Константин Романенко - Последние годы Сталина. Эпоха возрождения
Трудно сказать, почему Рузвельт согласился на выборах 1944 года выдвинуть пройдоху Гарри кандидатом на пост вице-президента. Бывший министр внутренних дел США Икес позже писал, что Трумэн стал вице-премьером благодаря связям того же Пендергаста. Но как бы то ни было, смерть Рузвельта превратила Гарри из округа Миссури в президента США.
Официальной причиной смерти американского президента был назван инсульт. Однако в 1948 году в США вышла книга, в которой утверждалось, что Рузвельт получил пулю в затылок. Примечательно, что вскрытия тела покойного произведено не было; тело лежало в закрытом гробу, который во время церемонии прощания открыт так и не был.
Но вернемся в Берлин. В ожидании Генералиссимуса свободный день президент Трумэн и премьер-министр Черчилль провели с пользой. Они осмотрели разрушенную имперскую канцелярию и разбитый русскими снарядами Рейхстаг. Между тем американский президент томился нетерпеливым ожиданием. Трумэна мучил его секрет. Он дожидался результата испытаний проекта «Манхэттен».
Внешне похожий на коммивояжера, Гарри Трумэн появился на церемонии открытия конференции в полосатом двубортном костюме с игривой бабочкой; грузный Черчилль был в светлом парадном мундире с тремя рядами орденских планок над левым карманом. Сталин вошел в зал заседаний в белом парадном кителе с золотыми погонами и Звездой Героя Социалистического Труда на груди. Его темно-синие брюки прочерчивали двойные лампасы.
Конечно, Сталин осознанно сменил погоны Маршала на погоны Генералиссимуса. Эта, казалось бы, незначительная деталь свидетельствовала не только о прочности его положения в своей стране, прежде всего она должна была служить для всех участников совещания постоянным напоминанием о роли советского государства в итогах войны.
Но была еще одна причина. В день приезда главы советского государства военный министр США Стимсон телеграфировал президенту шифровкой: «Операция проведена утром. Обследование еще не полное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся… Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать Вас в курсе происходящего».
Трумэн ответил министру тоже иносказательно: «Посылаю свои поздравления врачу и его клиенту».
Теперь подавлявшему союзников весу генералиссимусских звезд Сталина американский президент мог противопоставить эквивалент — сюрприз «большой бомбы».
Готовясь к конференции, Сталин знал, что ему предстоит не простая задача: отстоять послевоенные приоритеты СССР, и он не пренебрегал для этого даже мелочами. Он уже давно осознал мысль, что, даже выигрывая войны, Россия никогда не умела пользоваться плодами своих побед. Ему предстояло сделать то, что неумело упускали его предшественники: максимально обеспечить преимущества государства, взявшего на себя основные тяготы войны и принесшего миру победу.
Как и на двух прошедших встречах Большой тройки, он предложил председательствовать американскому президенту. Круг тем, предстоявших для обсуждения, был весьма широк. Напомним, что еще до начала конференции возник вопрос о судьбе германского флота, попавшего в руки союзников. И уже на первом заседании Сталин без обиняков обратился к британскому премьер-министру:
— Почему господин Черчилль отказывает русским в получении доли германского флота?
— Я не против, — возразил Черчилль. — Но раз вы задаете мне вопрос, вот мой ответ: этот флот должен быть потоплен или разделен.
— Флот нужно разделить, — подтвердил Сталин. — Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, он может топить свою долю, я свою топить не намерен.
Сталин сразу задал тон переговорам.
— Я бы хотел, — продолжал он, — чтобы была внесена ясность в вопрос о том, имеют ли русские право на одну третью часть военно-морского и торгового флота Германии. Мое мнение таково, что русские имеют на это право, и то, что они получат, они получат по праву. Я добиваюсь только ясности в этом вопросе. Если же мои коллеги думают иначе, то я хотел бы знать их настоящее мнение. Если в принципе будет признано, что русские имеют право на получение трети военного и торгового флота Германии, то мы будем удовлетворены…
Вопрос о флоте передали на рассмотрение военно-морской комиссии и позже, по жребию, флот разделили на три примерно равные части.
Американский президент встретился со Сталиным еще накануне, 17 июня, в 12 часов дня. Стремясь подчеркнуть, что разговор не официальный, он начал беседу с заявления:
— Я приехал сюда, чтобы установить с вами дружественные отношения и иметь дело с вами непосредственно, чтобы можно было сразу решить по тому или иному вопросу — «да» или «нет», тем более что я не дипломат.
