Николай Карамзин - История государства Российского. Том VII
Между тем Россия и сама бодро действовала оружием. Московская дружина, Новогородцы и Псковитяне осаждали в 1518 году Полоцк; но голод принудил их отступить: немалое число детей Боярских, гонимых Литовским Паном Волынцем, утонуло в Двине. В августе 1519 года Воеводы наши, Князья Василий Шуйский из Смоленска, Горбатый из Пскова, Курбский из Стародуба ходили до самой Вильны и далее, опустошая, как обыкновенно, всю землю; разбили несколько отрядов и шли прямо на большую Литовскую рать, которая стояла в Креве, но удалилась за Лоск, в места тесные и непроходимые. Россияне удовольствовались добычею и пленом, несметным, как говорит Летописец. Другие Воеводы Московские, Василий Годунов, Князь Елецкий, Засекин с сильною Татарскою конницею приступали к Витебску и Полоцку, выжгли предместия, взяли внешние укрепления, убили множество людей. Третья рать под начальством Феодора Царевича, крещенного племянника Алегамова, также громила Литву. Польза сих нападений состояла единственно в разорении неприятельской земли: Магистр советовал нам предпринять важнейшее: сперва завоевать Самогитию, открытую, беззащитную и богатую хлебом; а после идти в Мазовию, где он хотел соединиться с Российским войском, чтобы ударить на Короля в сердце его владений, в самое то время, когда наемные Немецкие полки, идущие к Висле, устремятся на него с другой стороны.
[1520 г.] Положение Сигизмундово казалось весьма бедственным. Не только война, но и язва опустошала его Державу. Лучшее Королевское войско состояло из Немцев и Богемских Славян: они, после неудачного приступа к Опочке, с досадою ушли восвояси и говорили столь обидные для Сигизмунда речи, что единоземцы их уже не хотели служить ему. Лавры славного Гетмана, Константина, увяли. Города Литовские стояли среди усеянных пеплом степей, где скитались толпами бедные жители деревень, сожженных Крымцами или Россиянами. Но счастие вторично спасло Сигизмунда. Он не терял бодрости; искал мира, не отказываясь от прежних требований, и заключил в Москве чрез Пана Лелюшевича только перемирие на шесть месяцев: действовал в Тавриде убеждениями и подкупом; укреплял границу против нас и всеми силами наступил на Магистра, слабейшего, однако ж весьма опасного врага, который имел тайные связи в Немецких городах Польши, знал ее способы, важные местные обстоятельства и мог давать гибельные для нее советы Великому Князю. Албрехт предводительствовал не тысячами, а сотнями, ожидая серебра из Москвы и воинов из Германии; сражаясь мужественно, уступал многочисленности неприятелей и едва защитил Кенингсберг, откуда Посол наш должен был для безопасности выехать в Мемель. Наемники Ордена, 13000 Немцев, действительно явились на берегах Вислы, осадили Данциг, но рассеялись, не имея съестных запасов, ни вестей от Магистра. Воеводы Королевские взяли Мариенвердер, Голланд и заставили Албрехта просить мира.
