Ольга Форш - Михайловский замок
- Сейчас пошел слух, что он задумал жениться на англичанке? осторожно спросил Росси.
- И я слышал. Ну, это полагать надо, из гордости, чтоб людям и себе доказать, будто ни от какой личной сердечной причины он надолго пасть духом не может. Гордый очень. I
- Невесту нынешнюю его я знаю, - сказал Росси, - это чертежница Мери Лонг. Она и в архитектуре сведуща; словом, брак рассудительный, что и говорить.
- А тогда, в юности, - перебил Митя, - он любил, как один раз в жизни можно любить! Сам я лично ничего не знаю, но строгановские люди подробно рассказали. Лет десять тому назад была у Воюднихина связь с этой первейшей золотошвейкой Настей. Она не только золотом вышивала, лучшие французские гобелены копировала - от подлинника не отличить. Воронихин с молодым графом Строгановым в Париж собирался - он уже в силу входил. Натали приходилась ему дальней родственницей с левой стороны; ведь двоюродный брат графа, барон Строганов, всем известно, родной его отец. Недаром Андрея Никифоровича, когда он рос, в деревне "бароненок" прозывали, самокатчик Артамонов давеча рассказал. Так вот какие вышли дела: хоть за талант ему славу пророчили, а все же Строгановых он - вчерашний крепостной. И Натали его на свое горе полюбила. А тут еще эта золотошвейка Настасья... Сперва она с собой порешить хотела, утопилась, ее вытащили, откачали. Оправилась... Но опять сердца не сдержала - отравила на этот раз Натали. Крепостные все это ведали, но до господ смутные слухи дошли, и правду узнать не больно допытывались, сраму боялись. А славный наш зодчий надолго уехал в Париж и-вернулся уж не тот: на все пуговицы застегнут - важный, только к простому люду особливо добр.
- А какова судьба Настасьи? - заинтересовался Росси.
- А тут повернулось дело как в сказке: она вышила такой замечательный гобелен, что граф порешил послать его в дар австрийскому императору, а ей вольную дали, да еще в обучение за границу отправили...
- Замолчи, Митя, к нам идет сам Воронихин, - сказал Росси, - да не один - чудак с ним какой-то.
- Да это знакомец наш недавний, - улыбнулся Митя, - самокатчик Артамонов; в новую суконную поддевку вырядился и цепочку серебряную выпустил. Воронихин приветливо поздоровался:
- Вот разъясняю своему земляку искусство древних... Он давно тут плутает один, я его и взял в обучение.
- Да тут и заблудиться не мудрено, - сказал Артамонов, - среди этих калечных: все безрукие да безногие, а то и вовсе без головы, небитых совсем мало.
- И часто это не самые лучшие, отметьте себе, - улыбнулся Росси, указывая на Ватиканский торс, мягко освещенный рассеянным светом. - Вот, например, непревзойденная, величайшая скульптура, а между тем у этой статуи нет ни головы, ни рук, ни ног.
Артамонов нахмурился, кольнул быстрым взглядом говорившего, словно справился, не потешаются ли над ним. Воронихин угадал его недоумение и серьезно сказал:
- Карл Иванович говорит правду. В главном городе Италии, в Риме, в великолепнейшем дворце эта самая статуя помещена в особой комнате. Свет на нее
падает сверху, и люди, входя в залу, как в храм, изумляются этому произведению неизвестного гения. Правда, сразу понять его мудрено...
- Чего ж не понять, коли людям понятно, - сметливо ухмыльнулся Артамонов, - глаз тут вострый требуется, а не ученость... Вот, примерно, песню, - у кого ухо есть, и безграмотный схватит, а нет уха - наукой ему не вобьешь. У меня родной племяш пастухом, так он из костра уголек вытянет, овечку на камешке, как живую, начиркает. А кто обучал? Босой да сопливый...
- Скажи-ка, нам, Артамонов, на совесть, - указал Воронихин на Ватиканский торс, - видится тебе что в этом безголовом?
Артамонов окинул всех умными, острыми глазами и проговорил, не смущаясь;
- А вижу я на этом обломе, что спина у мужика согнувши, а живот легко втянут, с боков, как у живого, мускулы явственны, и ребра под ними чуешь и кожу на них. Все без обмана, весело сработано! В столь точном виде, что прямо сказать, - дальше некуда! И еще скажу, сдается мне, что ничего к этому облому добавлять нет надобности, чтобы цельный человек увиделся... Ну, этого в точности я рассказать, Андрей Никифорович, не сумею, вот разве иной раз заглядишься, как в тихой воде солнышко отражается, и радость тебя возьмет: не велика, кажись, лужица, а солнце в ней как есть целиком.
