Коллектив Авторов - Расцвет реализма
Представители демократического течения 60-х гг. реформируют прозаические жанры, в частности очерковый жанр. Их не вполне удовлетворяла эта форма, сложившаяся в школе Гоголя 40-х гг. И вместо очерка в его классических формах представители «плебейского течения» часто создают «маленькие отрывочки», «письма», «листки, вырванные из чего нибудь», эскизные зарисовки, «дорожные заметки», типы и сцены, диалоги и т. п. Но все же очерк широко распространился и в беллетристике демократов, приобретя здесь новые черты, иной колорит, другую структуру.
Очерк «натуралистов» 40-х гг. основывался обычно на изображении конкретного факта, конкретного лица. Их интересовал человек определенной профессии, как например в классическом очерке Д. В. Григоровича «Петербургские шарманщики». Некоторые из писателей-демократов продолжили эту традицию. Таков очерк молодого Гл. Успенского «Старьевщик» (1863). Но даже и в этом очерке заметно нечто существенно новое. Григорович изобразил шарманщика как человека данной профессии, данного бытового уклада. Успенский же дал обобщающую биографию старьевщика как социально-психологического типа. Показ народных нравов, обычаев и народной психологии, занятий, семейных отношений, разнообразных психологических типов из народа, что было так характерно для «физиологической» беллетристики 40-х гг., у шестидесятников дополняется изображением социально-экономических отношений и социальных типов. Перестраивается вся структура очерка. На первый план в нем, как и в романе (у Решетникова), в повести (у Слепцова), выдвигается народная среда, коллективный герой, человек толпы, художественное изображение которых сливается с самораскрытием образа автора, с комментарием, с лирическими отступлениями, с публицистикой. Главное в очерке шестидесятников – не фотография, описание и классификация, а сцены, диалоги, социально острые ситуации и столкновения, сопровождающиеся авторскими рассуждениями, выводами и оценками. Сердцевиной очерка является зачастую самый обыденный, самый незначительный, иногда даже анекдотический случай из повседневной народной жизни. Именно на этой основе строят, к примеру, свои очерки Н. Успенский («Проезжий», 1861) или Слепцов («Свиньи», 1864). Но этот мелочный факт писатели-демократы изображают в таком озарении, под таким углом зрения, что невольно возникают обобщения, типизация, позволяющие судить о «механизме» жизни, об экономическом, социальном и правовом положении народа, о его самосознании. И к народу они подошли совсем не с той стороны, которая была предметом особого, любовного внимания писателей «натуральной школы». В их произведениях ощутима последовательно просветительская точка зрения на народ. И она противостояла не только Григоровичу, но и будущему народничеству, представители которого нередко идеализировали крестьянские массы, впадали в сентиментальный тон, превозносили мирские порядки, верили в спасительность общины. Но «какие такие устои могут быть у бедняка, у человека голодного?» – спрашивал Левитов в 70-е гг.[81] Это было смелой и обоснованной дерзостью, разрушающей привычные представления. Стало жизненным делом в условиях вызревания революционной обстановки в стране указать на «глуповство» народа: на рутинность и рабство души, суеверия, умственную дремоту и пассивность, непонимание своих интересов и незнание, как защитить себя. Это и есть «правда без всяких прикрас», революционизирующую силу которой великолепно почувствовал и проницательно растолковал глава революционно-крестьянской демократии Н. Г. Чернышевский.
С опытом работы писателей-разночинцев считались Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой, а позже и Горький. Автор «Подростка» признавал, что «Решетниковы выражают мысль необходимости чего-то нового в художническом слове»,[82] но вместе с тем он решительно отвергал, как ему казалось, дагерротипическое воспроизведение действительности у Н. Успенского. Тургенев в произведениях Решетникова почувствовал такую правду, которая «дальше идти не может», и признал в авторе «замечательный талант».[83] Предполагая в Слепцове большой талант, Тургенев признался, что его «Питомка» (1863) «пробирает до мозга костей».[84] Но в целом оценивая разночинную беллетристику 60-х гг., автор «Отцов и детей» давал ей отрицательную характеристику, считая, что Решетниковы, Слепцовы, Успенские «ничего выдумать не могут».[85]
Одним из характерных для беллетристов-демократов средств социальной типизации явилась циклизация очерков. Так возникли «Очерки бурсы» (1865) Помяловского («адовоспитательное» заведение и его жертвы), «Нравы Растеряевой улицы» (1866) Г. И. Успенского (типы, формируемые растеряевским общественным миром), «Владимирка и Клязьма» (1861) (система эксплуатации, обмана и обирания народа), «Письма об Осташкове» (1862–1863) Слепцова («благодетели» Осташкова и его жертвы).
