епископом и сказал ему: что скажешь ты о Моисее, сыне Имране и откровенной ему Торе [Ветхом Завете]? Тот ответил: Моисей — пророк и Тора — истина. Тогда еврей сказал царю: вот он подтверждает истину моей веры… Епископ против этого не мог возразить ничего дельного. И послал царь к мусульманам, и те отправили к нему человека ученого, умного и ловкого в спорах. Но еврей подослал к нему одного человека, чтоб его отравить в пути. Таким образом мусульманин умер; еврей же склонил царя к своей вере, и он стал евреем».
С некоторыми вариациями сказание об «испытании вер» хазарским каганом изложено также в «Хазарской книге» Иегуды бен Галеви и в ответном письме хазарского царя Иосифа к рабби Хасдаю ибн Шафруту (около середины X в.){49}. Однако древнерусский летописец не ограничился простой перелицовкой этого расхожего предания, дополнив его другим заимствованным произведением — вложенной в уста греческого миссионера «Речью философа», которая, перед тем как попасть на Русь, по-видимому, имела хождение в Моравии и Болгарии в качестве истории обращения в христианство моравского князя Ростислава и болгарского князя Бориса (середина 60-х гг. IX в.){50}.
Второе сказание, использованное летописью — об «изведывании вер» посольскими «мужами» Владимира, — отличается от первого только способом выбора «лучшей» религии. Трудно судить, насколько оно оригинально. Какое-то отдаленное эхо летописной легенды о посольствах, кажется, можно расслышать в рассказе арабского ученого конца XI — начала XII в. Марвази об «испытании вер» неким «царем русов» Булдмиром / Буладмиром (вероятно, искаженное «Владимир»), вначале принявшим христианство, а затем пожелавшим стать мусульманином. Будучи язычниками, пишет Марвази, русы добывали себе пропитание мечом, «и было их воспитание таким, пока они не приняли христианство… Когда они обратились в христианство, вера притупила их мечи, дверь добычи закрылась за ними, и они вернулись к нужде и бедности, сократились у них средства к существованию. Вот они и захотели сделаться мусульманами, чтобы были дозволены для них набег и священная война… Вот они и послали послов к владетелю Хорезма, четырех мужей из приближенных царя, а у них есть независимый царь, называется их царь Булдмир… Пришли послы их в Хорезм, поведали цель посольства, обрадовался хорезмшах тому, что они захотели стать мусульманами, и послал к ним кого-то, чтобы тот наставил их в законах ислама, и они обратились в ислам».
Разведыванием сущности мировых религий Владимир занимается также в одном анонимном византийском сочинении (так называемый «Аноним Бандури» — по имени его издателя A. Banduri), которое могло послужить источником для соответствующего сюжета Повести временных лет{51}.
Много позднее сложилось польско-литовское предание о враче Иване Смере, половчанине по происхождению, которому Владимир будто бы поручил исследовать веры. Объехав разные земли, Смер добрался до египетской Александрии, откуда отправил князю письмо, вырезанное на медных досках. Суть этого послания сводилась к тому, чтобы Владимир не принимал ни греческую, ни римскую веру, так как чистое апостольское учение сохранилось только в александрийском христианстве. В XVI в. житель Витебска Андрей Колодинский якобы перевел письмо Смера на русский и польский языки, и с тех пор оно хранилось в одном из польских монастырей. В следующем столетии сын польского богослова Андрея Вышеватого, Бенедикт, сообщил эти сведения церковному писателю Христофору Занду, который включил их в свою книгу «Ядро церковной истории». Оттуда известие о Смере попало в «Российскую историю» М.В. Ломоносова. Русский ученый предположил, что Смер обратился в Александрии в коптскую ересь, «которая содержит обрезание; чего ради не удостоена Владимирова внимания»{52}.
Современная наука разоблачила «письмо Ивана Смера» как фальсификацию XV—XVI вв., вышедшую, по всей вероятности, из среды польско-литовских социниан. Социнианское учение относилось к ересям арианского толка, отрицавшим троичность Бога, чем и объясняется восхваление Смером чистоты «александрийского христианства» (ересиарх Арий в конце III — начале IV в. был пресвитером александрийской церкви).
И только третье летописное сказание — о крещении Владимира в Корсуни (так называемая «корсунская легенда») — безусловно является самобытным древнерусским произведением, хотя заимствования отдельных мотивов, вроде предшествующей крещению болезни, вовсе не исключены[41].
Как можно заметить, каждая из трех использованных летописью легенд с сюжетной стороны вполне самодостаточна, и первые две по своему внутреннему смыслу тоже должны были бы заканчиваться крещением испытавшего веры Владимира. Вероятно, так когда-то и было, и лишь в достаточно поздней редакции Повести временных лет произошло их искусственное сращивание в одно целое посредством плохо мотивированного откладывания Владимиром последнего шага к купели: выслушав проповедников трех религий и греческого «философа», князь решает «подождать еще маленько», чтобы «испытати всех вер», хотя только что всех их «испытал»; а затем, еще раз «испытав» веры через своих послов, он начинает ломать голову над совершенно другой проблемой, которая неожиданно выступает на первый план, заслонив собой все остальные: в каком городе ему следует принять крещение. Ответ, конечно, заранее предопределен существованием «корсунской легенды».
Этот сумбурный и компилятивный рассказ, который даже многим историкам Церкви «представляется совершенно неудовлетворительным, ни логически, ни психологически»{53}, тем не менее имеет своеобразную логику — логику провиденциализма. Видимо, в свое время она была достаточно убедительна для образованных людей Древней Руси. Благодаря двум характерным фрагментам текста: словам хазарских «жидов» о том, что «предана бысть земля наша хрестеяном» (крестоносцы удерживали за собой Палестину со второй половины 90-х гг. XI в. до 1187 г.), а также резкому антикатолическому выпаду со стороны «Корсунского епископа» в обращенном к Владимиру вероучительном слове («не принимай же от латыне учения, их же учение развращено»), из чего с несомненностью явствует полное конфессиональное размежевание с Римской церковью, — можно с уверенностью датировать окончательное оформление сказания о крещении Владимира в составе Повести временных лет XII веком, может быть, даже второй его половиной{54}. В качестве поздней историографической концепции, отразившей дух своего времени, «история крещения, о которой повествуется в летописи, являет собой прекрасный памятник древнерусского (уже христианского) исторического сознания, а также литературной и религиозной жизни и обычаев начала XII столетия»{55}. Но было бы напрасно пытаться обнаружить в ней признаки современного событиям источника.