[1521 г.] Но главным Сигизмундовым счастием была измена Казанская с ее зловредными для нас последствиями. Если Хан Крымский, сведав о воцарении Шиг-Алея, не вдруг с огнем и мечем устремился на Россию: то сие происходило от боязни досадить Султану, коего отменная благосклонность к Великому Князю была ему известна. Селим, гроза Азии, Африки и Европы, умер: немедленно отправился в Константинополь Посол Московский, Третьяк Губин, приветствовать его сына, Героя Солимана, на троне Оттоманском, и новый Султан велел объявить Магмет-Гирею, чтобы он никогда не смел беспокоить России. Тщетно Хан старался уничтожить сию дружбу, основанную на взаимных выгодах торговли, и внушал Солиману, что Великий Князь ссылается с злодеями Порты, дает Царю Персидскому огнестрельный снаряд и пушечных художников, искореняет Веру Магометанскую в Казани, разоряет мечети, ставит церкви Христианские. Мы имели усердных доброжелателей в Пашах Азовском и Кафинском: утверждаемый ими в приязни к нам; Султан не верил клеветам Магмет-Гирея, который языком разбойника сказал ему наконец: «Чем же буду сыт и одет, если запретишь мне воевать Московского Князя?» Готовясь покорить Венгрию, Солиман желал, чтобы Крымцы опустошали земли ее союзника, Сигизмунда, но Хан уже возобновил дружбу с Литвою. Еще называясь братом Магмет-Гиреевым, Великий Князь вдруг услышал о бунте Казанцев. Года три Шиг-Алей Царствовал спокойно и тихо, ревностно исполняя обязанность нашего присяжника, угождая во всем Великому Князю, оказывая совершенную доверенность к Россиянам и холодность к Вельможам Казанским: следственно, не мог быть любим подданными, которые только боялись, а не любили нас, и с неудовольствием видели в нем слугу Московского. Самая наружность Алеева казалась им противною, изображая склонность к низким, чувственным наслаждениям, несогласным с доблестию и мужеством: он имел необыкновенно толстое, отвислое брюхо, едва заметную бороду и лицо женское. Его добродушие называли слабостию: тем более жаловались, когда он, подвигнутый усердием к России, наказывал злых советников, предлагавших ему отступить от Великого Князя по примеру Магмет-Аминя. Такое общее расположение умов в Казани благоприятствовало проискам Магмет-Гирея, который обещал ее Князьям полную независимость, если они возьмут к себе в Цари брата его Саипа и соединятся с Тавридою для восстановления древней славы Чингисова потомства. Успех сих тайных сношений открылся весною в 1521 году: Саип-Гирей с полками явился пред стенами Казанскими, без сопротивления вступил в город и был признан Царем: Алея, Воеводу Московского Карпова и Посла Великокняжеского, Василия Юрьева, взяли под стражу, всех наших купцев ограбили, заключили в Темницы, однако ж не умертвили ни одного человека: ибо новый Царь хотел показать умеренность; объявил себя покровителем сверженного Шиг-Алея, уважая в нем кровь Тохтамышеву; дал ему волю ехать с своею женою в Москву, коней и проводника; освободил и Воеводу Карпова. Немедленно оставив Казань, Алей встретился в степях с нашими рыболовами, которые летом обыкновенно жили на берегах Волги, у Девичьих гор, и тогда бежали в Россию, испуганные возмущением Казанцев: он вместе с ними питался запасом сушеной рыбы, травою, кореньями; терпел голод и едва мог достигнуть Российских пределов, откуда путешествие его до столицы было уже как бы торжественным: везде чиновники Великокняжеские ждали Царя-изгнанника с приветствиями и с брашном, а народ с изъявлением усердия и любви. Все Думные Бояре выехали к нему из Москвы навстречу. Сам государь на лестнице дворца обнялся с ним дружески. Оба плакали. «Хвала Всевышнему! — сказал Василий: — ты жив: сего довольно». Он благодарил Алея Именем отечества за верность; утешал, осыпал дарами; обещал ему и себе управу: но еще не успел предприять мести, когда туча варваров нашла на Россию.