— Откровенность — хорошее дело… — согласился Сталин.
В начале знакомства, извинившись за опоздание на один день, он пояснил, что причиной стали переговоры с китайцами. Трумэн сказал, что «он это вполне понимает и рад познакомиться с Генералиссимусом Сталиным».
Президент указал, что «хочет обсудить ряд вопросов, которые имеют исключительно важное значение для США. С Генералиссимусом Сталиным он хотел бы установить такие же дружественные отношения, какие у Генералиссимуса были с президентом Рузвельтом. Он, Трумэн, уверен в необходимости этого, так как считает, что судьба мира находится в руках трех держав. Он хочет быть другом Генералиссимуса Сталина…»
— Со стороны Советского правительства имеется полная готовность идти вместе с США, — заверил Вождь.
— В ходе переговоров, конечно, будут трудности и различия во мнениях, — предположил президент.
— Без трудностей не обойтись, важнее всего желание найти общий язык… — логично указал советский руководитель.
Когда речь зашла об американских операциях, Трумэн заявил, что «дела у союзников против Японии не таковы, чтобы требовалась активная английская помощь. Но США ожидают помощи от Советского Союза».
Сталин пообещал:
— Советский Союз будет готов приступить к действиям в середине августа, и он сдержит это обещание.
После беседы Трумэн пригласил Сталина на ланч. Последовавший разговор носил общий характер. Собеседники пока присматривались друг к другу, и Трумэн записал в своем дневнике:
«На меня особое впечатление произвели его глаза, выражение его лица… Он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил. Он был в хорошем расположении духа, он был чрезвычайно вежлив. Он произвел на меня большое впечатление, и я решил говорить с ним напрямик…»
Отлично сказано, «напрямик»! По-американски! Однако «отважный» и «прямодушный» американец ни слова не сказал Сталину об атомной бомбе. Он даже не заикнулся об этом.
Впрочем, Советский Вождь тоже не спешил раскрывать свои карты. Однако он делал это по иным причинам. На следующий день состоялась встреча Трумэна с Черчиллем. На ней премьер сообщил своему коллеге, что накануне Сталин приватно информировал его о позиции Японии. Она хочет заключить мир с США, но не желает признать безоговорочную капитуляцию. Она готова согласиться на другие, щадящие ее гордость, условия прекращения войны.
Послание от императора с предложением о заключении мира между Японией и США Сталин получил перед поездкой в Потсдам через посла Японии в Москве. Но он не стал сообщать об этом Трумэну сам, предпочтя, чтобы западные союзники обсудили эту тему между собой. Черчилль предложил президенту пойти навстречу японцам.
На это Трумэн резко ответил категорическим отказом. Правительству США не нужно было бескровное завершение войны. Тем более при посредстве Москвы, которая в такой ситуации выглядела бы как покровитель миролюбия. Наоборот, американцам было необходимо, чтобы японцы ожесточенно сопротивлялись, и это давало возможность оправдать применение атомной бомбы. Как иначе можно было продемонстрировать всему миру устрашающую мощь Америки, овладевшей атомным секретом?
Между тем президент был взволнован. Скомкав разговор с британским премьером, он отправился на виллу к Сталину. Получив от Вождя копию послания японского императора, он сделал вид, что читает его. Но и на этот раз Трумэн ничего не сказал об атомной бомбе, ни «напрямик», ни намеком.
На следующий день, словно мстя за «неприятную» весть, Трумэн решил дать бой русским. При поддержке Черчилля он настойчиво добивался от Сталина согласия рассмотреть послевоенное устройство Германии в рамках границ 1937 года, то есть с Кенигсбергом и западной частью Польши. Стремясь не вступать в бессмысленную полемику, Генералиссимус согласился с такой постановкой вопроса, но с условием: она будет существовать лишь как «рабочая гипотеза».
Если Сталин при обсуждении рассматриваемых тем сохранял полное внешнее спокойствие, то Черчилль порой терял самообладание. Он несколько раз вскакивал и однажды чуть не опрокинул кресло. То, что он был возбужден с первого дня открытия заседаний, не случайно. 27 июля в Англии должны были состояться парламентские выборы. Черчилль нервничал и сопротивлялся многим предложениям советской делегации скорее по привычке. Его мысли занимал более важный вопрос: сохранит он власть или нет?
