Юлия Лунева - Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914)
Российский министр намеревался использовать сложившуюся ситуацию, чтобы обеспечить России право проводить военные суда через Проливы. Извольский полагал, что если удастся заключить сделку с Австро-Венгрией, то Германия не станет противодействовать реализации его замысла. Франция, как союзник, тоже не должна была бы возражать против Проливов. Великобритания же должна будет выполнить свое обещание, данное при заключении англо-русского соглашения.
6 (19) августа правительство Австро-Венгрии приняло решение об аннексии Боснии и Герцеговины. План аннексии поддерживала австрийская военная партия во главе с эрцгерцогом Францем Фердинандом и начальником Генерального штаба Конрадом фон Гётцендорфом[176]. По договоренности с болгарским князем Фердинандом Кобургским это событие должно было совпасть с объявлением независимости Болгарии. В итоге получалось, что Австро-Венгрия не была единственным государством, нарушающим Берлинский трактат.
Уже 20 августа (2 сентября) Извольский писал из Карлсбада своему помощнику Н. В. Чарыкову: «Итак, мое убеждение, что мы должны предвидеть в более или менее близком будущем, что вопрос о присоединении Боснии и Герцеговины будет действительно поставлен ребром»[177]. Извольский находил чрезвычайно важным, что венский кабинет не отказывался включить вопрос о Проливах в обсуждение. Далее Извольский рассуждал следующим образом: «Остается найти такую формулировку, которая действительно обеспечивала нам необходимую компенсацию. Дело в том, что присоединение Боснии и Герцеговины явится материальным фактом; компенсация же, а именно согласие Австро-Венгрии на то или другое разрешение вопроса о Проливах, во всяком случае будет носить характер отвлеченный и секретный»[178]. 28 августа Извольскому было ясно, что решение объявить в близком будущем об аннексии уже принято венским кабинетом.
2–3 (15–16) сентября состоялась встреча Извольского с Эренталем в Бухлау. Российский министр писал своему помощнику, что австро-венгерское правительство окончательно приняло решение об аннексии и рассчитывает на признание его Россией[179].
В результате сложных переговоров Эренталь согласился, не дожидаясь ликвидации в отдаленном будущем Османской империи, принять российскую формулу касательно Проливов, когда все суда России и других прибрежных государств Черного моря могли входить и выходить через Проливы при сохранении принципа закрытия их для военных судов других наций. Предметы сделки были неравноценны. Аннексия после тридцатилетнего австро-венгерского управления Боснией и Герцеговиной была шагом логически объяснимым, тогда как Россия Проливами не обладала и не могла самостоятельно решить вопрос, урегулированный на международном уровне[180]. Эренталь хотел лишь внести в эту формулу какую-нибудь оговорку, которая лишила бы ее агрессивного по отношению к Турции характера, что Извольскому представлялось вполне возможным. Эренталь выразил готовность поддержать требование России перед Германией.
Босфорский мираж отчетливо возник перед глазами Извольского, который писал Чарыкову, что необходимо доложить обо всем царю и развить перед ним мысль, что протестами против аннексии и угрозами мы ничего не добьемся, а предлагаемый им путь компенсаций и гарантий может оказаться даже выгодным. «При счастливом и искусном ведении дела есть шансы нынче же, то есть не дожидаясь ликвидации Османской империи изменить в нашу пользу постановление о Проливах. Во всяком случае, мы приобретаем формальное согласие на такое изменение со стороны Австрии, а может быть и Германии», — писал Извольский[181].
Результаты встречи Извольского и Эренталя не были официально зафиксированы, что оставило свободу трактовки шансов «на счастливое и искусное ведение дела». Ни сроки аннексии, ни выдвижение Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления изменений в Берлинском трактате не были уточнены. Собеседники потом толковали ее смысл различно: Извольский утверждал, что состоялся форменный сговор: Эренталь получил Боснию и Герцеговину, Извольский — пересмотр вопроса о Дарданеллах на европейской конференции, которую он хотел организовать. Эренталь же говорил, что никакого сговора не было[182].
