Томас Рид - Белая скво
Олуски застонал. Такое наглое предательство было недоступно его пониманию.
Вакора, горя от негодования, ответил:
- Лжец! Даже если эти люди дадут клятву, она слишком чудовищна, чтобы им поверили! Твои дары были ложью, и земли ты получил от моего дяди за ложь, а не за услугу. Твое черное сердце неспособно понять истинную щедрость и великодушие. Все, что ты делал, ты делал ради этого предательства - предательства благородного вождя. Он так же превосходит тебя, как божество, в которое вы верите, превосходит всех белых людей. Я плюю на тебя! Я тебя презираю. Вакора сказал!
Он стоял перед дрожащим Роди и его приспешниками, поддерживая Олуски, стоял прямо и гордо в сознании своей правоты.
Пока племянник говорил, престарелый вождь немного пришел в себя.
- Вакора сказал хорошо и выразил мои мысли. Я пришел сюда, готовый принять искупление за тот вред, что причинен мне и моему племени. Теперь я вижу, что в твоих делах предательство, еще более черное, чем можно себе представить. Ты не просто отбираешь у поверившего тебе человека то, что он больше всего любит. Я, Олуски, вождь семинолов, плюю на тебя и презираю тебя. Я сказал!
С рыцарским достоинством старый вождь закутался в одеяло и, опираясь на руку племянника, медленно ушел.
Роди и его последователи были поражены уничтожающим презрением, с каким обошлись с ними индейцы. Вождям позволили выйти без помех.
Поселенцы удвоили бдительность, расставили дополнительных часовых у ограды и подготовили оружие и боеприпасы, с помощью которых - теперь они в этом не сомневались - им придется защищать захваченную землю.
Маленькое облачко, витавшее над поселком, становилось все более темным и зловещим. Легкий ветерок грозил перейти в бурю.
Жители поселка, встревоженные рассказом о встрече Роди с индейскими вождями, готовились защищать свои семьи. С окрестных плантаций торопливо собрали всех женщин и детей и поселили во временных жилищах внутри ограды; там же запасли большое количество продовольствия.
Сигнал к началу военных действий был дан. Очень скоро начнется бойня!
Глава XX
ЕЩЕ ОДНО ГОРЕ
Разочарованные и раздраженные, вернулись оба вождя в лагерь индейцев.
По пути с холма они почти не разговаривали. Твердое пожатие руки Вакоры означало, что он будет с Олуски до конца.
Людям, уверенным друг в друге, не нужно много разговаривать. Вожди были единодушны.
Они приблизились к индейскому лагерю, в котором видно было необычное оживление. Мужчины и женщины, собравшись группами, разговаривали, очевидно, пораженные какой-то новостью.
Вожди понимали, что результат их встречи племени еще не известен, поэтому были очень удивлены возбужденным видом людей.
Почти сразу к ним подбежал Нелати.
Молодой человек, казалось, готов был упасть от усталости. Он был вне себя от тревоги и горя.
Подбежав к вождям, он какое-то время не мог говорить.
Слова возникали в его сознании, но не находили выхода. Губы его словно слиплись. Капли пота выступили на лбу.
Отец, предчувствуя новую беду, задрожал при виде сына.
- Нелати, - сказал он, - какая боль поджидает меня? О каком новом несчастье ты принес известие? Говори! Говори!
Молодой индеец опять попытался заговорить, но сумел вымолвить только одно слово:
- Сансута.
- Сансута! Что с ней? Она умерла? Отвечай мне!
- Нет, не умерла. О, отец! сохраняй спокойствие... наберись мужества... она...
- Говори, парень, или я сойду с ума. Что с ней?
- Она убежала!
- Убежала? Куда?
- Я искал ее повсюду. Узнал об ее исчезновении только после вашего ухода из лагеря. Погрузи свой томагавк мне в мозг, если хочешь, потому что я в этом виноват.
- О чем бредит этот парень? Что все это значит? Неужели Великий Дух проклял все мои надежды? Говори, Нелати, где твоя сестра? Ты сказал, что она убежала. Убежала? Куда? С кем?
- С Уорреном Роди!
Олуски издал крик - смесь гнева и боли, прижал руку к сердцу, покачнулся и упал бы на землю, если бы его не поддержал Вакора.
Двое молодых людей нагнулись к старику; Вакора осторожно опустил дядю на траву.
Еле слышные слова срывались с уст старого вождя - так слабо, что ни сын, ни племянник не могли их разобрать. Мрачное выражение, которое застыло на лице Олуски после разговора с Элайасом Роди, постепенно уступило место мягкой улыбке. Глаза его на мгновение с печалью остановились на лице Нелати, потом на лице Вакоры, и навсегда закрылись.
