Андрей Буровский - Русская Атлантида. Невымышленная история Руси
Выброс адреналина в кровь, приятное возбуждение, какие-то чувственные переживания возникают у них при виде багрового зарева на горизонте, перечеркнувших небо клочьев черного дыма, от гула скачущей конницы, буханья ружей, страшного крика гибнущих в огне людей; от зрелища умерших с голоду, луж крови, зарезанных и застреленных. И они умеют организовывать для себя эти сладостные впечатления.
…Как герой повести Тарас Бульба…Как его удачный старший сын, достойный наследник и продолжатель.
Сечь — огромная «малина»Аналогия Сечи проста и возникает совершенно ненавязчиво — Двор чудес Виктора Гюго в Париже. Двор отбросов в Лондоне Марка Твена. А точнее всего — континентальный вариант «острова Тортуга», прибежища карибских пиратов.
Стоит сделать это предположение — и многое становится понятно. Например, совершенно уголовные нравы этой самой Сечи…
Ведь в мирное время казаки не заняты абсолютно ничем. Они даже не готовятся к новым битвам.
Их быт вне войны — дикие танцы и столь же дикое пьянство, «бешеное разгулье веселости» — «признак широкого размета душевной воли» [30. С. 246].
Даже под стенами Дубно, как только несколько дней не было «дела», казаки ухитрились перепиться, и их перебили и похватали сонных.
Но тут же, на сходке, найдено и оправдание: «Как же может статься, чтобы на безделье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей» [30. С. 282].
По-видимому, в представлении казаков «безвинные» — это как раз те, кто насаживал на пики младенцев и отрезал груди у женщин?
Но отмечу — они действительно не представляют себе, что такое дисциплина, планирование, последовательное выполнение намеченного и т. д. Казаки способны только на бешеный натиск, на импульс. Они способны действовать только на пределе физических и психических сил, и очень недолго. Как только внешнее напряжение спадает, им «не остается ничего другого», как напиться.
Это — яркая черта уголовной антикультуры. Так же характерно и вполне антикультурное отвращение к производительному труду, и садистское отношение к женщинам. Положение в семье матери Остапа и Андрия — вполне в духе эссе В. Шаламова об устрашающей судьбе жен «воров в законе». Там, где супружество не уважается, у женщин возникают другие формы семейной самореализации. А люди, лишенные нормального супружества, нормального отцовства, ищут в отношении к матери единственную общественно допустимую форму эмоциональной жизни. Не случайно же уголовные так любят Есенина, с его душевным раздрызгом, истерической демонстрацией собственной опустошенности… и с культом матери… — постоянно предаваемой, постоянно оставляемой для общества приятелей и шлюх.
«Культ матери при злобном презрении к женщине вообще — вот этическая формула уголовных в женском вопросе», — свидетельствует В. Шаламов [32. С. 490]. У казаков, судя по Гоголю, — тоже.
Ориентация на примитивЛюбая культура уважает сложное, ставит сложное выше примитивного, стремится учиться и прилагает усилие для достижения результата…
В логике же уголовной антикультуры лежит четкая ориентация на самое простое решение совершенно любого вопроса.
Поэтому даже на войне «брать крепость, карабкаться и подкрадываться, как делают чужеземные, немецкие мастера… и неприлично, и не казацкое дело» [30. С. 283].
Заниматься чем бы то ни было, учиться, читать книги, даже просто-напросто думать — противоречит нормам жизни казаков, которые «считали необходимостью дать образование своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно позабыть его» [30. С. 237]. Например, писатель Н. В. Гоголь на Сечи совершенно неуместен и даже попросту нелеп.
Или потчевали юношей люмпенскими сентенциями в духе: «То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали, есть ли на свете горилка» [30. С. 230].
Или даже: «Ну, разом все думки к нечистому!» [30. С. 241]…А сам то он хоть раз думал о чем-нибудь — хоть раз за всю свою короткую, нелепую, до смешного никчемную жизнь?
Отсутствие индивидуальностиВ той же логике уголовной антикультуры — поразительное однообразие и всех элементов казацкой жизни, и всех членов казацкого сообщества.
Интересно, что Н. В. Гоголь не называет даже имен поляков. Даже такие важные персонажи, как возлюбленная Андрия, ни ее отец и брат… словом, совершенно никто не назван, не выделен.
