Михаил Мухин - Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин
Нет сомнений, что известие о реальном начале германского вторжения стало для Сталина тяжелым ударом. Все надежды на то, что войну удастся оттянуть до 1942 г., завершить планы перевооружения и реорганизации армии, достроить оборонные заводы в восточных регионах СССР, – пошли прахом. Воевать следовало здесь и сейчас тем, что было в наличии. По свидетельству приближенных, некоторое время Сталин вообще пытался отогнать от себя мысль о начале войны, выдвигая версию, что, дескать, столкновения на границе – это самодеятельность германских генералов, а сам Гитлер, возможно, вообще не в курсе происходящего. Судя по всему, 22 июня Сталин попросту растерялся – он не знал, что делать. Даже обращение к стране о начале войны зачитал по радио не он, а Молотов. Однако Сталин не стал бы руководителем СССР, если бы не умел держать удар. Войну нельзя было выиграть, спрятавшись в кокон комфортных фантазий, поэтому достаточно быстро Сталин стряхнул с себя этот морок и занялся выстраиванием системы управления страной в новых условиях. Надо признать, что первый блин получился комом – во главе Ставки верховного главнокомандования, в состав которой вошли практически все члены Политбюро и Сталин в том числе, был поставлен нарком обороны Тимошенко. Формально это было логично и обоснованно – кому же, как не руководителю военного ведомства возглавлять высший орган руководством вооруженными силами? Однако на практике ситуация складывалась сюрреалистичная. Тимошенко по своему политическому весу явно не мог тягаться с партийными «тяжеловесами» из Политбюро, поэтому не он отдавал директивы членам Ставки, а они требовали отчетов от своего номинального руководителя. И уж тем более излишне упоминать, что Тимошенко ни при каких обстоятельствах не мог принимать решения через голову Сталина.
Сталин и Риббентроп во время подписания Договора (Пакта) о ненападении. 1939 г.
Многие современники, имевшие возможность близко общаться со Сталиным в те дни, отмечали, что в первые недели войны он выглядел уставшим, подавленным и растерянным. Заместитель наркома государственного контроля И. В. Ковалев, вспоминая свою встречу со Сталиным 26 июня 1941 г., отмечал: «Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях, нам очень тяжко. Возможно, назревает разгром. Увидев Сталина, я понял, что худшее уже случилось». Радоваться действительно было нечему – войска терпели одно поражение за другим, Ставка не имела связи не только с корпусами и дивизиями, но подчас и с армиями, ситуация на фронте была крайне неопределенной. Единственное, что не вызывало сомнений, – противник стремительно наступает вглубь нашей территории. По некоторым сведениям, в те дни советское руководство даже рассматривало возможность дипломатического зондажа на тему – какими территориями готова удовлетвориться Германия? По сути, речь шла о новом издании «Брестского мира» – Кремль был готов откупаться землей ради сохранения хоть чего-то!
Письмо наркома безопасности В. Меркулова с сообщением, что война начнется через несколько дней, с резолюцией И. Сталина. 17 июня 1941 г.
Сталин из-за противоречивости информации, поступающей от наркома (тот ранее сообщал, что войны не будет), не может скрыть раздражения: «Может послать ваш «источник» из штаба Герм(анской)авиации к… матери. Это не «источник», а дезинформатор».
Дальнейшие события носили очень важный для понимания роли Сталина и его ближайшего окружения характер, но, к сожалению, мы можем судить о них, исходя практически лишь из двух источников – воспоминаний Микояна и Молотова. Итак, 29 июня Сталин в сопровождении ряда членов Политбюро направился в наркомат обороны, где устроил военным форменный разнос и будто бы довел до слез Жукова. Однако, выпустив пар, Сталин, видимо, был вынужден признать, что корень проблем лежит не в субъективных недостатках того или иного генерала, а куда глубже. Уходя из здания наркомата, Сталин якобы бросил Микояну горькое признание: «Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – все это про…ли». На следующий день Сталин и вовсе уехал на подмосковную дачу и не показывался в Кремле. С учетом того, что без ведома Сталина в стране не могло быть принято ни одно серьезное решение, такая самоизоляция даже на сутки в условиях войны была крайне опасна для страны. Поэтому вечером того же дня Молотов, Берия, Микоян, Маленков, Вознесенский и Ворошилов отправились на дачу Сталина с предложением создать новый орган управления страной в чрезвычайных условиях – Государственный комитет обороны (ГКО). Кроме Сталина (который должен был возглавить комитет), в ГКО должны были войти все визитеры, кроме Микояна и Вознесенского. Сталин предложил включить в состав ГКО и этих двух, но Берия возразил, что, дескать, надо же кого-то оставить на руководстве в Совнаркоме. Сталин согласился. При всей своей незаметности на фоне военных действий, эвакуации промышленности, перестройки экономики на военный лад и прочих не менее важных процессов события 30 июня имели для баланса политических сил в СССР огромное значение. Да, разумеется, создание ГКО как эффективного органа оперативного управления государственным механизмом в условиях военного времени играло очень важную роль. Но важно отметить, что в тот день впервые с начала 1930-х годов сталинское окружение недвусмысленно продемонстрировало Сталину свою волю – стране нужна консолидация руководства, перетряски номенклатуры должны прекратиться, в состав ГКО войдут вот этот, этот и этот. А вот эти двое – не войдут. И Сталин был вынужден с этим демаршем согласиться. Наконец, самое главное – Сталин почувствовал, что в кризисной ситуации его гвардия не разбежалась по углам, не начала подкапываться под дрогнувшего лидера, а сплотилась вокруг предводителя.