Исхитив Казань из наших рук, Магмет-Гирей не терял времени в бездействии: хотел укрепить ее за своим братом и для того сильным ударом потрясти Василиеву державу; вооружил не только всех Крымцев, но поднял и Ногаев; соединился с Атаманом Козаков Литовских, Евстафием Дашковичем, и двинулся так скоро к Московским пределам, что Государь едва успел выслать рать на берега Оки, дабы удержать его стремление. Главным Воеводою был юный Князь Димитрий Бельский; с ним находился и меньший брат Государев, Андрей: они в безрассудной надменности не советовались с мужами опытными, или не слушались их советов; стали не там, где надлежало; перепустили Хана через Оку, сразились не вовремя, без устройства, и малодушно бежали. Воеводы Князь Владимир Курбский, Шереметев, двое Замятниных, положили свои головы в несчастной битве. Князя Феодора Оболенского-Лопату взяли в плен. Великий Князь ужаснулся, и еще гораздо более, сведав, что другой неприятель, Саип-Гирей Казанский, от берегов Волги также идет к нашей столице. Сии два Царя соединились под Коломною, опустошая все места, убивая, пленяя людей тысячами, оскверняя святыню храмов, злодействуя, как бывало в старину при Батые или Тохтамыше. Татары сожгли монастырь Св. Николая на Угреше и любимое село Василиево, Остров, а в Воробьеве пили мед из Великокняжеских погребов, смотря на Москву. Государь удалился в Волок собирать полки, вверив оборону столицы зятю, Царевичу Петру, и Боярам. Все трепетало. Хан 29 июля [1521 г.], среди облаков дыма, под заревом пылающих деревень, стоял уже в нескольких верстах от Москвы, куда стекались жители окрестностей с их семействами и драгоценнейшим имением. Улицы заперлись оболами. Пришельцы и граждане, жены, дети, старцы, искали спасения в Кремле, теснились в воротах, давили друг друга. Митрополит Варлаам (преемник Симонов) усердно молился с народом: градоначальники распорядили защиту, всего более надеясь на искусство Немецкого пушкаря Никласа. Снаряд огнестрельный мог действительно спасти крепость; но был недостаток в порохе. Открылось и другое бедствие: ужасная теснота в Кремле грозила неминуемою заразою. Предвидя худые следствия, слабые начальники вздумали — так повествует один чужеземный современный Историк — обезоружить Хана Магмет-Гирея богатыми дарами: отправили к нему Посольство и бочки с крепким медом. Опасаясь нашего войска и неприступных для него Московских укреплений, Хан согласился не тревожить столицы и мирно идти восвояси, если Великий Князь, по уставу древних времен, обяжется грамотою платить ему дань. Едва ли сам варвар Магмет-Гирей считал такое обязательство действительным: вероятнее, что он хотел единственно унизить Василия и засвидетельствовать свою победу столь обидным для России договором. Вероятно и то, что Бояре Московские не дерзнули бы дать сей грамоты без ведома Государева: Василий же, как видно, боялся временного стыда менее, нежели бедствия Москвы, и предпочел ее мирное избавление славным опасностям кровопролитной, неверной битвы. Написали хартию, скрепили Великокняжескою печатию, вручили Хану, который немедленно отступил к Рязани, где стан его имел вид Азиатского торжища: разбойники сделались купцами, звали к себе жителей, уверяли их в безопасности, продавали им свою добычу и пленников, из коих многие даже без выкупа уходили в город. Сие было хитростию. Атаман Литовский, Евстафий Дашкович, советовал Магмет-Гирею обманом взять крепость: к счастию„ в ней бодрствовал Окольничий, Хабар Симский, сын Иоаннова Воеводы Василия Образца, муж опытный, благоразумный, спаситель Нижнего Новагорода. Хан, желая усыпить его, послал к нему Московскую грамоту в удостоверение, что война кончилась и что Великий Князь признал себя данником Крыма; а между тем неприятельские толпы шли к крепости, будто бы для отыскания своих беглецов. Симский, исполняя устав чести, выдал им всех пленников, укрывавшихся в городе, и заплатил 100 рублей за освобождение Князя Феодора Оболенского; но число Литовцев и Татар непрестанно умножалось под стенами, до самого того времени, как Рязанский искусный пушкарь, Немец Иордан, одним выстрелом положил их множество на месте: остальные в ужасе рассеялись. Коварный Хан притворился изумленным: жаловался на сие неприятельское действие; требовал головы Иордановой, стращал местью, но спешил удалиться, ибо сведал о владении Астраханцев в его собственные пределы. Торжество Симского было совершенно: он спас не только Рязань, но и честь Великокняжескую: постыдная хартия Московская осталась в его руках. Ему дали после сан Боярина, и — что еще важнее — внесли описание столь знаменитой услуги в Книги разрядные и в родословные на память векам.