- Да ведь это в переводе на образованный наш язык звучит так, что важно показать хоть малую, дробную часть совершенства, чтобы получить ощущение совершенного целого. Но как это постиг самокатчик? - изумился Росси.
Артамонов вдруг низко поклонился Воронихину:
- Спасибо, Андрей Никифорович, уму-разуму учишь, я сюда еще много раз заверну, а сейчас отпусти - по базарам охота пройтись, подручного из оброчных выискать, одному всей работы мне не поднять.
- Ну и ловкач, - засмеялся Воронихин, - видать, надоели тебе антики! Да ты знаешь ли, где стоянки оброчных? Могу их тебе перечислить, мы там натурщиков выбираем.
- Не утруждайтесь, Андрей Никифорович, - сказал Митя, - я сам пойду с Артамоновым.
И оба скрылись в гулких коридорах Академии,
- Вот что, Шарло, - сказал Воронихин, кладя руку на плечо Росси, - нам необходимо провести вечер вместе с Баженовым. Я - старый ученик и друг его, ты - новое поколение, подающее великие надежды. Не дадим ему почувствовать горькое одиночество гения среди чиновников и врагов хотя бы сегодня, в этот важный для его жизни день.
- Я счастлив, что вы обо мне вспомнили, - ответил взволнованно Росси, - а сейчас разрешите передать вам чертежи и планы Михайловского замка, они уже в канцелярии.
- Я рассмотрю их один, тебя же прошу посторожить Василия Ивановича у колонн вестибюля; скажешь ему, что я здесь.
Воронихин своим размеренным шагом, с выправкой, почти военной, удалился в канцелярию Академии, а Росси занял выжидательный пост у колонн вестибюля. Карл волновался при мысли, что он увидит Баженова и тот может спросить его о привезенных планах и чертежах Михайловского замка. Все они были подписаны одним именем - Бренна, а между тем в городе не смолкали толки о том, что самый первый замысел и проект принадлежали ему, Василию Ивановичу Баженову. Но придворным архитектором и любимцем Павла стал теперь Бренна, угадавший его тайное желание и согласно ему закончивший замок.
Мысли Карла с Баженова перескочили на самого Павла. Конечно, не произведение искусства было ему важно, а прежде всего - крепость, твердыня, где можно укрыться от пули и штыка. Нынешний государь - не Петр Великий, а несчастный человек, которому все сильней мерещится, что он окружен врагами и заговорщиками. Он жадно хватается за каждую новую выдумку, где ему мнится спасение от опасности. Так было с кострами Мальтийского ордена, так сейчас с этим замком. Как торопил Бренну с постройкой! Разобран для нее чудесный дворец в Пелле работы Ста-рова, захвачены заготовки для собора Исаакия. И все для того, чтобы укрыться ему поскорей в этом, словно кровью окрашенном, замке, вокруг которого рвы полны воды, подъемные мосты легко вздымаются и летят вниз, где на каждом шагу караулы и тайные лестницы,.,
Да, велика разница вдохновения зодчего, когда он воздвигает светлый Олимпейон для радостей народных или для одинокого деспота мрачную крепость.
Воображение Карла так было занято этими мыслями, что раздавшийся откуда-то сверху голос Баженова заставил его вздрогнуть. Голос единственный, различимый из тысячи, приподнятый, слегка в интонациях повизгивающий. Голос этот всегда невообразимо трогал Карла.
На ступеньках парадной лестницы столпились вицмундиры академического начальства. Все слушали Баженова, стоявшего несколько повыше на площадке и задержавшего общее движение вниз своей речью. Свет был у него за спиной, и на фоне белой стены рисовался только стройный его силуэт.
В тоне Баженова слышалось с трудом сдерживаемое волнение. Вдруг он сверху увидел подходившего к Карлу Росси Воронихина и, прервав свою речь, стремительно зашагал по ступенькам.
Он несся, словно подлетывал, легкий, изящный человек с лицом, овеянным гением. И вместе с тем это было лицо русского деревенского парня, с многообразным тончайшим налетом европейской культуры.
Несмотря на шестьдесят лет, была юношеская сила, стремительность в фигуре, брови разлетные, приподнятые с особым изумлением, словно это был человек, увидавший какую-то красоту мира, незримую другим. В юности из-за своего восхищенного выражения его прекрасного лица говорили о нем, смеясь, товарищи: "лик архангельский".
Баженов дошел до Воронихина и, обнимая его, быстро сказал;
- Как хочется мне провести с тобой, дорогой Андре, сегодняшний вечер.
- Я сам о том же мечтал, - улыбнулся Ворони-хин, - вот свидетель, Карл Росси, или, как я его называю, Шарло!
Баженов, сияя чарующей улыбкой, протянул Росси руку.
- Знаю, знаю, подающий большие надежды наш юный, преемник и продолжатель, конечно, тоже мой дорогой гость.