Но у читателей возникает ощущение разнообразия, многообразия, пышности, движения во всем «польском мире». Разнообразна архитектура Дубно. Разнообразны роды войск, ярки, пышны, индивидуально разнятся одежды. Буквально во всем присутствует Европа (ритуально ненавидимая казаками; вероятно, за «зелен виноград» — других причин ведь нет).
Вот множество казаков Н. В. Гоголь называет по именам и пишет о «подвигах» каждого. Но и сами «сечевики», и их «подвиги» оказываются до скукоты однообразны. Это как у В. Иванова: «А потом многие рыцари поскакали на многих рыцарей и сломали копья, и одни упали, а другие не упали с коней и потом взяли новые копья…» [33. С. 492].
Все их «подвиги» прекрасно укладываются в старый, еще XIX века, злой анекдот: «Встал утром, рэзал… Кофе попил — рэзал; пообедал, водки выпил — опят рэзал. Весь дэнь рэзал и рэзал… Скюшно!»
Вообще надо сказать, что в одном отношении сообщество казаков очень первобытно — им даже не приходит в голову, что человек может действовать не как часть какой-то группы, а индивидуально. Что у него вообще могут быть какие-то свои суждения об окружающем, свои желания, свои планы…
В своем архаическом примитиве они вполне искренне полагают, что человек не может и не должен сам решать, что ему подходит, а что — нет. Не имеет права и не должен определять свой образ жизни и род занятий. Он естественным образом должен жить по правилам, которые определены для него, за него и до него. Определены тем сообществом, в котором он имел неосторожность родиться.
Верность своей группе — краеугольный камень морали первобытного, родоплеменного общества. Гнев и отвращение вызывают любые формы индивидуального сознания, тем более — индивидуального поведения. Тот, кто имеет собственное мнение, тем более собственную жизненную стратегию, — предатель!
Так само родовое общество выбрасывает, изгоняет людей умных, ярких, самостоятельных. Людей, способных на индивидуальные поступки.
В общении Андрия с панночкой ясно видно — у девушки есть представление о культуре ухаживания, об индивидуальной эмоциональной жизни, о каком-то душевном сближении. Сам Андрий с большим трудом, скорее интуитивно, плавает в этих водах. Не зря же бедняга, не в силах выразить своих эмоций, «…вознегодовал на свою казацкую натуру» [30. С. 277].
И обрекается на бегство Андрий, вдруг понимающий, что «Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего» [30. С. 280].
«И погиб казак!» — комментирует Н. В. Гоголь [30. С. 281]. Да, наверное, «казак» и правда погиб. Вопрос, жалеть ли об этом? У каждого, имеющего за спиной хотя бы несколько поколений образованных и культурных предков, есть некто, с кого «началось». Тот, кто «предал» убогую родоплеменную жизнь в общине «своих» и стал руководствоваться совсем иными соображениями и принципами.
Пример? Пожалуйста, причем пример личный.
Мой прадед в 1880-е годы не захотел стать провинциальным купчиком; он хотел учиться в гимназии, потом — в университете… С точки зрения его отца, вполне подобного персонажам А. Островского, он был «предателем». И когда прадед попросту сбежал из дому, прапрадед, его добрый папочка, проклял его — по всем правилам, торжественно, в церкви. Как мог бы сделать Тарас Бульба с Андрием — но даже для этого оказался слишком примитивен. Что поделать! Это ведь умный действует языком. Казак, как видите, способен решать проблемы только кулаком.
Что же касается моего прадеда, Василия Егоровича Сидорова… Да, в нем умер купец, человек «темного царства». Родился русский интеллектуал, в начале века работавший в Великоанадольском лесничестве вместе с великим В. В. Докучаевым. Жалеть ли, что в нем умер тот, кто мог торговать ситцем и «бакалейными товарами»?
Наверное, лишь в той же мере, как об «пропадании казака» в Андрии.
Жаль, что этого пути Андрий не смог пройти. Не успел, сделал только первый шаг.
А вот чего я не вижу в сцене между полячкой, западнорусской девушкой, дочерью дубенского воеводы, и Андрием — так это никакого «совращения» бедняжки Андрия. Никакой подлой игры прожженной красотки. Тем паче — никакой политической игры.
Н. В. Гоголь как раз хорошо показывает откровенно увлеченную девушку, разрывающуюся между долгом и страстью.
Другое дело, что есть в этой девушке вовсе не только женский соблазн… В ней есть многое, чего явно хотел бы Андрий, но что дать казачки вряд ли способны.