С этим последним взглядом кончилась жизнь. Дух вождя семинолов отлетел в лучшие земли!
Раненный в своей дружбе, вдвойне раненный в гордости, потрясенный предательством дочери и слабостью сына, разочарованный как друг и отец, старик не выдержал: сердце вождя разорвалось у него в груди!
Осторожно укутав тело мертвого вождя одеялом, Вакора наклонился и поцеловал его в холодный лоб.
Молчание собравшихся людей красноречивей слов говорило о решимости отомстить убийцам!
Нелати, потрясенный внезапной смертью отца, закрыл лицо руками и заплакал.
Тем же вечером останки вождя были погребены во временной могиле. Над этой могилой воины, которых по всеобщему согласию возглавил Вакора, поклялись отомстить быстро и неотвратимо.
Одновременно они объявили, что война не кончится, пока холм снова не будет принадлежать им, а тело их вождя не будет мирно покоиться рядом с телами предков.
Тем же вечером посреди лагеря воздвигли красный столб, и вокруг него при свете сосновых факелов исполнялся воинственный танец племени - танец скальпов.
Часовые, стоявшие на ограде, видели это дьявольское представление. Слыша дикие вопли, они дрожали и про себя проклинали Элайаса Роди.
Глава XXI
ВАКОРА ИЗБРАН ВОЖДЕМ
Вакора единогласно был избран военным вождем племени, которым правил его дядя. Нелати настолько очевидно не подходил на эту роль, что ни один воин не пожелал назвать его кандидатуру.
Для Вакоры это была высокая честь. Он получил средство к осуществлению своего давнего и самого главного желания - возрождения индейцев путем объединения всех племен в единый могучий народ.
Он немедленно отправил вестников к храбрецам собственного племени, призывая их к заливу Тампа для участия в надвигающемся конфликте. Ответом ему послужило быстрое прибытие большой, хорошо вооруженной армии, которая, смешавшись с племенем Олуски, стала единой общиной.
Повинуясь приказу Вакоры, семинолы сохраняли зловеще мирные отношения с поселенцами, которые, если бы хуже знали страну, могли поверить, что краснокожие вообще покинули залив.
Но хотя индейцы старались оставаться невидимыми, присутствие их ощущалось.
Известие о смерти Олуски вызвало у колонистов тревогу. Напускное безразличие и притворное спокойствие Элайаса Роди и его приспешников уже никого не могли обмануть.
"Губернатор" как будто вернулся к привычкам повседневной жизни. В течение многих лет он сохранял трезвость, но после постройки нового дома в нем произошла перемена. Он начал много пить и во всеобщей суматохе подготовки к защите захваченной собственности находил тысячи предлогов для удовлетворения своей слабости, которую он так долго сдерживал.
Дело в том, что известие о смерти Олуски затронуло в нем больное место. Он словно увидел в этой смерти предзнаменование собственной судьбы. В воображении он часто видел спокойное, полное достоинства лицо старого вождя, которого так жестоко обманул, лицо печальное и укоризненное. Даже пьянство не помогало его забыть.
Когда человек склоняется к дурному, ему легче всего на свете найти себе товарищей. У Роди их нашлось множество. Из-за постоянной тревоги, в которой теперь жили поселенцы, работать на полях стало невозможно, и многие от безделья пьянствовали вместе с бессовестным предводителем.
Но "губернатора" беспокоило и другое. Уже довольно давно сын его загадочным образом исчез из поселка.
Это исчезновение очень сказалось на поведении отца, и когда он не проклинал себя за то, что совершил, он начинал проклинать сына, который ему не помогает.
Если бы не присутствие дочери Элис, новый дом, в котором он теперь жил и за который ему, возможно, предстояло дорого заплатить, превратился бы для него в настоящий ад. Девушка смягчала тяжелую атмосферу, и самые буйные из собутыльников отца становились молчаливыми и почтительными в ее присутствии. Она была словно ангел среди тех, кто искал убежища за оградой. Никогда не уставала заботиться об их нуждах. Ее добрый, сочувственный голос и теплые руки необыкновенно помогали больным, которые благословляли ее.
Но, хотя она была занята днем и ночью, у нее находилось время для горьких размышлений и жалоб. Дом, который мог бы стать таким счастливым, казался проклятым.
К отцу она по-прежнему относилась ласково и с любовью, но не могла скрыть свое разочарование и укоризненный взгляд, когда слушала буйные взрывы пьяного веселья.