8 (20) сентября Чарыков доложил царю о результатах встречи в Бухлау. Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Особенно обрадовала его перспектива, не дожидаясь ликвидации Османской империи, решить вопрос о Проливах, писал Чарыков Извольскому[183]. Царя беспокоило только отношение Германии к задуманному предприятию: «Это было решением векового вопроса, — сказал он Чарыкову и, прощаясь после обеда, добавил: — Я буду помнить 8 сентября 1908 года»[184]. Однако Чарыков задает Извольскому вполне конкретный вопрос: «Возможно ли осуществить такое крупное и существенное изменение международного договора семи держав (вопрос о Проливах), так сказать келейным путем, посредством партикулярного соглашения между двумя из них?»[185]. Как выяснилось позднее, сделать это оказалось совершенно невозможно.
10 (23) сентября Извольский напомнил Эренталю, что «обусловил свое согласие на аннексию Боснии и Герцеговины признанием общеевропейского характера этого вопроса и необходимости компенсации»[186]. 11 сентября российский министр писал своему помощнику, что «необходимо приготовить, а в решительный момент направить нашу печать и общественное мнение, которые весьма легко могут пойти по ложному пути»[187]. Извольский считал очень важным установить взаимопонимание с рядом ведущих изданий, не ограничиваясь дружественным «Новым временем», но «заручиться поддержкой А. И. Гучкова („Голос Москвы“), и П. Н. Милюкова („Речь“)»[188]. Основная роль в контактах с прессой отводилась А. А. Гирсу, руководившему отделом печати МИДа, и помощнику министра Чарыкову.
Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал, что «настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о проливах в желательном для России смысле»[189].
Командующий войсками Одесского военного округа отправил 5 (18) октября 1908 г. письмо Палицыну. «Политические события, совершающиеся в последнее время на Балканском полуострове, подтверждают необходимость содержания в постоянной готовности наших вооруженных сил и средств на Черном море и принятию тех или иных вмешательств в судьбы балканских народов». Он делал вывод, что очень важным и «требующим полного и неустанного внимания и забот» представляется вопрос «о готовности перебросить наши вооруженные силы в любой момент на тот или другой пункт турецкого театра, — иными словами, постоянная готовность к предпринятою десантной операции в тех или других размерах и целях».
Вопрос об осуществлении десантной экспедиции разделялся на ряд составных вопросов о готовности Черноморского флота (казенного и частного), войсковых частей и разного рода запасов. «В настоящее время, — сообщал А. В. Каульбарс Палицыну, — вследствие увольнения в запас на всех судах Черноморского флота недостает около 40 % нижних чинов. Ввиду этого, для немедленного выхода боевой эскадры приходится снять со всех военных транспортов и судов резервного флота большую часть имеющихся на них команд и перевести их на суда боевого флота. Для укомплектования же до штатного состава команд военных транспортов и судов резервного флота придется призвать запасных матросов»[190].
Все перечисленные командующим Одесским округом трудности являлись причиной того, что «суда Черноморского флота могли быть готовы к выходу в море лишь на 8-й день по объявлению экспедиции. Кроме того, ощущалась острая нехватка запасов угля: имелось около 20 000 тонн; между тем для целей экспедиции признавался необходимым запас в количестве около 700 000 тонн. В итоге получалось, что при столь неподготовленных средствах не может быть и речи о быстроте и, по возможности, внезапности нашего появления у берегов Босфора»[191].
Обнадеживало то, что в мирное время берега Босфора слабо охранялись. Возможность внезапного захвата берегов Пролива в мирное время также была обусловлена определенными взаимными отношениями европейских держав, или, как это сформулировал командующий: «Так сказать, общей политической обстановкой данной минуты». Командующий войсками Одесского военного округа понимал, что «Босфорская экспедиция, результаты которой, при благоприятном исходе, будут иметь первостепенное государственное значение», может привести к значительным политическим затруднениям. Поэтому он считал, что принятию данного решения должно предшествовать тщательное обсуждение. «Положены будут на весы как ожидаемые от экспедиции результаты, так и вызываемые ею, в виду наличных условий, жертвы и затруднения. Как тем, так и другим сделана будет относительная оценка, какова и будет служить основанием для последующего решения»[192].