Ближе всего к писателям-демократам 60-х гг. оказался Н. А. Некрасов-очеркист. Из всех писателей гоголевского направления он в наибольшей степени обладал способностью видеть за отдельными сценами и лицами общий социальный смысл жизни, ее драму. Его «Петербургские углы» так и построены. Разрозненные эпизоды ведут в них к постижению именно драмы жизни (ср. стихотворение «На улице»), к социальным обобщениям. Показательны в социальном плане и самые герои Некрасова: бывшие дворовые люди, босяки и нищие, бездомные женщины, бедняки-актеры и голодные литераторы, бедствующие мещане и мастеровые, – именно они заполняют очерки шестидесятников, так называемую «трущобную литературу» демократического направления.[86] В 60-е гг. находились литераторы, спекулирующие на модной в то время «трущобщине», выхолащивающие большой социально-обличительный смысл этой драмы народной жизни. Левитов, Воронов и Г. Успенский отмежевываются от такого подхода. Не экзотика «дна», не романтические авантюрно-развлекательные истории загадочных опустившихся аристократов (как у В. Крестовского в «Петербургских трущобах»), а реальные страдания и трагическая судьба человека «дна» стоят в центре внимания представителей демократической литературы 60-х гг. и ее ближайшего предшественника Некрасова. В условиях развития капитализма в России происходила бурная деклассация общества. Писатели-разночинцы пытаются понять причины этого процесса. Поэтому они обращаются к истории жизни обитателей дна.
Некрасов-очеркист обладал острым восприятием социального неравенства, общественных контрастов. Он знал, что в жизни «есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и в подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы…».[87] Характерно для очерков Некрасова и другое. Тростников, герой «Петербургских углов», столкнувшись на деле с социально-материальным неравенством, с несправедливостью петербургской жизни, освобождается от своих былых иллюзий, в нем зреет протест. Изображение процесса избавления представителей социальных низов от иллюзий (эта проблема разрабатывалась и М. Е. Салтыковым в повести 40-х гг. «Запутанное дело») имело особое значение для последующего поколения писателей – для шестидесятников, в произведениях которых пробуждение и рост личности из народа, история становления общественного самосознания трудящихся имеет зачастую сюжетообразующее значение.
2
Новое писатели-демократы внесли не только в разработку жанров и стиля, конфликтов и типов. Преобразовалась и композиция их произведений. Изменения произошли, в частности, в принципе «семейственности». Решетников, Глеб Успенский, Помяловский, Слепцов в структуре своих повестей и романов иногда используют (как позднее и Н. Щедрин в «Господах Головлевых» или «Пошехонской старине») этот принцип. Но он переосмысляется благодаря их выходу за рамки «частной жизни» в большую жизнь трудового народа. Так построены повесть «Подлиповцы» (1864), романы «Свой хлеб» (1870), «Глумовы» и в известной мере «Горнорабочие» у Решетникова, «трилогия» Гл. Успенского «Разоренье».
Решетников первый доказал, как заметил Н. Щедрин, что простонародная жизнь дает достаточно материала для романа. Появление такого романа диктовалось условиями пореформенной жизни народа, его пробуждением, но было подготовлено и традициями гоголевского направления. Для Решетникова был важен опыт Григоровича, автора романов из народного быта (среди них особенно «Переселенцы», а также и «Рыбаки»). Однако художественная структура романов Решетникова, их идейно-психологическая направленность, вся их поэтическая атмосфера глубоко отличны от идейно-художественной системы Григоровича. В центре романа «Переселенцы» – изображение жизни одного захудалого семейства. Тот же принцип семейственности лежит и в основе романа «Рыбаки». Решетников же, создавая индивидуализированные образы из народа, рисует всю народную среду, создает коллективный образ трудового народа и показывает типические обстоятельства жизни всей массы. Ничего подобного не было у Григоровича и Тургенева. Решетников отдает себе отчет в том, что перед ним стоят новые задачи в романе, он оставляет узкие для него автобиографические рамки (повесть «Между людьми», 1865) и стремится к эпическому воспроизведению жизни народа в целом. В работе над романом «Горнорабочие» Решетников шел не от эпизодов в личной, семейной жизни героев, а обратился к судьбе народа в поворотные моменты его истории. «В первой части, – подчеркивал он, – заключаются крепостные горнозаводские и завязка романа; во второй – казенные, в последней – вольные».[88] Из этого следует, что общая структура романа, в частности такой ее существенный элемент, как композиция, подсказывается романисту формами жизни, ее характерными процессами. Поэтому эти элементы имеют не только формальное, конструктивное, но и художественно-познавательное, а также и оценочное значение.
