Михаил Сарбучев - Крест против Коловрата – тысячелетняя война
В 40–50-е годы н. э. в Иудее наблюдался стремительный рост христианства. В «христиане» записывались бывшие иудеи, фарисеи и ессеи (Сыны света). По числу приверженцев «Назаряне» обогнали фарисеев. По свидетельству Иосифа Флавия, к этому времени в Палестине насчитывалось не менее 8000 христиан и всего 6000 фарисеев (или тех, кто продолжал себя так называть). С началом первой иудейской войны против Рима (66–70 гг.) положение в корне изменилось40. Почти все саддукеи (священническая аристократия) пали жертвой народного восстания. Кумраниты были рассеяны, фарисеи и христиане покинули Иерусалим. Начались репрессии. К 70 году гибель Храма и оккупация страны поставили иудейство на грань полной катастрофы. Последнее мессианское восстание Бар-Кохбы было подавлено. Иерусалим был переименован в Элиа Капитолина, став полностью римской колонией. Казалось бы, победа полная и безоговорочная. Израиль разгромлен, и ему не подняться. Но римляне недооценили силу слова Божьего. Или силу смены культурных кодов. Через 300 лет последний римский император Юлиан (последний античный «эллин») вынужден был отражать наступление «варваров», и эта попытка оказалась неудачной. Так спор эллинов и иудеев стал стержнем истории христианства и как следствие – всей европейской истории. Но по сути – это теологический спор внутри одной конфессии. А мы знаем, что битвы между «своими» обычно самые кровавые.
По следам ханаанских божеств
Боги – очень хитрые существа. Они часто смеются над людьми. Даже когда люди пытаются их уничтожить – они обманывают, притворяются мертвыми, а затем «воскресают» в совершенно неожиданных ипостасях. Нам внушают, что русский фольклор подвергся очень сильному христианскому влиянию. 40 лет назад внушали ровно обратное. Но «подчищать» фольклор труднее всего. Это миллионы носителей, каждый из который аутентичен. Надо либо уничтожить все носители – истребить народ, либо… другого «либо» просто нет. Пока есть хотя бы один человек, относящий себя к некоей традиции «коллективного бессознательного», и пока он в состоянии эту традицию транслировать вовне – боги живы и готовы немедленно возродиться. Это их свойство – свойство демиурга – хорошо описано фольклористами. В последнее время появилось немало «исследователей», основной задачей «исследовательской деятельности» которых стало доказательство того, что русский фольклор есть не что иное, как производная от библейской традиции. Часть таких «исследований» стали достаточно популярны. Наблюдения, приводимые оными, и вправду представляют определенный интерес, вот только в интерпретации допущены явные натяжки. «Герой русских народных сказок чаще всего младший или неудавшийся ребенок, короче, Иванушка-дурачок. Это нетипично для фольклора, так как героем национального эпоса народ изображал храбреца, умницу и красавца – таким, каким он хотел видеть себя. Греческие мифы вообще не знают убогих персонажей, там только боги, титаны и герои (а как же хромой и уродливый Гефест? – М. С.). Нартские эпосы народов Кавказа, персидский цикл о Джамшите, древнешумерские сказания о Гильгамеше – все, что ни вспомним, будет сказанием о подвигах богатыря. Список персонажей содержит имена отверженных, грешников, полукриминальных личностей, которые избираются божественным Провидением для особой миссии. Не право рождения, а харизма делает их ключевыми фигурами сюжета. Похожие мотивы, когда человек низкого происхождения, не богатырь становится во главе народа и побеждает, содержатся разве что еще в Книге Судей, охватывающей период завоевания Ханаана. Бедняк и левша (в древности это серьезный физический недостаток!) Аод изготовляет (оружие ему не положено по положению) себе меч и хладнокровно убивает царя угнетателей (гл. 3). Женщина Дебора (а времена матриархата уже прошли) собирает коалиционное войско и побеждает в решающей битве (гл. 4, 5). Иеффай, изгнанный из дома сын блудницы, возглавивший шайку разбойников, оказывается единственным, кого старейшины могут поставить во главе войска для борьбы с аммонитянами (гл. 11). И самый яркий и известный из героев Книги Судей – Самсон, он обладает феноменальной физической силой и явным умственным отставанием, параноидальной тягой к насилию и распущенности (гл. 14–16). Кроме того, он – назареец, член секты, которая добровольно исключила себя из традиционного общества (ее члены ходили практически без одежды, жили в диких местах, не стригли волос, устраивали убийства отступников и коллективные оргии). Преодоление собственной серости, низости происхождения, выдвижение в герои благодаря собственной энергии в сочетании с покровительством высших сил объединяют Самсона, Иеффая и нашего Иванушку»41.
