Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
В 7 часов пополудни кончилось сражение; войска наши потянулись к реке Каче, оставив на Альме убитыми и ранеными 4 генералов, 23 штаб-офицеров, 170 обер-офицеров и 5511 человек нижних чинов. Поле битвы было покрыто ранеными и умирающими, которые посреди стонов просили кто лекаря, кто хоть немного воды, чтобы обмыть раны и утолить жажду.
Повсюду видны были обломки оружия, изорванные на части тела и кучки людей и лошадей, плавающих в крови. Все поле сражения изборождено было ядрами, и не было на нем ни одного места, где бы глаз не увидел искалеченного трупа своего или неприятельского. Счастлив был тот, кто не узнавал в убитых брата, родственника или друга. Сотни хищных птиц, привлеченные запахом трупов, слетались отовсюду, и пронзительные крики их мешались со стоном раненых.
А между тем речка Альма, равнодушная к событию, но приобретшая известность в сердце русского народа, катила по-прежнему свои мутные воды в море, под кущами зелени и виноградников, измятых и поломанных проходившими войсками, под деревьями, обезображенными и расщепленными ядрами и гранатами.
Смотря на эту картину разрушения, как не сказать о святости призвания воина, который идет на страдания, увечье и полагает жизнь свою в защиту родины для блага и счастья остающихся в живых соотечественников. Не лежит ли на совести каждого из мирных граждан обязанность почтить павших теплой молитвой, изувеченных и раненых успокоением и присмотром, а оставшихся в живых – низким поклоном и уважением? Благо тому, кто, сознавая эти обязанности, спешит на помощь страдающему за него брату – привет ему и благодарность.
Есть люди на Святой Руси, которые, делая доброе дело, не ищут благодарности. Напротив того, поступая так из любви к ближнему, они делают свое дело втихомолку и часто, не болтая о своих заслугах, жертвуют всем своим имуществом. Такие люди вдвойне почтенны перед лицом своего отечества и перед лицом всего народа русского. К числу таких истинных христиан-благотворителей принадлежит Дарья Севастопольская.
Дарья была дочерью матроса Черноморского флота и жила в Севастополе. Пятнадцати лет от роду осталась она круглой сиротой, без опоры и всяких средств к жизни. Бедно жила Дарья в своем полуразвалившемся домике, когда до нее дошел слух, что неприятель ступил на крымскую землю. Войска Крымской армии потянулись на речку Альму. Многие встревожились и призадумались, услыхала и Дарья, что скоро ждут большого сражения. Недолго думая собрала она какие были пожитки – и к жиду. Добро у Дарьи было незавидное: купил жид всю худобу Дарьи без чего-то за 20 рублей да дал ей в придачу куртку да штаны матросские, положенные в заклад какой-то буйной головушкой.
Оделась Дарья в наряд матроса, обрезала себе косу, захватила торбу, положила в нее тряпки и ножницы, купила себе коня татарского – да и марш на Альму. Около полудня 8 сентября началось кровавое дело, в котором Дарья приняла горячее участие. Под деревом среди поля, оглашаемого выстрелами, привязала Дарья своего коня и, не обращая внимания на неприятельские выстрелы, начала свою христианскую работу – учредила свой перевязочный пункт для раненых. Развязав свою торбу, она достала тряпки и ножницы и стала, как умела, омывать и перевязывать раны офицеров и солдат. Свято было ее дело – и не одна благодарная слеза воина молила потом о здравии христианки-благодетельницы.
Кончилось дело. Велики были наши потери, много было увеченных и раненых. Дарья не покинула больных: она переселилась с ними в севастопольский госпиталь, где покоила и лелеяла их. Умирающие страдальцы благословляли бесстрашную Дарью и завещали ей кто часы, кто деньги.
Узнал об этом царь, прислал Дарье медаль, царица пожаловала ей крест с надписью «Севастополь», а старослуживые общей складчиной благословили Дарью образом Спасителя. С тех пор все стали называть Дарью Дарья Александровна[8], и жила она с утехой, что послужила отечеству, что утешила многих страдальцев.
Около полуночи отступившая армия собралась на реке Каче и расположилась здесь бивуаком. Вплоть до самой Качи тянулись раненые за отступавшими войсками. Многие из них, пройдя несколько шагов, падали на землю, другие скрежетали зубами, плакали, стонали так, что надрывалось сердце и привычного человека. Там плелся солдат, опираясь на ружье, как на костыль; здесь другой подвигался ползком, преодолевая страшную боль, чтобы только не попасть в плен бусурману; третий, проползя несколько шагов, падал в изнеможении, предоставляя свою участь воле Божией. Многие солдаты имели по нескольку ран, по шесть и по семь, и все-таки тащились за войсками, кто как мог, издавая страшные крики и перенося ту жгучую боль и невыносимую жажду, которую трудно изобразить, но которую испытывает почти каждый раненый. Желание не отстать от своих заставляло многих двигаться через силу. Так, один из них шел с оторванной рукой, на месте которой оставались только обрывки рукава шинели, в другой руке тащил он ружье и еще помогал товарищу, труднее его раненному; другой, с раздробленной ногой, болтавшейся по произволу, бодро тащился, опираясь на свое ружье; иной, с помощью того же ружья, подвигался вперед на пятах, так как пуля прошла через ступни обеих ног и оторвала на них пальцы; иной, раненный в голову, с запекшейся на лице кровью, облепившей его как корой, с помутившимися от боли глазами, направлял свои шаги ощупью, по слуху, беспрестанно спотыкаясь и падая, он страшно вскрикивал, но, снова поднявшись, все-таки тащился вперед и кое-как добирался до бивуака товарищей.
