Бэзил Гарт - История Первой мировой войны
Лиггет, получив руководство американской армией, оказался достаточно умен, чтобы сообразить, что в данной обстановке лучше остановиться и привести в порядок свои войска и лишь затем, как только это окажется возможным, наверняка двинуться вперед, а не жертвовать, как сейчас, бесцельно жизнями в попытках достигнуть явно невозможного.
Используя эту передышку не только, чтобы пополнить ряды и наладить работу снабжения, но и для того, чтобы улучшить коммуникации и пересмотреть свою организацию, Лиггет одновременно провел ряд местных операций, обеспечивших ему хорошую исходную позицию для следующего броска вперед. Затем он пересмотрел не только тактику, но и план операции.
Першинг предлагал вначале развить удар левым флангом американцев, за которым последовал бы в свою очередь удар остальных корпусов, находившихся правее. Это означало завязку боя на сильной по своему естественному характеру и перерезанной крупными лесами местности Буа-де-Бургонь к северу от Аргонн, где численно противник был сильнее всего. Лиггет предпочел забить широкий клин в центре и таким образом охватить фланг леса Буа-де-Бургонь, угрожая окружить его и сочетая этот маневр с наступлением французской 4-й армии к западу.
Маневр этот был хорошо задуман, и когда 1 ноября Лиггет бросил в наступление свои войска, только один этот участок и оказывал сопротивление. На следующий день арьергарды противника исчезли и оттуда, отступая с такой же быстротой, как и другие германские части на остальных участках наступления американцев. Хотя немцы оказывали слабое сопротивление, но быстрота, с которой велось преследование, обгонявшее наступление французов на фланге, вызывала у войск большое напряжение.
Военная машина 1-й армии работала значительно ровнее прежнего. Этим она была всецело обязана реорганизации, проведенной Лиггетом. Это проявилось даже несмотря на проведение армией чрезвычайно сложного маневра, при котором вся она постепенно должна была при преследовании зайти вправо и изготовиться к наступлению в северо-восточном направлении на сильную позицию между реками Маас и Шьер, на которую отошли германцы. Данное захождение являлось прелюдией к наступлению на Мец, но прекращение огня опустило над ним занавес.
В стратегическом отношении это наступление могло оказаться более важным, так как германцы были особенно чувствительны к этому направлению. Оно было бы значительно серьезнее, чем случайный подход левого фланга союзников к кусочку рокадной железной дороги Кариньян-Седан, которая уже 3 ноября обстреливалась артиллерийским огнем, а 4 дня спустя ее достигла и пехота — но германцы уже ускользнули отсюда. Достижение Седана, конечно, стало бы волнующим и радостным финалом — но оно было показательно и с точки зрения выявления тех недостатков, которые имели место при розыгрыше этого финала.
Грубо и не считаясь с чувствами французов, Першинг прислал директиву, что он желает, дабы «честь вступления в Седан» выпала на долю американской армии, хотя Седан лежал теперь в полосе наступления французов. Першинг добавил следующее поощрение, вернее, побуждение: «Разграничительные линии не должны являться препятствием». Эта директива была передана корпусам даже без уведомления о ней Лиггета. В итоге 42-я дивизия со всех ног пустилась на левом фланге армии к Седану.
Но обычная для Першинга неясность терминологии привела к еще менее уместным, просто комичным результатам. 1-я дивизия, любимица Першинга, в составе корпуса, наступавшего в центре, так же наперегонки бросилась к Седану, выступив ночью. Попав в полосу наступления дивизий I корпуса и стремительно пройдя сквозь них, она внесла в боевые порядки смятение и беспорядок. Венец всей этой комедии заключался в захвате в плен этой дивизией командира 42-й дивизии. Вмешался Лиггет, который решительными действиями и энергичными словами навел порядок. Он сдержал обе дивизии и галантно позволил французам первыми вступить в Седан, загладив таким образом горькую память 1870 года.
Историк, обозревающий весь горизонт Мировой войны, должен признать, что это последнее наступление, начавшееся 1 ноября, не сыграло решающей роли. Оно оказало лишь дополнительное влияние на уже разворачивающиеся события. Дело в том, что Людендорф потерял авторитет и власть (просьба его об организации сопротивления германских армий на границе была отклонена), а немцы начали искать мира еще до удара, нанесенного Лиггетом.