Начиная с этого момента, страх и растерянность покидают Сталина. Его радиообращение 3 июля начиналось словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Война объявлялась всенародной и Отечественной – то есть речь шла о жизни и смерти Родины! Сталин демонстративно сосредотачивает в своих руках ключевые посты, демонстрируя всем и каждому, что именно он стоит во главе СССР. 10 июля он возглавляет Ставку, 19 июля – наркомат обороны, а 8 августа принимает должность Верховного главнокомандующего. Нет, ситуация на фронте к этому моменту не только не улучшилась, но даже продолжала ухудшаться, танковые клинья вермахта продвигались все дальше, а советские контрудары по-прежнему приходились в пустоту. Но матерый волк, которого не сломала туруханская ссылка, который прогрыз себе дорогу в Политбюро и передавил всех политических конкурентов в беспощадной схватке за власть, который десять лет безжалостно гнал страну по дороге индустриализации, уже оскалил клыки. «Новое издание «Брестского мира»? Ну уж нет – с июля 1941 г. Сталин начал воевать. Воевать так, как умел – не жалея ни своих, ни чужих, добиваясь успеха любой ценой, но – добиваясь.
Шифровка с приказом «№ 1» наркома обороны. Еще 21 июня, около 5 часов дня, И. Сталин дал поручение отправить в войска директиву привести войска приграничных округов в боевую готовность в связи с возможным нападением немцев утром 22 июня. Однако передачу в штабы округов закончили только в ночь на 22 июня.
Надо признать, что на первых порах попытки Сталина непосредственно руководить войсками чаще ухудшали дело, чем улучшали его. Собственно, тут речь шла не о персональных военных талантах человека, а о принципиальной невозможности командовать полками и дивизиями по телеграфу из Кремля. Постепенно это было осознано и Сталиным, поэтому от непосредственных директив армейским соединениям он перешел к определению генеральной стратегии. Этот вопрос до сих пор дискутируется в науке – верную ли стратегию избрали советские войска летом 1941 г.? Современные историки очень часто критикуют Сталина за постоянные требования «не отступать ни на один метр», «удерживать позиции до последней возможности» и т. д. Действительно, прямым результатом такой жесткой обороны, как правило, становился очередной «котел», в котором немецкие войска окружали еще несколько советских дивизий. Поэтому на первый взгляд сталинские требования о запрете тактических отступлений и обязательном удержании занимаемых рубежей были объективно вредны. С другой стороны, следует учитывать, что Сталин действовал в реальных условиях 1941 г., а не в академической командно-штабной игре. По опыту первых 3–4 недель войны стало ясно, что планомерное отступление перед лицом неприятеля – маневр сложнейший, требующий полной слаженности войск и военного мастерства командного состава. Соединения, получавшие приказ на отступление, теряли связь с вышестоящими штабами, подвергались разгрому на марше вражескими механизированными частями и авиацией, теряли материальную часть из-за изношенности и нехватки автотранспорта… Таким образом, приказ на отступление приводил к безусловной потери обороняемого рубежа (как правило, весьма важного с оперативной точки зрения), но совершенно не гарантировал сохранение отступающих войск для будущих боев. С другой стороны, ожесточенное сопротивление окруженных советских группировок сковывало немецкие войска, вынуждало противника терять время и снижать темп наступления. Образно говоря, Сталин (а это была именно сталинская стратегия) сыпал песок в подшипники машины блицкрига, по миллиметру стачивая металл. И к поздней осени 1941 г. – сточил. Темп немецкого наступления к ноябрю резко упал, а в начале декабря германское наступление на Москву окончательно захлебнулось. Надо отметить, что в октябре 1941 г., когда победное шествие вермахта все еще продолжалось, а очередная советская группировка была окружена под Вязьмой, Сталин санкционировал эвакуацию из Москвы иностранных посольств и оборонных предприятий, но сам эвакуироваться отказался. Судя по всему, Москву предполагалось удерживать любой ценой, обороняя город в уличных боях до подхода резервов.