Невесел был бивуак после такого ужасного побоища. Русский солдат не любит отступать даже и тогда, когда не в силах преодолеть заведомо многочисленного врага; он предпочитает сложить свою молодецкую голову, чем уступить врагу клочок родной земли. Так было и теперь. Хотя каждый и видел во время самого боя, что на одного приходилось более чем по два неприятеля, а все-таки наши солдаты были недовольны отступлением. Сознавая, что дрались, как Бог и государь велел, полки шли молча на реку Качу, молча они и расположились на бивуаке.
Бивуак представлял мрачную картину.
Нигде не было слышно ни говора, ни шума и не видно было зажженных костров. Бледный свет луны, по временам показываясь сквозь тучи, освещал на короткое время унылые лица и кучки солдат, собравшихся не для говора, а для совершения молитвы над только что умершим товарищем. Там, в стороне, слышался голос грамотного солдата, читавшего отходную над земляком и другом. Пробегавший по временам ветер разносил по бивуаку звуки молитвы, предсмертные стоны раненых да шепот фельдфебелей, проверявших свои роты, считавших оставшихся в живых.
В эту торжественную ночь было не до разговоров; никто не решался говорить, а если и говорил, то шепотом. Самый разговор состоял только в расспросах о товарищах-земляках, за несколько часов живых и здоровых, а теперь отошедших в вечность славной смертью праведных. Никто, однако же, не падал духом, и каждый готов был снова вступить в бой, с жаждой отомстить врагу. Угрюмые лица и затаенная злоба в сердцах солдат свидетельствовали, что эти войска можно заставить отступить, но победить их – невозможно.
– Погоди, брат! – говорил один из героев Минского полка. – Не тот, говорят, молодец, который повалил, а тот кто вывернулся. Вот что! Еще увидим!..
И увидел враг одиннадцатимесячную защиту Севастополя, еще небывалую в истории мира, с тех пор как живут на свете люди.
Глава III
Положение Севастополя после сражения на речке Альме. – Укрепление города и горячее участие в том всех жителей. – Военный совет, созванный Корниловым. – Затопление кораблей на фарватере севастопольского рейда. – Появление союзников на Северной стороне города. – Меры к отражению их покушений овладеть укреплениями Северной стороны. – Неприятель переходит на Южную сторону города. – Укрепление города с Южной стороны. – Освящение укреплений. – Действия союзников. – Первое бомбардирование Севастополя. – Смерть Корнилова
С уходом войск на речку Альму, в Севастополе оставлено было для защиты города четыре резервных батальона пехоты, разные морские команды и флотские экипажи, из которых были сформированы пехотные батальоны.
Неприступный и отлично защищенный с моря, Севастополь с сухого пути не только не был защищен, но даже и не окопан. Теперь, в ожидании скорого приближения неприятеля, в городе закипела необыкновенная деятельность по приведению города в оборонительное положение. Необходимо было опоясать город целой линией укреплений. По распоряжению генерал-адъютанта Корнилова, было немедленно приступлено к исправлению старых и возведению новых укреплений. Решено было производить работу по всей линии, чтобы, куда ни пришел неприятель, можно было бы везде дать ему отпор. Надо было работать так, чтобы укрепление, сегодня насыпаемое, завтра могло попотчевать непрошеного гостя и оказать сопротивление при его нападении. Необходимо было с этой целью поставить по всей линии орудия, которые приходилось брать с кораблей, свозить на берег и тащить на себе несколько верст, чтобы поставить их на батарее. Работы было много, но не задумывались над ней защитники города. Все рабочие, какие только были в городе, отправлены с инструментами на земляные работы: писаря, вахтеры, музыканты, певчие и рота карантинной стражи – все были высланы на работу. Такого-то люду насчитывалось не более 800 человек. Часть из них была отделена для конвоирования арестантов, также высланных на работу. Арестанты работали неутомимо; трудясь до кровавого пота, они вместе с конвойными насыпали 5-й и 6-й бастионы. Жители города – старый и малый, богатый и бедный, чиновный и простой, – все спешили туда, где строились укрепления, где устанавливались преграды неприятелю. Телеги, лошади и волы, тачки и носилки, принадлежащие частным людям, без всякого требования, по доброй воле – все употреблено было для переноски и перевозки различных предметов. Полиция, обходя дома, приглашала обывателей на работу и, случалось, долго стучалась в дверь для того, чтобы услышать от ребенка, что отец и мать давно ушли туда без всякого приглашения. Таких работников разного звания, пола и возраста собралось около 5000 человек.