Все же хорошо, что перемирие задержалось настолько, чтобы позволить союзникам организовать свое наступление 1 ноября. Это стало противоядием против горьких воспоминаний о первой фазе, вернее, о первом бое Маас-Аргоннской операции — и доказательством того, что американская армия, закаленная в горниле боя и отточенная опытом, могла показать образцы командной и штабной работы, достойные геройских жертв ее войск.
ЭПИЛОГ
Ежегодно в день перемирия всплывают такие чувства и воспоминания, которые не появляются ни в один другой день года. Для тех, кто на себе испытал опыт этих четырех с половиной лет борьбы, воспоминания не располагают к повторению. Настроения же, при которых вспоминается этот день, подверглись за истекшее время значительным изменениям. В день самого перемирия вздох облегчения вырвался из всех грудей, и это было отличительной его чертой.
В первые годы верх брали два противоположных чувства: с одной стороны, сожаление о тех, кого вырвала из наших рядов война; с другой — торжество, правда, и тогда редко восторженное, но все же радостное чувство победы, чувство, что противник разбит. И эти настроения прошли.
Сегодня день прекращения огня стал скорее днем воспоминаний, чем чествований. С течением времени эмоции успокоились и стали более ясными. Теперь, не теряя чувства личной утраты и спокойной благодарности, мы лучше ощущаем себя как народ, осознавший и продемонстрировавший свою мощь, обладающий инструментом для разрешения таких кризисов, которых еще не знала вся прошлая человеческая история. Сегодня мы хорошо осознаем все последствия этого кризиса для мира и цивилизации. Мы готовы к осознанию как наших достижений, так и точки зрения нашего бывшего врага. Возможно, именно потому, что мы все более понимаем и причины, и ход этой войны, становится очевидно, что она стала следствием глупости и неуверенности, а вовсе не сознательного зла, якобы заложенного в человеческой природе.
Война стала историей и может рассматриваться в исторической перспективе. Положительная ее сторона состоит в том, что она углубила чувство товарищества и общности интересов как внутри наций, так и между ними. Хорошо или плохо, но она разрушила наше идолопоклонство, наше убеждение, культивирующее героев, и мнение, будто великие люди сделаны из другой глины, чем простые смертные. Полезным и для истории, и для будущих поколений было то, что последнее десятилетие увидело такой поток откровений и показаний очевидцев, документов и мемуаров. То, что большинство участников войны еще живо, является громадным преимуществом, мешая подмене и подтасовке фактов. А сами историки так близко соприкасались с войной, так пропитаны ее атмосферой, что у них получился некоторый иммунитет, не позволяющий им заражаться отвлеченными рассуждениями, которым так легко поддается историк в уединенном кабинете спустя полвека после войны. Теперь мы знаем почти все, что вообще можно знать. Единственной помехой является то, что поток литературы о войне так обилен, что лишь специально интересующийся военным делом может пуститься на его проработку и изучение.
Что же вызвало этот внезапный паралич боевой мощи Германии в 1918 году и ее сдачу? В чем заключалось то чудо, которое сняло чудовищный гнет войны с Европы? Чтобы прийти к удовлетворительному ответу, недостаточно проанализировать лихорадочные недели переговоров и военных успехов, предшествовавших 11 ноября. Даже в чисто военной сфере нам надо вернуться назад к 8 августа — дню, приведшему германское командование к убеждению в неминуемом поражении, а также к 18 июля — дню, когда явно почувствовался поворот прилива германских наступлений. Если мы захотим заглянуть еще дальше, то нам придется вернуться к 21 марта, так как нельзя объяснить падение военной мощи Германии, не упомянув об истощении всех ее усилий и о перегорании всех ее военных ресурсов в великой серии наступлений, начавшихся весной 1918 года.
И все же нам придется пойти еще дальше. Несомненно, если историку будущего захочется отметить какой-либо день, который оказал решающее влияние на исход Мировой войны, то ему придется остановиться на 2 августа 1914 года, так как Англия фактически вступила в войну, когда мистер Уинстон Черчилль в этот день в 1:25 утра отдал приказ о мобилизации британского флота. Этому флоту не суждено было выиграть новый Трафальгар — но суждено сделать больше кого-либо и чего-либо для завершения войны в пользу союзников.