Тут можно не согласиться. Мотив «дурака» вовсе не является уникально русским. Так, персонаж «дурень Ганс» встречается у Г.-Х. Андерсена (при всем уважении, вряд ли знаменитому датчанину был так хорошо знаком русский фольклор). Не блещет умом и герой сказки «Бедный работник с мельницы и кошечка» (Братья Гримм) – немецкая версия французского «Кота в сапогах», где главный герой тоже сильно уступает в интеллекте домашнему животному. То же можно сказать и о «полукриминальных личностях, избираемых божественным Провидением для особой миссии». Выводить, скажем, цикл новгородских былин о Василии Буслаеве от ханаанских мифов как-то слишком уж смело. Скорее, тут имеет место так называемый бродячий сюжет42. Вполне вероятно, что Аода и имел в виду Лесков, создавая своего стилизованного «Левшу», но так оно и неудивительно. Лесков – пример убежденного православного христианина, для которого, скорее всего, вообще не существовало русского народа вне православной традиции, но это частный случай личного отношения художника к вере. Впрочем, даже с Лесковым не все так просто. Он явно сочувствует раскольникам-старообрядцам («Запечатленный ангел»), впрочем, это уже совсем другая история, которая впереди.
Фольклор – это душа народа. Это очень архаичный и вместе с тем очень чуткий нерв культурной народной стихии, с одной стороны, динамично реагирующий на все новое, с другой – оставляющий только существенное, значимое. И именно фольклор – среда, в которой кристаллизуются национальные культурные коды. Излишне напоминать, что большинство сюжетов и персонажей русского фольклора носят языческий характер. При их расшифровке проявляются чрезвычайно архаичные представления о мироустройстве, одушевление природных сил, наделение животных магической силой и разумом, превосходящим человеческий. Это отчетливые следы древних культов природы и поклонения тотемным божествам. В этом контексте «Сказка про колобка», когда все животные откусывают по кусочку от круглого диска, пока не съедают его полностью, расшифровывается как рассказ о фазах лунного месяца. Причем выбор зверей не случаен, их имена носили созвездия, через которые проходил по небу месяц.
Вспомним снова заявление Всеволода Чаплина. Казалось бы, почему все в одну кучу? Гомосексуализм, коммунисты, «говорящие животные»? Но в контексте борьбы Церкви «с язычеством» пассаж В. Чаплина о «говорящих животных» не кажется таким уж откровенным бредом. Получается, «очаговое сопротивление» продолжается до сих пор? Но сопротивление чему?
В Библии действительно не встречается говорящих животных. Исключения два, это змей-искуситель (который, строго говоря, «животное» только по внешнему виду) и валаамова ослица. Комплекс черт, присущих этому персонажу: верность хозяину, способность говорить по-человечески, а также чувство предвидения, более сильное, чем у хозяина («дурака»?), – напоминает другого персонажа русских сказок – Сивку-Бурку (или в адаптации Петра Ершова – «Конька-Горбунка»). Маленький конек также выполнял ряд служб у своего хозяина: возил его за тридевять земель, давал советы, предсказывал события, спасал жизнь, безропотно сносил обиды. И у него были длинные ослиные уши, каких у настоящих лошадей никогда не было. Вряд ли этот сюжет был заимствован из Книги Судей, поскольку единичный и не типичный для текста случай вряд ли мог стать столь широко воспроизводимым фольклорным сюжетом. Вспомним также образ волка – исключительно славянский, а шире германо-славянский архетип (или шире античный общеевропейский архетип) с аналогичными задачами. Волков в ханаанских мифах уж точно никогда не было и быть не могло. Зверей, выступающих как партнеры человека, тоже нет. Сказано в гл. 1 Бытия, что человек был создан «владычествовать над рыбами… и над птицами… и над скотом… и над всеми гадами», и эта иерархия не нарушалась. И вдруг ослица оказывается прозорливее своего хозяина и спасает ему жизнь – случай беспрецедентный для Библии. Впрочем, начисто отрицать влияние христианства на мир русского фольклора было бы также неверно. Так, известный образ сказочной страны, где текут молочные реки с кисельными берегами, действительно перекликается с библейским текстом. Во Второзаконии, 6:3, Моисей описывает Землю обетованную как землю, где текут молоко и мед. В соответствии со старыми рецептами кисель на Руси варили с патокой в качестве загустителя. Аналогичный образ встречается в Библии трижды (Исх. 3:8,17; Чис. 16:13,14). И вот тут возникает одна весьма занимательная коллизия. Если Библия берет в своем начале древнюю мифологическую протоиудейскую традицию, а это ни у кого сомнений вроде бы не вызывает, и библейская традиция подается как нечто «высшее» по сравнению с языческой, и ее влияние на славянскую считается неким «просветительным» актом, то, по существу, мы имеем не что иное, как столкновение двух языческих традиций. Культурных кодов. Славянской (шире – общеевропейской), «эллинской» (?) и иудейской. Библия – конечно же, более поздняя и авторизованная надстройка. Авторизованная, потому что у большинства ее книг есть более или менее реальные исторические авторы: Соломон, Иезекиль, Матфей, Лука, Иоанн, Петр, Павел и так далее.
